«Если бы из него и получился с.-д., — писал Воровский, — то в конечном счете это был бы самый зловонный оппортунист. Вот минусы, с которыми надо считаться. А теперь плюсы. Это человек с большими и широкими связями во всевозможных кругах. Пользуется авторитетом и влиянием. Может доставать деньги, читать рефераты, писать в немецкой прессе. Вхож в буржуазные (либеральные) круги, русские и немецкие. Может быть нам очень полезен и ценен. Было бы неразумно отталкивать, но было бы большой ошибкой привлекать в партию. Это не Гапон, не чернорабочий, а «профессор». Пользоваться им надо в самых широких размерах, но не надо давать ему права говорить от имени партии или вообще с. — д… Между прочим он не любит меньшевиков — это нужно использовать. По вопросу о Государственной думе он стоит на нашей точке зрения (должно быть, его сильно обидели!)».

Далее Воровский сообщал Ленину о плане, который выдвигал профессор Рейснер: устроить конференцию сторонников бойкота думы. В этом было здоровое ядро: конференция с Бундом, латышами и социал-демократами Польши и Литвы могла быть выгодной в политическом отношении. Это заставило бы меньшевиков либо присоединиться, либо остаться за флагом — в обоих случаях подняло бы шансы большевиков за их счет.

Получив это письмо, Ленин лишний раз убедился в том, что Воровский мог толково вести беседу, умел выяснить точку зрения собеседника, правильно сопоставить факты и сделать из них соответствующие выводы. Поэтому, когда встал вопрос, кого послать в Международное социалистическое бюро, Ленин рекомендовал туда Воровского. «Усердно прошу, — писал Владимир Ильич в ЦК РСДРП, — бросьте теперь совсем мысль о Плеханове и назначьте своего делегата из большинства. Только тогда мы вполне будем обеспечены. Хорошо бы назначить Орловского. Он знает языки, умеет говорить и обладает представительностью»[15].

А когда ЦК не поддержал его просьбу, Ленин весьма сожалел об этом.

Нарастающие революционные события в России настоятельно требовали, чтобы большевики чаще выступали с призывом к вооруженному восстанию. И такие призывы были почти в каждом номере газеты. Воровский из Берлина постоянно писал в «Пролетарий» пламенные статьи.

Воровский посетил в Берлине видных немецких социал-демократов: А. Бебеля, К. Каутского, Р. Люксембург. О своих беседах с ними Вацлав Вацлавович регулярно и обстоятельно информировал Владимира Ильича.

В то время Бебель симпатизировал меньшевикам и всячески старался принудить большевиков к объединению с меньшевиками. В разговоре с Воровским он высказался против бойкота Государственной думы. Он находил, что при слабых силах русских социал-демократов осуществить бойкот, сорвать думу не удастся, а потому бойкот привел бы лишь к удалению из думы той горстки депутатов, которые могли бы пользоваться думой как трибуной для разоблачения правительства перед Россией и Европой. Бойкот, заявлял Бебель, при таких обстоятельствах будет только на руку правительству.

Воровский задал Бебелю вопрос: следует ли выставлять социал-демократические кандидатуры? На это Бебель ответил, что, если только возможно, обязательно. Воровский пошутил: может, Бебель искровец? Бебель уверял, что он не является приверженцем ни «Искры», ни «Пролетария».

— В вашем споре, — сказал Бебель, — обе стороны в той или в другой мере виноваты.

Через несколько дней Воровский побывал у Карла Каутского и Розы Люксембург.

Возвращаясь с очередного визита в русскую колонию политэмигрантов, Воровский купил в киоске русские газеты. Развернув одну из них на ходу, он прочел сообщение из Москвы об убийстве 18 октября Николая Баумана. Вацлав Вацлавович был потрясен этим известием. Не верилось, что погиб его хороший друг и партийный товарищ…

Царизм был жесток. Он не хотел уступать своих прав, расправлялся с борцами за свободу.

«Но всех нас не убьешь, — думал Вацлав Вацлавович, — нас много».

