Элиас без лишних слов понял, за чем к нему явилась поздно вечером очередная горожанка, прикрывающая лицо. Кратко объяснив, сколько капель и по какой схеме принимать, он смахнул деньги и выпустил меня через другой выход на совершенно темный узкий переулок. Радуясь, что никто не встретился по дороге, я дошла до дома и спрятала заветный пузырек подальше от всех. Но, как выяснилось, кто-то все же заметил меня в одно из посещений аптекаря и теперь это дошло до Фрица. Господи, как же оправдаться-то?
— Я живу с тобой уже больше года, регулярно исполняя свой супружеский долг, а ты до сих пор так и не понесла от меня, — муж притащил меня в гостиную и буквально швырнул в кресло, нависнув сверху. — Я списал это на особенности женского тела, хотя не приметил в тебе никаких отклонений. И теперь я узнаю, что на самом деле ты принимаешь это богопротивное снадобье, а я чувствую себя обманутым и униженным! Почему ты так поступаешь со мной, Марта? Ты не хочешь иметь от меня детей? Я нормальный здоровый мужчина, то, что произошло с ногой, по наследству не передается, если ты боишься этого, тогда почему ты пьешь эту дрянь? Я уже хорошо изучил тебя за то время, что мы живем рядом и знаю, что у тебя есть какая-то причина так поступать… это богопротивно, мерзко, но ты почему-то это сделала и я хочу знать, почему. Ну, говори!
— Фриц…прости меня… — голос задрожал и я усиленно подавила из глаза слезу. — Ты не поймешь… я… я… боюсь.
Закрыв лицо руками, я давила рыдания и с напряжением ждала его реакции. Если захочет узнать, то…
— Чего ты боишься? — голос мужа был уже не такой злой и можно было начинать сольную партию.
— Я…понимаешь, я боюсь, что я не смогу… женщины часто умирают после родов, и дети тоже…это так страшно…я видела таких умерших…еще недавно должна была появиться новая жизнь на Божий свет, а через мгновение обе жизни, и матери и ребенка, уже превратились в ничто…мне говорили, что будет трудно выносить ребенка…а сами роды…женщины так кричат от боли…все залито кровью…я боюсь, Фриц, я боюсь умереть и унести с собой своего ребенка…
— Где ты видела мертвых рожениц, Марта? Где это было?
— Я не знаю…эти воспоминания иногда всплывают так неожиданно, что мне становится страшно…я видела длинные столы, на которых лежали мертвые женщины, все в крови и с совершенно белыми лицами…я не помню, где это было, но это был большой и холодный зал с каменными столами…мне было так страшно, что даже сама мысль о том, чтобы лечь в постель с мужчиной, вызывала ужас…потому что это заканчивается в том зале…
Продолжая стенать в духе книг фэнтези, я осторожно посматривала на мужа, который уже сбросил первый гнев и теперь раздумывал над услышанным. Можно еще добавить всхлипываний для правдоподобности, лишь бы не перегибать палку.
— Странное было место, где ты жила раньше. Ни о чем подобном я не слыхал, а уж рассказов я наслушался — до смерти не пересказать. Значит, ты и меня боялась только из-за своих воспоминаний?
— Н-нет…они стали приходить потом, когда я…когда ты меня…
— Марта, основной удел женщины — быть покорной своему мужу, рожать ему детей и заботиться о нем. То, что говорит патер Оскар в своих проповедях — чушь, потому что дети появляются не из воздуха, а после того, как мужчина любит свою женщину. Не раскрывай уши ему навстречу, подобно остальным глупым курицам. Ты еще молода, забудь все плохое, что было раньше и перестань травить себя этим снадобьем. Клодия глупа, но она моя дочь, хоть порой я не верю в это. Ты красивая женщина и я тоже не последний мужчина в этом городе…у нас должны быть хорошие дети, Марта. Я хочу, чтобы ты принесла мне сына до Рождества или была хотя бы на сносях. Ты поняла меня? Теперь пойди и принеси мне тот пузырек, чтобы я разбил его на дворе. Иди, я жду…
Фриц подтолкнул меня к дверям, смотря вслед и я, всхлипывая и размазывая сопли, принесла ему просимое. Звон разбитого стекла разошелся по кухне и ссыпался мелкими крошками на плиту.
— Ты поняла меня, Марта? Я больше не хочу слышать от тебя никаких отговорок, что тебе плохо, у тебя женские дни и прочее. Ты должна понести от меня до Рождества и я сделаю для этого все, что зависит от меня.
