Этот сундук вызывал у Коннора беспокойство с самого момента их прибытия сюда, но юноша опасался заговаривать о его содержимом. Коннор оборачивается и видит, что Соня ушла перепарковать свой Субурбан в каком-нибудь разрешенном законом месте.

Коннор остается с вместилищем писем один на один.

Не в силах сопротивляться его притяжению, он опускается перед ним на колени. Это массивная, старинная вещь. Антиквариат, без сомнения. Его украшают разноцветные наклейки, похоже, намертво вросшие в его поверхность. Трудно сказать, побывал ли в действительности старый сундук во всех этих местах или наклейки появились только после того, как он перестал путешествовать и превратился в мебель.

Коннор не отваживается открыть его — он знает, что внутри.

Письма.

Сотни писем.

Все они написаны беглецами, прошедшими через Сонин подвал. Большинство, полные горечи и обиды, разочарования и яростных «почему?», обращены к родителям. «Почему вы так поступили? Как вы могли?! Когда все стало так плохо, что вы решились на это?» Даже воспитанники детских домов, которых никто не любил, лишь терпел, тоже нашли, что и кому сказать.

Он задается вопросом: отослала ли Соня его письмо или оно все еще здесь, затерянное среди других гневных голосов? А что бы он сказал родителям сейчас? Он начал письмо с излияний ненависти за то, что они с ним сотворили, но ближе к концу, уже весь в слезах, признался, что все равно любит их. Сплошное смятение. Полное раздвоение чувств. И только изложение своих мыслей на бумаге помогло Коннору разобраться в этом, помогло немного лучше понять самого себя. Соня в тот день сделала ему подарок, и состоял он в самом процессе написания, а не в том, чтобы отослать письмо. И все же…

— Я бы попросила тебя передвинуть сундук на место, но придется делать это самой, ведь ты в этот момент должен находиться по другую сторону люка. — Соня, подняв трость, указывает на крутые ступени, уходящие в подвал.

— Да. Иду. Не надо тыкать в меня палкой, я же не скотина какая-нибудь.

Соня на этот раз не огревает его тростью; но когда Коннор уже на лестнице, она легонько постукивает его по голове, чтобы привлечь к себе его внимание:

— Будь добр с ней, Коннор, — тихо говорит она. — И не обращай внимания на Бо. Он просто любит разыгрывать из себя начальника.

— Все нормально.

Коннор спускается, и Соня закрывает крышку люка. В подвале попахивает подростковым духом, как пелось в одной из довоенных песен. В Конноре на краткий миг рождается воспоминание без слов и образов, возникает то же ощущение, что и два года назад, когда он спускался по этим ступеням в первый раз. Чувство непобедимости, владевшее им с тех пор, как он проснулся, теперь приутихло, охлажденное этим воспоминанием.

Риса у своей аптечки возится с девочкой, у которой вспухла и слегка кровоточит губа.

— Ну я закусила губу во сне, и что? — Девочка ощетинивается, как ежик. — Ну у меня кошмары — и что?

Как только процедуры закончены, Коннор усаживается на стул для пациентов.

— Доктор, у меня проблемы с языком.

— И какие же? — осторожно спрашивает Риса.

— Мне все время хочется лизнуть ушко моей девушки.

Она одаривает его взглядом, в котором отчетливо читается: «Что ты дурака валяешь?» — и произносит:

— Сейчас позвоню юнокопам — пусть приедут и отрежут. Уверена, они блестяще решат твою проблему.

— И тогда какому-нибудь бедолаге достанется невероятно развитый орган чувств, — смеется Коннор.

Риса ждет, несколько мгновений изучая его пристальным взглядом.

— Расскажи мне про Лева, — наконец говорит она.

Коннор слегка разочарован — ему так нравилась их игривая беседа, и вот тебе на!

— Про Лева? А что тебя интересует?

— Ты сказал, что провел рядом с ним некоторое время. Какой он сейчас?

Коннор пожимает плечами, как будто это все пустяки, ничего особенного:

— Он изменился.

— В каком смысле — хорошем или плохом?

— Как сказать… Когда ты видела его в последний раз, он собирался взорвать себя, так что любое изменение может быть только в лучшую сторону.

