Похоже, недоумение высказалось вслух, потому что кадровички отвлеклись от важного занятия: припудривания носиков и подкрашивания неоднократно подкрашенных за день губ.

— Девушка, вы уверены, что переводитесь на факультет висорики? — поинтересовалась насмешливо темненькая, а Катин прыснула.

Мне бы по привычке стушеваться и ретироваться из кабинета под уничижительными взглядами работниц, но в голове вдруг переклинило. Голод и усталость переполнили чашу терпения, сделав свое незаметное, но грязное дело.

— Уверена! — заявила я высокомерно. — В каждом чертовом институте и в каждом чертовом колледже, мнящем из себя черт знает что, приняты свои чертовы правила и распорядки, и мне до чертиков осточертело в них путаться. Ясно?

Кадровички растерялись.

Не знаю, чем закончилась бы перепалка, не успевшая толком начаться, но в это время пукодел, решив, что о нем забыли, переключил внимание на себя. С него отвалились еще два листочка, и знакомое зловоние охватило наши бедные тела.

Мавочка взвыла, не выдержав. Подскочив к растению, она принялась разрывать руками уродливо закрученные стволики. Пукодел оказал сопротивление: желтый сок из поврежденных тканей забрызгал кадровичке лицо и джинсовый сарафанчик.

— Ах ты подлое существо! — взвизгнула девушка и с новой яростью набросилась на куст, явно превосходя того в одержимости. Пукодел, очевидно, понял, что терять ему нечего, и пошел в последнюю атаку: массово сбросил все листочки.

И вот тогда я пожалела, что не ношу с собой противогаз. Зажав нос и схватив бумажки, метнулась к двери, с радостью отмечая, что та приветливо распахивается навстречу.

Загораживая всё свободное пространство, в дверном проеме высилась нерушимой скалой дородная дама с французским пучком на голове и ярко-красными губами бантиком. Это первое, что я увидела, прежде чем врезаться во внушительных размеров живот.

А затем второе, что услышала:

— Немедленно прекратить безобразие!

И следом нарастающий вопль, зашкаливший все мыслимые пределы слышимости по силе децибелов:

— Невозможно оставить отдел на пять минут, как подчиненные тут же перевернут его с ног на голову!.. Чудовища! Как вы посмели прикоснуться к нему?… Да я вас! Да я вам!.. Накажу! Уволю! Сгною!

По мере того, как мои ноги, пробравшись мимо бушевавшей начальницы кадрового отдела, уносили тело стремглав по коридору, вопли постепенно затихали, и я вдруг осознала, что обрела слышимость обоих ушей.

Любил ли меня попутный ветер — не знаю, но вскоре я оказалась на первом этаже в центральном холле института. До следующего звонка оставался вагон времени и маленькая тележка, и надлежало потратить их с пользой.

Следующим в плане стоял визит в хозчасть. Вспомнив о флористической битве в отделе кадров, я внутренне содрогнулась, и желудок отозвался приступом острой рези. Надо же, и у него закончилось терпение. Посему посещение хозчасти отошло на второй план, вытесненное необходимостью пожевать что-нибудь материальное и желательно съедобное.

Выйдя в центр пустынного холла, я вертела буклетик, определяя направление до студенческой столовой. Красивое это помещение — центральный холл. Он имел форму вытянутого овала, из которого расходились радиальными лучами семь арочных коридоров, не считая главного входа. У парадных дверей дислоцировался пост вахтерши-людоедки и ее ручного пса. В развешенных по периметру зеркалах отражалось бесконечное множество маленьких фигурок, гуляющих по гулкому пустынному залу — это я прохаживалась по траектории Броуновского движения.

Купольный потолок украшали красивейшие пейзажи, соответствующие каждому времени года: зимний заснеженный лес плавно перетекал в журчащий весенний ручей, который сменялся летним луговым зноем, уступавшим место осенней хандре сжатых полей, соседствующих опять же с глубокими сугробами. Времяоборот, замкнутый в кольцо, символизировал извечное движение по кругу из года в год.

