30 марта Лукьян Хохлач с казаками хозяйничал на Битюге. Работные люди повсюду встречали их радостно. Многие тут же вооружались чем попало, присоединялись к восставшим. Надзиратель Брум, подрядчики и стражники были повешены. Никто убежать не успел.
А вечером того же дня внезапным налетом Лукьян Хохлач взял город Бобров.
Шла страстная неделя. Воевода и другие начальные лица находились в церкви. Священник заканчивал службу. Воевода, стоявший у амвона, громко вздыхал. Великопостные песнопения щемили душу. Оплывшие нагаром свечи слабо мерцали.
Неожиданно среди молящихся произошло какое-то шумное движение. Воевода сердито оглянулся и обомлел… Прямо на него были устремлены горевшие злобой глаза битюгского гультяя Ромашки Желтопятого, которого только сегодня утром он, воевода, подверг за распространение воровских слухов жестокой порке, а затем приказал посадить на цепь в острожной яме… Как же он оттуда выбрался?
Размышлять воеводе, впрочем, долго не пришлось. Ромашка протиснулся к нему, схватил словно клещами за руку:
— Хватит! Всех грехов не замолишь! Пойдем со мною…
Стоявшие за Ромашкой люди тут же скрутили и воеводу, и бурмистра, и подьячих, а заодно и попа, пытавшегося увещевать казаков, поволокли их из церкви на площадь.
Там собравшиеся жители с любопытством слушали Лукьяна Хохлача, призывавшего их к вольной жизни. У приказной избы полыхал костер, жгли указы и казенные бумаги, и из домов бобровских начальных людей и богатеев казаки выносили пожитки, складывали на телеги.
Лукьян Хохлач, увидев связанного воеводу, крикнул:
— Эй, братцы, кто в деньгах нуждается? Пять целковых тому, кто воеводу на острожные ворота вздернет!
Ромашка, нетерпеливо крутивший в руках заранее приготовленную веревку, сказал с ухмылкой:
— Дорожишь, атаман. Я за один рубль охотно трех воевод удавлю, да и веревки своей не пожалею…
Расправившись с недругами и разбив кабаки, всю ночь гуляли казаки и бобровцы. А на другой день Лукьян Хохлач отправился с казаками вверх по Битюгу, забрал с государевых конюшен добрые косяки лошадей и, переночевав в большом селе Чигле, совсем недалеко от Воронежа, спокойно повернул в Пристанский городок.
Узнав об этом безнаказанном марше воровских казаков по Воронежской губернии, воевода Степан Андреевич Колычев вызвал подполковника Рыкмана и сказал:
— Мы с тобою, Виллим Иванович, солдат в гарнизоне держим, корабли государевы от воров оберегаем, а воры, не ведая никакой острастки, час от часу множатся и по всей губернии, словно по своей вотчине, гуляют…
— Слыхал, Степан Андреевич, — вздохнул Рыкман, раскуривая трубку, с которой никогда не расставался. — Я двойной караул при кораблях поставил!
— Это хорошо, да воры-то не только кораблям опасны, — продолжал воевода. — Битюгский приказной пишет, что в Боброве и в Чигле и в иных местах, где Лунька Хохлач разбойничал, работные люди и мужичишки сплошь с ними, ворами, в единомыслии… Вот чего страшусь!
— Надо государя просить, чтобы для воинского промысла над ворами драгун прислали, — заметил Рыкман. — Иначе замыслов, воровских не пресечешь.
— Кабы было кого прислать, так не стали бы в Посольском приказе пустые отписки для нас стряпать, — отозвался сердито Колычев. — Указал-де великий государь промысел над вором Кондрашкой Булавиным чинить по-прежнему стольнику Степану Бахметеву с царедворцами, да с ними в том походе быть Воронежскому полку Рыкмана.
— Того никак не можно, — недоумевая, пожал плечами Рыкман. — Полк мой к Воронежскому Адмиралтейству для охраны российского флота причислен.
— В том-то и суть, — кивнул головой воевода. — В приказе не хуже нашего о том осведомлены, а пишут… стало быть, иной воинской силы нет, Виллим Иванович… Сам разуметь должен, шведы того и гляди границы наши перейдут.
