Саша Карин

АЛИСА УБИВАЕТ ЛЮБИМЫХ

Обложка: Дарья Москаленко

И где-то хлопнет дверь,

И дрогнут провода.

Привет! Мы будем счастливы теперь

И навсегда.

Сплин. «Романс»

Посвящается А.П.

«Мы с тобой уроды, просто больные, никому не нужные уроды», – сказала Алиса. А потом мы с ней выкинули холодильник из окна.

1.

Прошло уже два года с той странной осени, когда я впервые увидел розового слона, нарисованного на обоях в комнате клуба самоубийц. Выведенный кем-то розовым мелком одним неровным движением, этот слон с самой первой ночи откровений поселился в моих мыслях, чтобы, наверно, никогда уже их не покинуть. Не раз его силуэт мерещился мне в бетонных пейзажах спальных районов, следил за мной, прячась в сером дыме московских красно-белых труб, бесшумно шел по пятам вечерами в тусклом свете фонарей. Иногда я не видел его месяцами, но с первыми опавшими листьями и сентябрьской грязью все непременно становится хуже: старые раны снова начинают кровоточить, и вместе с моей хронической тоской всегда возвращается он, большой розовый слон, чтобы уже не оставить меня в покое до первого снега. Сошедший с обоев в подвале на пустыре, он грустно смотрит на меня через окно в моей комнате своими большими безразличными глазами, подведенными розовым мелком. Вот уже вторую осень он все стоит неподвижно под аркой во дворе и ждет меня, чтобы дать мне последнюю дозу нашего с Алисой «special k» и отправить меня к ней. Вот уже вторую осень я прячусь за своими ненадежными керамзитобетонными стенами, скрываясь от того, что было, и не выхожу из дома, пока не пройдет последний осенний дождь.

Я заболел две осени назад, когда попал в клуб самоубийц и встретил Алису. Перед тем, как все началось, в тот год, в начале серого московского сентября, внутри у меня было пусто, и я всерьез подумывал, как бы лучше и безболезненней со всем покончить. Хорошо помню вечер, когда твердо все для себя решил. Я сидел один в окружении стен, час или два, неподвижно и безо всяких мыслей. Все вокруг меня было мертво, и сам я был мертв. Мое одиночество давно уже стало темным, тяжелым и глухим, и я, как мне казалось, дошел уже до точки невозврата. Впав в то последнее состояние, когда не мог думать уже ни о чем, кроме как о поиске идеального выхода, я мечтал только о мгновенном и, желательно, безболезненном выкидыше с планеты, но боялся облажаться и остаться до конца дней слюнявым овощем, прикованным к больничной койке. Только это меня и сдерживало, вернее, это просто сводило меня с ума, и долгое время я не мог решиться перейти черту из-за страха открыть после всего глаза и понять, что ничего не кончено.

Бывает, что-то – no escaping gravity, как сказала бы Алиса – будто держит тебя за руку и никак не хочет отпускать на тот свет. Я знал это, потому что уже был свидетелем таких неудач. Как-то моя соседка по лестничной клетке спрыгнула с одиннадцатого этажа, упала в снег и осталась жива. После этого я стал часто видеть ее днем: она сидела на лавке у подъезда, всегда на одном и том же месте, иногда даже здоровалась со мной, но чаще – просто сидела, не двигаясь, и молчала, погруженная в остатки мыслей. Ходила она сама, но опиралась на трость, а голос у нее все время был пьяный. Завела себе двух мелких собак, которых постоянно выгуливала, и хрипло кричала на кого-то по ночам за стеной. Странная, полуживая и полумертвая, она стала безобидным призраком нашего дома, с существованием которого всем приходилось мириться. Для меня она, вероятно, уже навсегда останется частью той скамейки у подъезда, что при выходе нужно было быстрее проскочить, не поднимая глаз.

