— Ну, вот, видишь!

— Да, ваше высочество! Но, может быть, это у меня только оттого, что я с рабской преданностью люблю своего господина! Если любишь кого-нибудь, так забываешь и себя, и родителей, и родину…

— А, так ты думаешь…

Великий князь тяжело перевел дух. Спазмы сдавили ему горло, он не мог говорить. Вся кровь прихлынула к голове, пред глазами стояли красные круги, он был страшен. Настала одна из тех минут, когда в бешенстве он бывал способен на все…

Дверь среднего портала дворца распахнулась, и оттуда показалась великая княгиня Мария Федоровна в сопровождении князя Алексея Куракина, с которым она не прекращала оживленного разговора.

Сзади них ковылял престарелый князь Несвитский, выступавший с таким важным видом, будто он и был той самой важной особой, которую давно ждали.

Великая княгиня не сразу заметила присутствие супруга на террасе. Увлекшись разговором с Куракиным, она, не оборачиваясь по сторонам, направилась в совершенно противоположную сторону террасы.

Шла она очень грациозной, быстрой походкой.

Вдруг Несвитский залился громким, глупым смехом.

Великая княгиня остановилась, обернулась к нему и грозным взглядом потребовала немедленного объяснения этой неуместной веселости.

Не будучи в силах выговорить ни слова от душившего его смеха, Несвитский указал рукой назад, в совершенно обратную сторону, где со скрещенными на груди руками стоял в грозном величии великий князь.

Мария Федоровна взглянула по указанному направлению, и ее лицо сразу расцвело очаровательной, кроткой улыбкой. Она издали закивала своему супругу головой и радушно простерла ему в виде привета обе руки.

Но великий князь продолжал стоять не шелохнувшись. Его лицо по-прежнему выражало дикий, безграничный гнев.

Тогда, забывая требования этикета, великая княгиня грациозным жестом подобрала платье и бросилась бежать к мужу. При этом она нечаянно толкнула князя Несвитского, так что старик не удержался на ногах и, тяжело рухнув на скамейку, долго не мог подняться.

Однако Мария Федоровна даже не заметила этого. Она видела, что ее супруг взволнован, рассержен, угрюм, и спешила, как истинный ангел-хранитель, поскорее приласкать его, развеселить, отогнать дразнивших его бесов злобы. Она была дивно хороша, когда, задыхаясь от быстрого бега, остановилась пред Павлом Петровичем. Во всей ее фигуре, в выражении лица, в глазах было удивительно много чистоты, преданности, ласки. Но великий князь продолжал упорно смотреть куда-то в сторону, и, внимательно присмотревшись к нему, Мария Федоровна с ужасом заметила, что он не только рассержен, а уже стоит на грани пароксизма безудержного бешенства.

— Вам заблагорассудилось все-таки явиться, ваше высочество? — сказал Павел Петрович охрипшим, визгливым голосом. — Однако вы окончательно перестаете считаться с кем бы то ни было! Вы позволяете себе заставлять меня ждать вас столько времени, и пустая болтовня с князем Куракиным кажется вам гораздо важнее исполнения ваших прямых обязанностей жены и русской великой княгини! Мало того, уже выйдя из комнаты, вы продолжаете свою неприличную болтовню и увлекаетесь разговором с Куракиным до такой степени, что князь Несвитский принужден указать вам, что вы сбились с пути и что ваша дорога должна идти рядом с супругом, а не со светским хлыщом Куракиным. А потом, заметив свою ошибку, вы бросаетесь бежать, словно испуганная собачонка…

Мария Федоровна посмотрела на мужа с ласковой укоризной и произнесла:

— Да, я бросилась бежать как собачонка, которая заметила наконец любимого хозяина и спешит кинуться к его ногам. Но я сделала это вовсе не со страха, а только из-за нетерпения поскорее увидать ваше высочество!

— А, не со страха? — сдавленным голосом повторил великий князь, окончательно теряя всякую власть над собою и отдаваясь взрыву бешенства. — Ну так ступайте!.. За пренебрежение своими прямыми обязанностями и за дерзкий ответ мне я присуждаю вас к домашнему аресту на сутки!

