– Вы совершенно в этом уверены? – тем не менее, переспросил Корнеев. Он не привык сомневаться в словах полковника, но речь шла о приказе, отдать который стоило слишком дорого.

– В точности, товарищ генерал-полковник. И потому я еще раз прошу вас, отдайте приказ об уничтожении села Мели с воздуха. Повторяю, это единственный выход.

Корнеев по-прежнему молчал. Молчал и Петренко. Пауза продолжала тянуться, натягиваться, и уже позванивала в тревожном беспокойстве – еще немного и она разорвется.

– Я прежде переговорил с вами насчет пленных, – неожиданно произнес Корнеев. – Как я понимаю, взять их вам не удалось.

– Отчего же. Именно удалось. Семерых. Думаю, этого достаточно. Шестеро из Мели: местный житель, грузинский ополченец и четверо мотострелков. И еще один из тех, кто брал их в плен, к сожалению, – и неожиданно, совсем другим голосом. – Полагаю, проведение опытов поможет найти другие, более удобные, способы их уничтожения.

– Полковник….

Петренко ответил резко:

– Я сожалею, что вынужден вам напомнить, но все они мертвы. А на мертвых женевская конвенция не распространяется.

Корнеев встал, держа трубку правой рукой. Левой он уперся в крышку стола. Вытер липкое от холодного пота лицо ладонью.

– Хорошо, я отдам приказ. Через полчаса вертолеты будут над вами. Перегруппируйтесь, дождитесь конца бомбардировки и убедитесь, что ни одного человека… ни одного неживого, больше нет. Дождитесь прибытия бригады по уничтожению. Полагаю, их всех придется сжечь, – устало произнес он. – На всякий случай. А после сами с подробным докладом ко мне. И прошу вас, будьте осторожны. Очень прошу, – добавил он, медленно садясь, оседая в кресло.

– Так точно, товарищ генерал-полковник, – четко ответил Петренко, заканчивая разговор. Корнеев без сил положил трубку на рычаги. И несколько минут сидел, пустыми глазами глядя прямо перед собой. Но затем собрался, встряхнулся. Щелкнув кнопкой селектора, произнес:

– Василенко, мне нужен мониторинг по Абхазии. Любая информация о разрушениях на кладбищах республики. Подчеркиваю, любая.

– Так точно, Владимир Алексеевич.

Связь оборвалась. Корнеев снова остался один. Наедине с подступившими, обложившими со всех сторон, мыслями. От которых теперь уже точно некуда было бежать.

17.

Косой прятался до самой середины этого бесконечного дня. Сперва в том самом склепе, где они с Чумой заночевали, потом переменил диспозицию, когда человек в черном костюме ушел куда-то, а его место заняли другие люди – тоже в черном. Но не праздные гуляки, как этот чудик, а специалисты своего дела. Изучавшие могилы, в том числе и ту, куда провалился сам Косой, записывающие, докладывающие начальству. Косой поначалу принял их за милиционеров в штатском,  но потом убедился – нет, скорее всего служба безопасности. Только она умеет так безнаказанно совать нос куда угодно, даже в те места, где живому делать явно нечего. Уж что-что, а страх перед нежитью у них отсутствовал. В отличие от Косого, теперь в его воображении укусивший Чуму человек и представлял ту самую нежить. Где-то в глубине помутившегося рассудка, некая мысль подсказывала, что иначе быть не может, и он, лишенный прошлого и будущего, соглашался, ибо привык доверять тем мыслям, что навещали его опустошенную голову в минуты редких просветлений.

В этот раз мысли, прорвавшие завесу, советовали на время покинуть кладбище. Пока федералы не уйдут. Если, не дай бог, конечно, не сыщут его убежище, а следом, и его самого, ведь тогда можно будет загреметь за осквернение. Повесить на жалкого бомжа осквернение могил, даже таким нечеловеческим способом – проще не придумаешь. Правоохранительные органы никогда не церемонились с их племенем.

