— Епископат в нашем герцогстве независим и принимает решения, сообразуясь не только с собственной выгодой, но и выгодой для всех земель в целом. Упертость епископа Кобургского уже вошла в поговорки среди населения Тевтонии и Саксонии. Одно его порицание прелюбодейства чего стоило! Можно подумать, что показательной казнью того несчастного оно будет искоренено! — Фриц недолюбливал церковь, как и все солдаты, но признавал, что без ее жесткой руки было бы трудно удержать народ в повиновении.

История та пересказывалась и перекраивалась так и этак, но смысл сводился к следующему — жена застала мужа с любовницей и, как водится, завопила на всю улицу, поливая обоих ругательствами. Крик услышала стража и тут же прихватила обоих, благо епископ постоянно обличал с амвона подобные безобразия. Суд был короток и жесток — за прелюбодеяние беднягу было решено повесить, несмотря на слезные просьбы его супруги, валявшейся в ногах у всех, до кого она только могла дойти. Сам епископ, смотря на женщину, заливающуюся слезами, назидательно поднял палец и провозгласил: «Повесить за я…а, дабы грех искоренить на корню!» Актом милосердия стало лишь то, что мужика тихонько удавили до показательного действа, а одним из проклятий стало выражение «чтоб тебя епископ Кобургский за я…а повесил!»

— Мало того, что он лекарям запретил вмешиваться с ножом в здоровье больного, а вот теперь объявил арбалеты богопротивным изобретением и вовсю ополчился на них в землях, подвластных его влиянию. — Курт постучал твердым пальцем по столу, призывая к вниманию. — Ну ладно, зубы — если не лекарь, то кузнец выдерет клещами, а коли ты удар получил и кость раскололась? Кто, кроме лекаря, ее сложит правильно? Вон, ты на себе это уже прочувствовал, хромаешь уже пять лет. А уж чем арбалеты ему досадили? Бьют прицельно, пробивают броню, сил много не надо для перезарядки, а поди ж ты — богопротивно и все тут.

— А что он хочет — сжечь все арбалеты, до которых дотянется его костлявая рука? — усмехнулся Фриц. — Ну, сожжет, так новые понаделают…

— Арбалеты призывает сжигать, а самих арбалетчиков допрежь того пригвоздить на воротах из них же. Чуешь, к чему говорю? — Курт покосился на дверь, но меня не было видно в темноте коридора, где я пристроилась послушать интересный разговор. — Ты жену выучил стрелять из него, а неровен час объединятся епископаты и прищелкнут ее.

— Не пугай как баба старая, где Кобургский, а где мы, — голос мужа был спокоен. — Во время любой осады каждый человек на счету, а уж лучник или арбалетчик и подавно. Да у кого язык повернется донести на человека, стоявшего с арбалетом на городской стене, если он защищал город?

— Всякое бывает, Фриц. Я услышал, принес тебе новость.

— Да, слышали.

По спине пробежал холодок — не зря, ох, не зря пришел тогда Курт к нам в дом, и ведь вечером пришел, чтобы поменьше на глаза всем попадаться! Разговор у них был недолгим, меня Фриц выгнал из столовой, но дверь закрывать не стал и хорошо запомнила все. Во-время, стало быть, предупреждение подоспело!

— Скажи своим — завтра сюда церковный прелат пожалует, так вот он под стать епископу — жалеть никого не будет, в рот ему смотрит. Будет вынюхивать все, что под указ подпадает — лекарей, кои нож берут в руки на человеческое тело, и арбалетчиков. Будут последними дураками те, кто останутся в городе до завтрашнего полудня. Понял, парень?

Мужчина наклонился, делая вид, что осматривает пояс метрвеца, и его взгляд упал мне на руки, где блестело обручальное кольцо Фрица и мое, с фианитом.

— Ох ты, матерь Божья, — он бросил быстрый взгляд по сторонам и тихо сказал, — фройен, бегите отсюда, если вам не у кого укрыться.

— Спасибо за предупреждение, — я кивнула, а он уже вскочил на коня и, насвистывая, тронулся по дороге в сторону города.