В первый момент Марии Федоровне неудержимо хотелось рассмеяться, но выражение лица ее супруга было таково, что способно было придушить любую веселость. Она сейчас же поняла, какую громадную ошибку сделала, сказав, что не чувствовала страха за свое опоздание. Это и без того было больным местом великого князя: он-де лишен власти и влияния, им пренебрегают, а потому никто не боится его. Таким образом, ответ Марии Федоровны, способный смягчить всякого другого мужа, только подлил масла в раздражение Павла Петровича.

Великая княгиня попыталась хоть шуткой смягчить последствия своей неловкости, а потому сказала:

— Боже мой, я и не знала, что в России существует обычай сажать под арест великих княгинь!

Павел Петрович ничего не ответил ей. Он подозвал к себе князя Несвитского и что-то тихо сказал ему на ухо; князь в ответ низко поклонился, после чего торжественно произнес:

— Слушаюсь, ваше императорское высочество! Ручаюсь своей головой за великую княгиню. Комнату, которую ваше высочество мне указали, я хорошо знаю, и, по-моему, она вполне отвечает этому назначению. Прикажете сейчас же отвести туда ее высочество?

Павел Петрович молча кивнул головой, и Несвитский с важным видом подошел к Марии Федоровне, вытянулся пред ней и не кланяясь указал рукой на дворец, приказывая следовать за собой.

Великая княгиня повернулась к нему спиной и поманила Куракина. Но наблюдавший за этой сценой великий князь крикнул:

— Приказываю князю Куракину оставаться здесь! Отныне и навсегда неизменным спутником великой княгини будет князь Несвитский. Он должен сопровождать ее высочество повсюду, куда бы она ни пошла. Он должен служить ей, охранять ее, развлекать, сопровождать ее на прогулках пешком, верхом и в экипаже, делать ей комплименты, мечтать с ней и выслушивать ее сожаления о прошлом. Словом, я назначаю князя Несвитского бессменно состоять при особе ее высочества и требую, чтобы в нем уважали лицо, пользующееся моим полным доверием!

Не оборачиваясь к супругу и не дожидаясь конца его насмешливой речи, великая княгиня направилась к порталу дворца. В гордом сознании своих новых полномочий, князь Несвитский с достоинством выступал сзади нее, то прибавляя шага, если она начинала спешить, то выступая медленным, церемониальным маршем.

Так они проследовали через портал.

Князь Куракин остался стоять около великого князя и, как только Мария Федоровна скрылась во дворце, обратился к нему со следующими словами:

— Имею честь почтительнейше просить ваше высочество уволить меня от службы при дворе вашего высочества. Мое здоровье в последнее время стало совсем плохо, и врачи рекомендуют мне пользование немецкими минеральными водами, так что в случае разрешения вашего высочества я немедленно отправлюсь за границу.

Павел Петрович окинул его с ног до головы мрачным, ироническим взглядом и наконец сказал:

— Понимаю!.. Великая княгиня наговорила вам так много прекрасного о своей родине, что вас мощно потянуло в Германию? Поезжайте, князь, поезжайте! Я с удовольствием освобождаю вас от тех двусмысленных и сомнительных услуг, которые вы мне до сих пор оказывали, и от души рад развязаться с вами. Должен сказать вам по чистой совести — вы все время казались мне чересчур элегантным и фатоватым; вы гораздо больше напоминали французскую модную картинку, чем русского князя. Ну, а я этого не люблю! Я слишком русский в душе, чтобы дорожить модными хлыщами, усваивающими вместе с иностранной развязностью развращенность и подлое предательство. До свидания, милейший, или — вернее — прощайте навсегда! Поняли?

При этих словах Куракин побледнел и его рука нервно вздрогнула, как бы хватаясь за оружие. Но великий князь попросту повернулся к нему спиной. Тогда Куракин резко повернулся и ушел во дворец.

Когда минут через пять Павел Петрович приказал позвать его, ему доложили, что князь велел подать себе лошадь, на которой и ускакал в Петербург.