Утирая слезы, я кивнула и пошла на кухню, где уже остывала плита. До Рождества еще есть время, много времени, почти девять месяцев и надо придумать, как выкручиваться из этой ситуации. Пока я еще могу потянуть время, даже когда заканчиваешь пить эти капли, то есть еще месяц в запасе, потому что идет гормональная перестройка. Какая я все-таки молодец, что в последний раз украла еще один пузырек! Элиас тогда отвернулся, что-то уронив и я неожиданно для себя самой схватила пузырек темного стекла, стоящий на его столе. Он повернулся, неловко взмахнув руками и все, что там стояло, раскатилось. Близорукий аптекарь начал собирать свои лекарства, но с них попадали бумажки и я очень надеялась, что все перепуталось. От помощи он отказался, побыстрее выпроваживая меня из лавки через черный ход. Плохо, что я тогда даже не осмотрелась и сразу побежала домой…какая-то сволочь меня признала даже в темноте. Полгода форы у меня еще есть.
После похорон все прослушали проповедь патера, обменялись впечатлениями от происходящего и потихоньку тронулись в обратный путь. Судя по скорости, с которой двигались родные и близкие, им надо было ехать на телегах, чтобы не запыхаться или не упасть. Раньше я была уверена, что в такие времена народ бодро чапал пешком во всех направлениях, потому что лошадь была многим не по карману. Путешественники, бродяги и солдаты передвигались исключительно на своих двоих, подбирая по дороге что плохо лежит. Это было вполне понятно, а вот едва переставляющие ноги женщины вызывали законное недоумение. Фриц пожелал задержаться на кладбище, чтобы сходить на могилу первой жены, а я присела на камень на краю дороги и рассматривала уходящих в город людей. Ветерок обдувал лицо, подставленное солнцу, вообще вокруг царила сплошная идиллия и пастораль. Не валялся вдоль дорог мусор, не мчались машины, мир еще не дорос даже до таких новшеств, как порох. Или дорос, но не здесь.
Процессия уже втянулась в ворота, когда муж появился среди могил, помахивая сломанной веткой. Пришел, помянул, ушел. Не принято тут разводить церемонии попусту, живым — жить, мертвым — лежать в земле.
— Отдохнула? — Фриц даже как-то развеселился и даже глаза у него заблестели, как у проказливого мальчишки. — А хорошее здесь место, верно? Сухо, высоко. Тетка довольна будет. Ну и ты отдохнешь от нее, сколько же можно на себе таскать да мыть старуху. Мир праху ее, — он перекрестился, поклонившись в сторону свежей могилы. — Пошли в город, пока пыли на дороге нет.
Верховой, обогнавший нас почти перед самыми воротами, был покрыт именно тем толстым слоем дорожной пыли, от которой отмываться труднее всего. Но это мне труднее, а здешние мытье не жаловали и порой несло от некоторых покруче наших бомжей. На всадника я не обратила особого внимания — всех в Варбурге я все равно не знаю, а если появятся интересные новости, то утром на базаре расскажут во всех подробностях, даже если и слушать не захочешь. Мало ли по какой надобности человек скачет?
Фриц посмотрел на спину обогнавшего нас из-под руки и шлепнул меня по заду. До ворот оставалось еще с километр, но идти быстрее не хотелось совершенно — я дорожила каждой минутой вот такой прогулки и неважно, по какому поводу она совершалась.
— Что-то ты совсем не торопишься домой, — заметил он. — Хотя оно, конечно, верно…тетка умерла и незачем бежать со всех ног. Можно позволить себе расслабиться.
— Ты же знаешь, что я люблю выходить за городскую стену, здесь гораздо легче дышится и солнца много, не то, что в городе. Там даже окна редко открываются, чтобы проветрить комнаты и в домах пахнет пылью и затхлостью.
— Не замечал я такого, а у кого пыли много, значит служанка нерадивая или хозяйка. Кто это так торопится в Варбург? — он еще раз, прищурившись, посмотрел в спину всаднику, но тот уже спешился перед воротами и что-то объяснял страже, держа коня на поводу за собой. Редкие люди, стоящие перед воротами, окружили всадника и стражу, слушая их разговор. Жестикулируя руками, приехавший недолго постоял со стражей и прошел за ворота, а из слушавших его двое пошли прочь от города, а остальные потянулись внутрь стен.