— Лукас, Гунтер, — позвала я парней, шустро обходивших тела. — Уходить надо из города, завтра здесь будет прелат от Кобургского епископа. Объединились наши епархии, теперь над четырьмя землями он главный. Слышали, какие гонения он устроил на лекарей? — Парни недоуменно переглянулись и пожали плечами. — Теперь он ополчился на арбалетчиков, объявив, что они пользуются богопротивным оружием и подлежат расстрелу из них же на городских воротах, а сами арбалеты — сожжению с проклятием. Что молчите, не верите?

— Это получается, что мы стояли на стенах, жизни своей не жалели, защищая всех, а нас за это — на ворота? — возмутился Гунтер. — Я что, сам должен пойти и сдаться этому прелату?

— Если у тебя есть враги, они раньше всех доложат, — усмехнулась я, вспомнив мерзавку Клодию и ее белый от ненависти взгляд два дня назад. Даже смерть Фрица не примирила ее с моим существованием. Что она донесет обо мне первая, не было никаких сомнений — не каждый день подворачивается такой удачный способ расквитаться чужими руками.

— Фрау Марта, так вы же теперь вдова, и герр Хайгель погиб при обороне Варбурга, — Лукас еще имел остатки юношеской наивности, говоря подобное. — Вам-то что бежать? Все молчать будут про вас!

— Не все, Лукас. Клодия, дочка Фрица, донесет.

— Да кто ей поверит, дуре такой? Бургомистр да герр Лайниц вас ни за что не выдадут прелату!

— Своя шкура всегда ближе к телу, а когда их заставят поклясться на Библии, то они не посмеют соврать. Да и дураков почему-то больше слушают…Нет, Лукас, мне здесь больше жизни не будет.

Зная историю лишь по учебникам да романам, я вполне представляла себе ту реальную власть, которой обладала церковь в это время. Без согласования с нею не предпринимались никакие важные решения властьимущими и надеяться, что кто-то ради меня вступит в конфликт с церковными установками, было просто смешно. Возможно, будь Фриц жив, он бы что-то придумал, но история не терпит сослагательного наклонения и надо было срочно выпутываться из сложившегося положения. Неизвестный мужчина предупредил меня — значит, не все поддерживают такое решение епископа. Хорошо, если удастся уйти за ворота, пока туда не донесут приказ держать их закрытыми и никого не выпускать. В противном случае надо уходить ночью, хоть спустившись по веревке со стены. Страшно, но жить хочется больше! Да, еще говорили о лекарях…надо бы предупредить Элиаса о грядущей опасности для него…

Мысли эти проносились в голове, пока я шла с мешком собранных болтов в сторону леса, приметив небольшую ложбинку. Вот и хорошо, буду уходить из города — заберу их с собой.

— Фрау Марта, — Гунтер нахлобучил шапку поглубже, — я тоже уйду с вами. Слышал я подобное, да не верилось…ну да не пропадем. — Лукас, ты что думаешь?

— Ничего! — огрызнулся тот. — Бегите, коли боитесь, а я останусь. Здесь родился, здесь и жить буду!

— Это он от Гретхен уходить не хочет! — хихикнул Гунтер. — Ладно, прячься у нее, пока все не закончится! К Густаву зайди, предупреди его, раз уж сам не хочешь уходить.

— Зайду, — буркнул парень.

На воротах стояли городские стражники и один из герцогских, перетирая с шутками и прибаутками мужские разговоры. Мы втроем прошли через ворота и нас окликнул один из городских, в надвинутой на глаза грязной войлочной шапке.

— Чего нашли, показывайте!

— Ничего, стрелы собирали, пока еще их не утащили вместе с мертвяками, — обронил небрежно Гунтер.

— Поди и карманы обшарили? — беззлобно поинтересовался герцогский солдат. — Покажь, что нашел!

— А то у них много чего было! — возмутился Лукас, но протянул солдату что-то из кармана. — На, гляди!

Тот ухватил и покрутил на ладони блестящую монетку. Стражники переглянулись между собой, но промолчали.

— К вечеру похоронная команда пойдет мертвяков убирать, — заметил второй стражник. — Как бы заразы не было от них по такой жаре…

— Потому вечером и пойдут, — подхватил первый. — После службы, как патер вознесет благодарение Господу. Темно уже будет, ну да ладно, они же с факелами пойдут да с телегами. А вы чего стоите, защитнички? Домой идите, все уже закончилось!

— Гунтер, ты все понял, что стража сказала?