— А на что же надеяться, Степан Андреевич? — спросил Рыкман. — Воров в тылу оставлять зело опасно…
— Донские низовые казаки, думается мне, с Кондрашкой в лучшем виде управятся, — ответил Колычев. — Воронежский посадский человек Иван Сахаров возвратился вчера из Черкасского, сказывал, что войсковой атаман Лукьян Максимов с конницею и пушками и со всякими войсковыми припасами вверх по Дону отправился против воров… А во всех-де низовых станицах, сказывал тот посадский, казаки крест целовали, чтоб служить государю верно и дуровства воровского не допускать. Оно понятно: низовым казакам голытьба Кондрашки Булавина словно кость поперек горла. Однако ж, — передохнув, продолжал воевода, — и нам, Виллим Иванович, сложа руки сидеть не следует. Сего ради собрал я из разных мест губернии офицеров, урядников, стражников, гранадеров, пушкарей и станичников, да эскадрон драгун, всего четыреста тридцать шесть человек конных, и решаю послать их на воронежскую границу, дабы воровских шаек в близость к нам не допускать и воровское единомыслие повсюду искоренять… Что на сие скажешь, а?
— Очень хорошо, — одобрил Рыкман. — Токмо добрый начальник войску сему потребен…
— А добрый начальник у нас есть…
— Кто же?
— Ты сам, Виллим Иванович… В полку твоем, слава богу, среди солдат блази нет, офицеры толковые, каких-нибудь две или три недели, пока в походе будешь, без тебя обойдутся…
Доводы воеводы были убедительны. Рыкман возражать не стал. Спросил кратко, по-военному:
— Когда укажете отправляться в поход?
— Да чем скорей, тем лучше, — сказал Колычев. — Завтра принимай под начало войско, а послезавтра с богом с Воронежа и трогайтесь.
Рыкман молча кивнул головой. В конце концов, если не дать острастки бунтовщикам, они могут внезапно подобраться и к флоту, охрана которого ему доверена.
…Воронежский посадский Иван Сахаров, побывав в Черкасске, рассказал о том, что там видел, и тем успокоил воеводу. Но Сахаров не мог, разумеется, разглядеть всех сложных, противоречивых чувств и настроений, существовавших тогда в среде донского казачества.
Кондрат Булавин в Пристанском городке собирает вольницу для похода в Черкасск! Одного этого известия было достаточно, чтобы встревожить войскового атамана Лукьяна Максимова и донскую старшину, повинную в прошлогоднем предательстве. Лукьян Максимов тотчас же поехал в Троицк просить у азовского губернатора совета и помощи.
Толстой, оценив положение, ни одним намеком не выдал, что знает об участии войскового атамана и старшин в убийстве князя Долгорукого и об их взаимоотношениях с преданным ими затем Булавиным. Толстой понимал, что теперь этому старому рыжебородому негодяю Лукьяну и вечно изменчивой донской старшине ничего не остается, как всеми способами защищать себя от нависшей над ними смертельной опасности, а посему вполне на них теперь можно положиться.
Посоветовав поскорей собрать донское войско и выступать против Булавина, чтоб не дать ему времени укрепиться в силах, Толстой обещал щедрое снабжение пушечными снарядами, порохом и свинцом, а также посылку вместе с донцами полковника конной службы Николая Васильева с азовскими гарнизонными солдатами, казаками и калмыками.
Донская старшина начала лихорадочно готовиться к походу. Во всех низовых станицах попы по распоряжению войскового атамана проклинали вора и богоотступника Кондрашку и приводили казаков к присяге на верность царю. В урочище на речке Кагальнике, где собиралось донское войско, свозили артиллерию, снаряды, провиант, фураж.
Однако основная масса старожилого казачества, выказывая видимое послушание войсковой старшине и не отказываясь от целования креста, настроена была иначе. Старожилы не забывали, что Кондратий
Булавин, будучи природным донским казаком, честно и отважно отстаивал на Бахмуте их общие казацкие интересы, что убийство Долгорукого и прекращение жестокого сыска совершено с общего их согласия, а необычайное рвение войскового атамана и старшины, подготовляющих теперь донское войско в поход против Булавина, вызвано лишь боязнью справедливой расплаты за их собственные тяжкие грехи. Старожилым казакам нет нужды держать руку войскового атамана и богатых низовых стариков.