К Рисе приходит следующий пациент с занозой в пальце, но, увидев, что они заняты беседой, ретируется.

Коннор понимает, что ему не отвертеться, поэтому рассказывает подруге все.

— После лагеря Лев через многое прошел. Да ты же знаешь, так ведь? Хлопатели пытались его убить. Потом его поймал этот мерзавец Нельсон, но Леву удалось уйти.

— Нельсон? — изумляется Риса. — Тот самый юнокоп, которого ты подстрелил?

— Он больше не коп. Он теперь орган-пират и совсем трехнулся. Жаждет поймать нас с Левом. Да и тебя, наверно, тоже, если б смог найти.

— Отлично, — молвит Риса. — Добавлю его в список людей, желающих моей смерти.

Теперь, когда в их разговор затесался призрак Нельсона, Коннор обнаруживает, что вернуться к Леву — истинное облегчение.

— Словом, Лев совсем не вырос. Только гриву отрастил. Не нравится она мне. Висит ниже плеч.

— Что-то мне за него тревожно, — говорит Риса.

— Не стоит, — отзывается Коннор. — У арапачей он в безопасности. Сроднился с природой… или с чем они там, эти Люди Удачи, сродняются…

— Кажется, ты не слишком доволен.

Коннор вздыхает. Когда они с Грейс покидали резервацию, Лев носился со всякими бреднями насчет арапачей — как он поднимет их на борьбу против расплетения, все такое. Как будто это возможно! В некоторых отношениях Лев остался тем же наивным десятиной, каким был до того, как его спас Коннор.

— Говорит, что будет бороться с расплетением, но как он собирается это делать из резервации изоляционистов? На самом деле, я думаю, ему хочется исчезнуть с глаз в каком-нибудь безопасном месте.

— Что ж, если он обрел там покой, я за него счастлива. Тебе тоже стоило бы порадоваться за друга.

— Я и рад, — признается Коннор. — Наверно, просто завидую.

Риса улыбается:

— Да если бы ты нашел покой, ты не знал бы, что с ним делать!

Коннор улыбается в ответ:

— А вот и знаю! — Он наклоняется, как будто хочет что-то шепнуть ей на ухо, Риса наклоняется навстречу — и вдруг он быстрым движением облизывает ее мочку, в ту же секунду благополучно получая оплеуху. Может, надеется он, это собьет подругу с темы, но не тут-то было.

— Я скучаю по Леву, — говорит Риса. — Он вроде как брат. У меня никогда не было брата. Во всяком случае, я про это ничего не знаю.

— У меня есть, — роняет Коннор, сам не понимая, зачем он это сказал. Он никогда не говорил Рисе о брате. Жизнь до ордера на расплетение — как бы табу. Разговаривать о ней — все равно что вызывать духов.

— Он на несколько лет моложе тебя, так ведь? — интересуется Риса.

— Да, на три года.

— Точно, теперь вспомнила.

Коннор удивлен. Хотя чему тут удивляться? Вся жизнь знаменитого Беглеца из Акрона расписана прессой в мельчайших подробностях.

— Как его зовут? — спрашивает Риса.

— Лукас.

При упоминании этого имени Коннора накрывает мощнейшей волной эмоций — к такой он не готов. Чего тут только нет: и раскаяние, и сожаление, и обида. Да, обида, потому что родители выбрали Лукаса, а его, Коннора, отвергли. Он вынужден напомнить себе, что брат-то в этом выборе не виноват.

— Ты скучаешь по нему? — спрашивает Риса.

Коннор неловко пожимает плечами.

— Он, вообще-то, та еще заноза в заднице.

— Это не ответ, — усмехается Риса.

Коннор смотрит в ее прекрасные глаза, ставшие теперь зелеными, но не утратившие прежней глубины и выразительности.

— Иногда, — признается он.

Еще до того, как родители махнули на Коннора рукой, его постоянно сравнивали с Лукасом. Во всем: в оценках, в спортивных достижениях — и неважно, что это Коннор учил брата всем спортивным играм. Но Коннор не мог ни в одной команде продержаться целый сезон, а Лукас всякий раз становился звездой — к вящей радости мамы с папой. И чем ярче сиял Лукас, тем бледнее и тусклее становился свет его старшего братца.

— Не хочу говорить об этом, — произносит Коннор.