В октябре 1905 года намечалась поездка Ленина в Финляндию или Швецию на заседание ЦК. Владимир Ильич рассчитывал на Воровского, как на своего заместителя по газете, и согласился выехать после возвращения Воровского. Владимир Ильич писал в ЦК, что Орловского он сможет вернуть через неделю, и тогда кое-как они обошлись бы недели две без него…[16].

Но Вацлав Вацлавович возвратился из Германии только в конце октября.

…В России обстановка требовала руководства со стороны большевиков. В. И. Ленин срочно выехал в Стокгольм, а затем в Россию. Туда же потянулись и другие работники редакции. Вскоре уехал и Ольминский. Покидая Женеву, Ленин пожелал успеха Воровскому и просил скорее кончать дела и приезжать в Питер в «Новую жизнь».

— Слушаюсь, Владимир Ильич, — с грустью в глазах ответил Воровский. «Все едут в Россию, а мне все еще тут киснуть», — мелькнуло у него в голове, но он ничего не сказал Ильичу, а только наморщил свой открытый лоб и слегка нахмурил брови.

…За окном падал снег. Тяжелые белые хлопья медленно опускались на тротуар. Скоро все стало белым-бело. «Совсем как на родине», — подумал Воровский, печально глядя через стекло…

И Воровский остался фактически единственным руководителем Центрального органа. Без Ленина он выпустил два последних номера «Пролетария» (25 и 26). Эти номера полны предчувствия революции. «Грозовые тучи скопляются над Россией самодержавия и произвола, — писал Воровский. — Буря будет. Здоровая, очистительная буря».

Под натиском революции царское самодержавие было вынуждено пойти на некоторые уступки. Манифестом 17 октября была дарована «свобода» слова, печати, обещана дума. Издавая манифест, царское правительство рассчитывало задушить революцию. Но революция продолжалась. Большевики объявили активный бойкот Булыгинской думе — совещательному собранию представителей помещиков и крупной буржуазии, и она была сметена вихрем поднявшейся бури.

Но партия большевиков воспользовалась куцей свободой, дарованной батюшкой-царем, и решила выпускать в Петербурге легально газету «Новая жизнь». В редколлегию этого органа В. И. Ленин включил В. В. Воровского.

Владимир Ильич хотел привлечь и Г. В. Плеханова. В разгар революции русской социал-демократии следовало объединить свои усилия и бить врага вместе. «Что мы, большевики, — писал Ленин Плеханову, — страстно желаем работать вместе с Вами — это мне вряд ли нужно повторять Вам. Я написал в Питер, чтобы все редакторы новой газеты (пока их семеро: Богданов, Румянцев, Базаров, Луначарский, Орловский, Ольминский и я) обратились к Вам с коллективной и официальной просьбой войти в редакционную коллегию»[17]. Плеханов отказался.

Закончив дела в Женеве, Воровский выехал в Россию.

В конце ноября Воровский прибыл в Петербург. С утра нависшие темно-серые тучи рассеялись. Выглянуло, словно стыдясь, тусклое солнце. Снег заискрился, и сразу преобразился город. Воровский любил Петербург: ему нравились широкие проспекты, большие современные здания. Его как инженера радовала строгая, хорошо продуманная планировка улиц, красивое сочетание архитектурных ансамблей. И действительно, город был изумительно красив. Памятники старины хорошо гармонировали с обликом города, составляя его неотъемлемую принадлежность. По Невскому мчались санки, взвихривая снежную пыль…

Но жизнь в столице империи была напряженной. Рабочие митинговали. Собираясь группами с красными знаменами у ворот заводов, они требовали восстановить уволенных с работы. В день приезда Воровский зашел было на телеграф, но там было пусто. Бастовали и почтово-телеграфные служащие.

В гостинице «Париж» на Караванной улице Воровский снял номер и поспешил в редакцию. Там кипела работа. Воровский познакомился с М. Горьким и М. Андреевой, издательницей газеты.