Службисты уходить никак не собирались пока, видимо, все же нашли – не то шмотки, не то Чуму – вот странно, он совсем забыл о своем товарище. Только сейчас дырявая память возвернула воспоминания о человеке, обучившим его новой жизни. Косой забеспокоился было, вылез из склепа. И в самый последний момент увидел, как совсем рядом прошел службист, волоча тряпки Чумы. Он забился в глубь склепа и заставил все мысли замолчать. Это единственное, что он мог сделать для собственной безопасности. Раз уж Чуму поймали, и раз все так скверно выходит, оставалось только надеяться, что он не сразу расколется и не выдаст своего товарища. Хотя надежда эта и была маленькой, и душу грела слабо, Чума боялся любой угрозы, так что Косому оставалось только тихонечко лежать в склепе, ходить под себя и вслушиваться в тишину.

Склеп, где он прятался от федералов, располагался всего в сотне метров от входа, он услышал как машина, шурша шинами, выехала с территории, а следом за ней, еще одна. Самих машин он не видел, только их шум слышал. Да еще скрип петель закрываемых ворот. Более чем странная прихоть службистов. А в том, что именно они закрыли кладбище, Косой никак не сомневался. Как и в том, что Чумы на кладбище он не найдет.

Косой подождал еще какое-то время. И только когда нетерпение стало невыносимым, выбрался из загаженного склепа. Извиняясь перед неизвестным, вернее, неизвестной четой, за свою несдержанность. Несколько раз поклонился им, прося прощения, а потом побежал к воротам.

Да, кладбище оказалось закрытым. Значит, выбраться можно через ту дыру, что в противоположной его части, у парка, Косой отправился туда. И, достигнув цели своего путешествия, отпрянул: за стеной находились люди. Четверо мужчин попивали пивцо, с таким удовольствием, что у Косого в глазах помутилось, и в горле ком застрял. Косой отошел от стены, невольно вспомнив о совместных с Чумой припасах. Нашел старый заброшенный склеп, заглянул внутрь – и едва не вскричал от радости.  Все пожитки, все припасы, оказались на месте. Ничего не тронуто. Он потер руки, влез внутрь и перепроверил. Но радость была недолгой, снова вспомнил о Чуме, – мало ли о чем его будут допрашивать, и как он себя поведет… да нет, как поведет, это понятно, стоит только начать допрашивать. Значит, надо перепрятывать.

Когда Косой нашел подходящий склеп, новенький, но тоже заросший травой, и перетащил туда нехитрую снедь и одежду, потихоньку начало вечереть. Он снова прошел к дыре в кладбищенской стене –  на его счастье «туристы» оставили свой пост. На земле виднелась только газета и, о, удача! – целых шесть, нет, даже семь, пустых пивных бутылок. Значит, ни стрелять, ни собирать, отбиваясь от себе подобных, ему не придется. И среди огрызков нашлась даже закатившаяся банка сардин, просроченная всего на неделю. Побрезговали, ну да он брезговать не привык.

Косой выбрался в город, освежился пивцом, погулял по парку, понежился на теплой скамеечке, подремал даже, пока его не прогнал милиционер. Настроение было прекрасным, радужным, он сызнова забыл обо всем, обо всех, он брел по парку с блаженной улыбкой на лице, и прохожие шарахались от него больше, чем обычно. Не привыкли видеть бомжей с улыбками.

Когда начало смеркаться, он заметил первые группы «сборщиков податей», оставшихся от посетителей парка, первых собратьев по кочевой жизни, ковырявшихся в урнах и контейнерах, палками ворохобивших траву в поисках незамеченных бутылок, и поспешил уйти. С этими типами у него тоже были стычки, еще до Чумы, когда он только осознал себя одним из их числа, и попытался прилепиться к ним, но был жестоко бит. Ведь эти, парковые, были своеобразной элитой их мира, в чей мир просто так проникнуть было невозможно, только по протекции. Они имели жилье, а некоторые, так вообще его снимали, они клянчили на остановках у площадей и торговых центров, они работали под чьим-то началом, и тот, давая место работы, не позволяя милиции, трогать их даже пальцем, обеспечивал, тем самым, их доходом – таким, что средняя зарплата ижевцев, которых они обирали, казалась им смешной. Это не изгои со свалки, это была целая структура. Со своими классами, с заведенным порядком, с установленным рабочим днем.