«Дадут они мне поспать или нет? Шли бы обсуждать свои дела на кухню. Стукнуть им, что ли по стенке? Да нет, не стоит – тогда они уж точно прибегут на меня поглядеть, и прощай, покой. Хоть бы мне вообще никогда никого больше не видеть!».

– Нас сегодня совершенно неожиданно разбудили в два часа утра и предложили вылететь ночным рейсом, – бодро говорил меж тем по другую сторону стены‑фанеры Петр Эрнестович, – очень вежливо, конечно, даже отвезли в аэропорт. А в Москве сразу пересадили на дополнительный рейс до Питера, и вот я перед тобой.

– В связи с чем это такая спешка, вы спросили? – изумилась его жена. – Зачем было вытаскивать вас из постели ночью, если у вас были билеты на утренний самолет?

– Солнышко, какое это имеет значение? – рассмеялся он. – Пусть этим занимаются те, кому положено, а я еще буду забивать себе голову! Ты же знаешь, что наши гэбэшники всегда мудрят непонятным образом. Хорошо еще, что нас из Союза в Берлин на симпозиум выпустили, а то помнишь, как в прошлом году в Москве у Томашпольского перед самым выходом на посадку без объяснения причин забрали загранпаспорт и велели возвращаться в Ленинград?

– Это когда он собирался лететь в Югославию?

– Ага. Летел и малость не долетел. Все думали, что он в Белграде доклад делает, а он в это время сидел у себя дома и стыдился нос высунуть. Потом целый месяц ходил как в воду опущенный и никому в глаза не смотрел. Так что я не в претензии, я только рад раньше попасть домой.

– Что тебе сделать на завтрак – кашу или пудинг?

– Попозже, родная, я не голоден – нас накормили в самолете и очень серьезно. Сядь, Златушка, на диванчик и отдохни после дежурства. Посиди тихонечко, а я на тебя полюбуюсь, пока распаковываюсь – соскучился.

Судя по тому, как переместился голос брата, Сергей понял, что тот уже повесил пиджак в старый комод дубового дерева, а теперь достает из чемодана и раскладывает на столе свои бумаги.

– Было бы на что любоваться, – со смешком возразила Злата Евгеньевна, но легкий скрип указал на то, что она все же присела на край дивана. Петр Эрнестович захлопнул дверцу гардероба и, подойдя к ней, опустился рядом.

– Напрашиваешься на комплимент? – глубокий голос его внезапно перешел в отрывистый и очень отчетливый шепот. – Хочешь, чтобы я без конца повторял, что ни за океаном, ни на дне моря, ни на других планетах нет никого прекрасней тебя? Иди ко мне, моя радость.

– Петя, да ты что, подожди! Пойдем в нашу комнату, ведь Ада может проснуться и нас увидеть. Хоть дверь в кабинет‑то прикрой, – нежно и по‑девичьи стыдливо бормотала его жена, но слова ее заглушил звук поцелуя.

– Не смеши меня – чтобы Ада в субботу поднялась раньше двенадцати! Ее сейчас из пушки не разбудишь – она приняла свое снотворное, на кухне пустой тюбик валяется. Иди ко мне, Златушка, прямо сейчас, я не хочу тебя отпускать ни на минуту, я так соскучился! Иди, чего ты, Сережки ведь дома нет.

– Ах, Петя! – и полный самозабвенного блаженства стон за стеной ясно показал, что женщина поддалась на уговоры мужа.

Совершенно очевидно, что возвращение младшего брата осталось ими незамеченным, а активно поскрипывавший теперь диван стоял вплотную к фанерной перегородке. Растерявшийся Сергей чувствовал себя крайне неловко, но что ему оставалось делать?

«Придется заткнуть уши и затаиться, как мышь в норе. Раз уж я такой дурак, что решил прятаться под одеялом, то теперь мне под ним и сидеть, потому что выхода нет. Даже если я потихоньку выберусь из комнаты, то мимо кабинета не проскользнешь – ведь эти олухи оставили дверь распахнутой, потому что Ада после снотворного спит, как сурок. Ладно, если что, то в крайнем случае, нырну под кровать, чтобы не смущать Злату. Но Петька‑то, Петька‑то – хорош, ничего не скажешь! Ведет себя, как мальчишка, и это в его‑то возрасте!»

