— Привет тебе, князь наш великий! — пронеслось над низкими берегами Волхова. — Привет тебе, здравствуй на многие, многие лета, надёжа наша...

Искренно было это приветствие, неподделен был восторг народа. От всей души называл он своего нового вождя «надёжей», справедливо ожидая от него незыблемой правды.

Рюрик милостиво кивал головой в ответ на радостные крики народа, заполнившего волховские берега.

Около самого Новгорода ладью Рюрика окружили ладьи со старейшинами всех приильменских родов.

   — Бьём тебе челом, князь наш, свободным вечем избранный! — начал старейший по летам. — Пусть хранит тебя Перун на многие лета! От лица всего народа славянского приветствуем мы и тебя, и жену твою! Сделай нам милость: явись на вече, покажи лицо народу твоему и прими от нас смиренные дары наши!..

   — Благодарю тебя, старик, — громко проговорил Рюрик, — принимаю за истину я речь твою и верю, что через тебя говорит со мной весь народ... Буду я сейчас на вече вашем и приму дары, вами приготовленные!

Тем временем несколько ладей с вооружёнными дружинниками обогнали ладью Рюрика и пристали к пологому берегу Волхова, откуда можно было войти прямо в Новгород. Легко поднялись они в гору, расталкивая толпившийся народ. Сначала это не понравилось новгородцам, но вид закованных в железо варягов успокоил чересчур вспыльчивых...

Наконец наступил самый торжественный миг...

Первый русский князь сошёл на ставшую ему снова родную землю.

   — Родная страна, — воскликнул он, — приветствую тебя! Снова вступаю я на родимую землю... Не прежним изгнанником прихожу я к тебе, а полновластным властелином твоего народа и верным твоим сыном... О, всемогущие боги! Примите мою клятву, как некогда принимали вы другую... Клянусь возвысить её на славу векам... и служить буду ей насколько сил моих хватит... Не будет неправды при мне в родах славянских, и засияет в них правда ярче солнца... Горе тем, кто осмелится обидеть тебя, — есть отныне у тебя защитник... — А теперь на вече! — громко сказал Рюрик.

А вокруг, как гул морских волн, неслись восторженные крики:

   — Привет тебе, надёжа наша, князь наш великий!..

Прибытие князя, его первое появление пред народом, его обращение к вечу — обращение гордое, надменное, какого вечевики и вообразить себе не могли, — произвели сильное впечатление на народ приильменский и в особенности на новгородцев.

Они до последней минуты думали, что князь будет для Новгорода тем же, чем были до тех пор его посадники.

   — Да он на вече-то и внимания не обращает, как будто и нет его совсем, — толковали и в самом Новгороде, и в родах.

   — Верно, что знать его не хочет!

Но и это вскоре обратилось в пользу Рюрика.

   — Одно слово — князь, самодержавный, кого призывали мы и кого нужно было нам. С ним много шутить не будешь! — стали отвечать на замечания о надменности князя пред вечем.

   — А на вече-то? Ведь он один на помосте стоял.

   — Верно, что один, у самого колокола!

   — Наши старейшины на самой нижней ступени сбились и голосу подать не смели...

   — Где тут подать! Головой кивнул бы на виновного, и как не бывало его на свете белом!

   — На то он и князь самодержавный! Никто ему перечить не смеет!

Этим заканчивались обыкновенно все разговоры о новом князе. Новгородцы, а за ними и остальные ильменские славяне прониклись мыслью о неизбежной покорности единоличной власти, а так как это, по мнению большинства, могло вести только к общему благу, то особого неудовольствия в народе не было...

Но наибольшее впечатление произвёл поклон Рюрика собравшимся, а затем и то, что произошло после этого поклона...

В пояс поклонился князь своему народу.

   — Роды приильменские, — сказал он, — к вам обращаюсь я со своей речью... Добровольно, без всякого понуждения избрали вы меня своим князем, обещаю я послужить на пользу вам, но знать вы должны, что ни с кем никогда отныне, ни я, ни преемники мои не разделят данной вами же власти... Только единой властью силён будет народ славянский, только в ней одной его могущество, поколебать которое ничто не может... Да исчезнет с приходом моим рознь между вами, и да будете вы все, как один, а один — как все... Сплочённые, будете вы расти и усиливаться на свою славу, во веки веков...