Был еще один случай, от которого у меня волосы встают дыбом каждый раз, как о нем вспоминаю. У моего знакомого была подруга, которая хотела покончить с жизнью после неудачного романа. Она часто говорила об этом, но никто, как обычно, не верил, что она это всерьез. А девчонка основательно подготовилась: она жила в старой пятиэтажке с родителями, но специально дождалась их отпуска, чтобы те надолго уехали из дома. Оставшись в одиночестве, она закрылась в квартире и включила все конфорки на газовой плите. Видимо, боялась, что испугается и передумает в последний момент, поэтому на всякий случай приковала себя железной цепью к батарее на кухне, чтобы не было возможности сбежать, а ключ выкинула в коридор. Ее план был идеален. Почти. Не знаю, когда именно она поняла, что забыла закрыть окна. Ее родителей не было дома три недели, и из-за границы они слали сообщения, потому что это дешевле, чем звонить. А когда они вернулись домой и открыли дверь, то увидели труп своей дочери, прикованный к батарее на кухне. Девчонка умерла не от отравления газом, как планировала, а от истощения всего в нескольких шагах от холодильника и от ключа. Ее севший мобильник лежал рядом на столе и был забит смс-ками. Не могу представить, сколько она протянула там одна, сильно ли страдала, о чем думала в тот момент, когда угасла последняя надежда, но такую смерть никак не назовешь идеальной.

В общем, каждый раз, подходя уже к самой черте, я вспоминал о таких вот случаях и не решался сделать последний шаг из-за страха перед неудачей. Вот почему я был еще отчасти жив две осени назад. Тогда мне казалось, что преодоление этого страха было для меня лишь вопросом времени, ведь я находился в глубочайшей депрессии, выхода из которой уже и не искал. Рано или поздно я бы, возможно, добился желаемого и отправился на тот свет или продолжил бы существование, как и моя соседка, став собственной тенью на какой-нибудь лавке, если бы не цепь событий, благодаря которым я попал в клуб самоубийц, встретил всех этих странных людей, вроде меня самого, впервые увидел розового слона, нарисованного кем-то розовым мелком на бетонной стене, и познакомился с Алисой. До сих пор не знаю, спасло ли все это меня из той черной глухой пустоты, в которой я тонул, но точно подарило мне уверенность в том, что я не одинок, ведь у меня появилась Алиса, у нее появился я, и мы вместе разделили нашу кетаминовую меланхолию.

Когда я вспоминаю о том времени, мне становится как-то по-хорошему тоскливо, потому что я тогда был повернут на этой девушке, и весь мир вокруг меня как будто горел. А она, кажется, никогда не была в меня влюблена, поэтому я могу только догадываться, что творилось у нее внутри.

2.

Как я уже сказал, все началось в сентябре два года назад. Тогда меня только выперли из универа, и родители, которым я надоел, сослали меня к тетке. Туда я переехал с одной сумкой и гитарой, чтобы как будто начать писать жизнь с чистого листа, хотя я-то всегда знал, что почерк у меня был поганый, и все это было глупой затеей. Тетка жила далеко за МКАДом, и ко мне стали редко заходить друзья. Время я стал проводить не вылезая из комнаты, только и делал, что сутками смотрел мультики по старому рябящему телику. Я был совершенно потерян и разбит, старался не думать о будущем, которое казалось мне пугающим и безвыходным. Тогда-то меня и начали посещать плохие мысли, я сильно похудел и с каждым днем накручивал себя все больше и больше.

Как-то раз меня все же навестил мой старый хороший приятель и, когда увидел, как я консервируюсь, позвал меня пошататься. В то время на него что-то нашло, он начал увлекаться фотографией, особо тронувшись на индустриальных пейзажах, романтике обоссаных стен, старых руин и всякого такого. В тот день фотоаппарат у него был при себе, поэтому он позвал меня прокатиться с ним до места съемки. Мне было все равно, лишь бы вырваться куда-нибудь, и я согласился.

Всю дорогу, пока мы ехали в электричке за город, друг пытался меня развлечь. Он все говорил и говорил, рассказывал о забавных вещах, а от меня требовалось улыбаться и кивать в нужных местах. В этом было что-то больное и неискреннее – в том, как он нарочно пытался меня развеселить и в том, как я старался его не обидеть. Наверно, все дело было в моем состоянии, но даже от такой простой и невинной лжи, меня чуть не выворачивало наизнанку.