Тут Сергей едва не расхохотался, поймав себя на том, что лежит тут и брюзжит, как старый ханжа. Он сунул голову под подушку, чтобы поплотней закрыть уши, а потом с нежной завистью подумал:

«Везет же людям – до старости так любить друг друга и так тосковать в разлуке. Наверное, это и есть настоящее счастье, которое не всем дано. Хотя я, наверное, неправ – разве они старые? Им еще нет и пятидесяти, на Петьку все его аспирантки заглядываются, а она и теперь еще необычайно красива – наша Златушка! И она так любит, чтобы вокруг все тоже было чисто и красиво!

…Когда Петр впервые привез ее в наш дом, мы с Адой еще были в эвакуации. Златушка немедленно принялась за уборку – торопилась привести дом в порядок к нашему возвращению. Она не знала точно, когда мы вернемся, но ждала нас, хотя никогда прежде не видела. Помню, мы с Адой по приезде вошли в прихожую, и сестра испугалась – она не узнала нашу квартиру, подумала, что в наше отсутствие к нам вселился кто‑то посторонний. Потому что у нас никогда прежде не было такой чистоты и такого блеска. Потом к нам выбежали Петя и Злата. Кажется, я не сразу узнал Петю – на нем была военная форма, а я прежде никогда не видел его в форме. И потом, мне ведь было только семь, когда началась война, и мы не виделись четыре года. Он мне показался таким большим и широкоплечим – обнял всех разом, сгреб в кучу.

«Сережка, Адонька, это моя жена Злата. Златушка, знакомься, это мои самые‑самые родные».

Ада со Златой начали целоваться и плакать, а я все смотрел на Злату и даже рот раскрыл – никогда не видел таких ослепительных красавиц. Потом из кухни вдруг запахло борщом, а я был голоден с дороги, и у меня разболелся бок. Злата вдруг посмотрела на меня и сказала: «Скорее мойте руки, я даю вам обед».

…Мне в тот год уже исполнилось одиннадцать, и я начал стесняться, когда Ада провожала меня в школу или брала на улице за руку. А вот рядом со Златой, помню, никакого стеснения не испытывал – когда мы шли куда‑нибудь вдвоем, то сам цеплялся за ее пальцы и был страшно горд, что все мужчины оборачиваются и с восторгом смотрят нам вслед.

А еще помню, как она сразу же установила для меня жесткий режим. Я должен был ложиться спать не позже девяти, кушать в одно и то же время. Конечно, после голодных лет в эвакуации ее котлеты казались мне райским деликатесом, овсянку на завтрак я еще терпел, но творог! Я с детства ненавидел творог, потому что он всегда застревал у меня в горле, но все же каждый вечер послушно им давился. Хотя, наверное, без творога, овсяной каши и без всего этого строгого распорядка дня я бы так и не оправился после проклятой желтухи – ведь в эвакуации меня постоянно мучили боли.

….Врач в эвакуации мне советовал есть помалу, но регулярно и полноценную пищу. Ада в ту зиму продала на рынке свое теплое пальто и на эти деньги покупала мне продукты. Она всегда готова была отдать мне последнее, но установить какое‑то подобие режима – для нее это совершенно невыполнимая задача. Во‑первых, моя сестрица безалаберна до жути, она и сама забывает поесть, когда работает. Во‑вторых, мы с ней всю жизнь находимся в противофазе – она на меня давит, а я в ответ хамлю и делаю все наоборот. Слушаться же Злату мне почему‑то всегда было приятно – у нее, видно, врожденный дар воспитательницы. Как жаль, что у них с Петей нет детей, какая из нее вышла бы прекрасная мать! И Ада тоже осталась одинокой, бедная моя сестренка. Все проклятая война!».

Из‑за стены перестал доноситься громкий скрип, и Сергей сквозь подушку услышал приглушенный голос Златы Евгеньевны:

– Петя, ты уснул? Давай, приведем себя в порядок, а то уже скоро десять, утро в самом разгаре.

– Ада еще часа два будет спать, куда ты спешишь? Хочешь от меня убежать? – сонно и недовольно протянул ее муж.

– Петенька, но у меня куча дел, ты забыл, что завтра праздник, и у нас гости?

– Да, конечно, гости, – с сожалением согласился Петр Эрнестович и, спустив ноги с жалобно скрипнувшего при этом дивана, начал натягивать брюки. – Составь мне список всего, что нужно закупить, Златушка, а я прямо сейчас, с утра пораньше, проедусь по магазинам.

– Я вчера уже все купила, – в голосе ее неожиданно прозвучало отчаяние: – Петя, я, кажется, сделала глупость, и ты будешь на меня здорово сердиться.