   — Что он говорит-то такое, как это всё что один?

   — Что же, и в родах наших старшего не будет?

   — Вот это совсем непорядок! — загалдело вече.

   — Хотим жить по-старому, как отцы и деды наши жили!

   — Князь над старейшинами только! Пусть их судит, а мы по-прежнему... К нему только на суд идти будем.

   — Пусть нас на войну водит да от врагов со своей дружиной обороняет, вот его дело...

   — А в роды мы его не пустим!

   — Не по нашему — так и ссадим... Не таких выпроваживали.

   — Сам Гостомысл нас уважал!..

Вече забурлило... Может быть, это была просто попытка крикунов заявить о себе, как это бывало раньше при посадниках, может быть, и на самом деле вечевикам захотелось показать, что и они не последние спицы в колеснице, что они заставят князя разделить свою власть с вечем.

Рюрик, заслышав угрожающий гул голосов, выпрямился во весь рост, чело его нахмурилось, в глазах засверкал гнев.

Он властно протянул перед собой руку и указал на толпу...

В тот же миг сотня вооружённых дружинников бросились туда, куда указал им вождь. Бряцая оружием, врезались они в толпу. Натиск их был совершенно неожиданным. Вечевики растерялись и пропустили их к тем, кто громче других выкрикивал угрозы князю. В одно мгновение крикуны были перевязаны и подведены к помосту, где их ожидал Рюрик.

Их было около десяти.

   — Чего вы хотите? Чего вам надо? — возвысив голос, спросил Рюрик. — Или вы не желаете подчиняться моей власти?

   — Ничего, батюшка князь, так мы это, спроста, — нашёл в себе силы наконец проговорить один из них.

   — Чего им! Известно чего! — загудело вече. — Думают они, что как прежде горланить можно... Теперь ведь князь, а не посадник...

   — Так слушайте же вы все! — крикнул Рюрик. Прошлому более нет возврата... Не будет своевольства в земле славянской — не допущу я до этого; сами вы меня выбрали, сами пожелали иметь меня своим князем, так и знайте теперь, что нет в народе славянском другой воли, кроме моей.

   — Истинно так, батюшка князь, — снова загудело вече, — и нам всем эти буяны надоели... Они-то всегда и смуту затевали, благо горло у них широкое... Накажи их в пример другим.

   — Ишь, сразу смуту затевать начали, — неслось со всех сторон, — поучи их, батюшка князь, поучи, чтобы и вперёд не поваживались.

Рюрик снова сделал величественный жест рукой, и вече разом смолкло.

   — Слушайте вы!.. Должен наказать я примерно этих людей, но хочу я с милости начать своё правление, чтобы знали прежде всего, что милостив князь ваш. На этот раз отпускаю я этих людей, дарую им жизнь, хотя они заслуживают смерти! Пусть идут они в роды свои и возвестят там о новом князе своём, пусть скажут они, что отныне всякий, осмеливающийся с осуждением выступить против князя своего, лютой смерти будет предан, — а теперь я докончу то, что говорить вам начал... Нет и не будет отныне на Ильмене родов, каждый и все должны одним законом управляться, одной воле покорными быть, а поэтому приказываю я называть все роды, что окрест по ильменским берегам живут, одним именем — Русью... Нет более родов приильменских, есть одна на Ильмене Русь, как есть на Руси одна только правда и милость — моя великокняжеская... Так помните это навсегда...

Вече смущённо молчало. Старики хмуро переглядывались друг с другом. Приказание князя произвело на них удручающее впечатление.

   — Что же, Русь так Русь, это всё едино, — раздались сперва робкие, неуверенные восклицания.

   — А и в самом деле, будем Русью, если так князь наш батюшка хочет!

   — Только бы правда одна на Руси была!

   — Вестимо, так!