По центру купола свисала фундаментальная люстра, занимавшая две трети потолочного пространства. К толстозвенным цепям крепились в виде каскада несколько мощных дисков, обильно усыпанных длинными прозрачными сосульками то ли из стекла, то ли из хрусталя. В каждой из миллиардов сосулек светилась лампочка. И под этой махиной устрашающе поблескивало острие кончика люстры, похожее на жало гигантской осы.

Напротив парадных дверей, у стены расположилась скульптурная композиция в виде многоуровневого каменного торта, на вершине которого замерло непонятное существо. Вернее, вблизи оно казалось непонятным, зато издали отдаленно напоминало человека, перевернутого вверх тормашками и запутавшегося в тонких длинных рулонах. Тремя конечностями скульптура тщетно пыталась разорвать стягивавшие ее металлические ленты-путы, а оставшейся четвертой конечностью, вернее, мизинчиком, опиралась о верхний ярус постамента. Разглядывая симбиоз камня, металла и дерева, воплощенный в гротескной конструкции, я поразилась гению архитектора, фантазия которого идеально уравновесила громоздкое сооружение.

Табличка на пьедестале утверждала, что передо мной материализованный образ покровителя всех студентов — святого Списуила. Отшлифованная блестящая поверхность тортового постамента и легкая намусоренность свидетельствовали о том, что скульптурный уголок считался излюбленным местом встреч развеселого студенчества.

Тишину холла разбило хлопанье парадных дверей, и мимо меня прошла компания парней, свернувших в один из арочных коридоров. Сверка с план-схемой первого этажа показала, что они направились в спортивное крыло. Однако же, в какой стороне столовая?

Постепенно пропитываясь студенческим духом, я еще раз оглядела впечатляющий зал. Ничего не скажешь, передовой столичный ВУЗ, а не какая-нибудь захудалая периферия.

Шмяк! — на нижний слой каменного торта-постамента приземлились две девчонки, швырнув рядом сумки. Та, что повыше, раздраженно выговаривала подружке — мелкой, худенькой и с острой лисьей мордашкой. Подружки были одеты так, что сразу становилось ясно — парочка находилась в конфликте с окружающими и с самими собой. Словом, по-хулигански были одеты девчонки, вдобавок имели воинственный макияж и богатый пирсинг во всех видимых частях тел.

"Надо сваливать", — промелькнула мысль. Как оказалось, поздно — мою пресветлую персону заметили.

"Лисичка" толкнула подружку локтем и они воззрились на меня, после чего мелкая приблизилась, правда, держась на расстоянии.

— Понравилась? — кивнула на скульптуру

— Ничего так. Симпатичненько, — подтвердила я.

— У нас просмотр не бесплатный, — скривила "лисичка" мордашку. — С тебя тысяча висов[1] в фонд для пожертвований. Если каждый будет интенсивно лупиться, скоро вся позолота отвалится. А на реставрацию нужны денежки.

У меня даже рот от удивления приоткрылся. Вот загнула — отвалить целую тысячу на ободранную скульптуру! У девочки губа не дура.

Если учесть, что родитель выделил свободных денег всего пятьдесят висоров, то заявленная сумма пожертвования в фонд разваливающихся архитектурных шедевров отливала запредельной наглостью. Отец, вручая деньги мелкими разменными монетами, предупредил:

— Продержишься до Нового года, еще подкину. Жаль тратить на тебя больше, чем того заслуживаешь, но приходится.

"Лисичка" обернулась за моральной поддержкой к подружке. Та встала с постамента и направилась к нам.

— Могу пожертвовать, но только полвисора, — вежливо согласилась я с необходимостью восстановления красоты институтского святого.

Девчонки переглянулись и засмеялись.

— Очумела, что ли? Ей говорят, тысячу гони, а она из себя трудную строит.

Парочка надвинулась на меня, и неожиданно мелкая начала выделывать пальцами воздушные вензеля. Я похолодела — она накручивала петли, создавая заклинание.

Пришлось отступать к центру холла. И как назло, поблизости — никого.