Смирнов всю жизнь служил высокому и благородному делу. Он завоевал право на память на многие годы.

Со стороны дамбы виден безбрежный простор. Налево — ржаные и пшеничные поля, людный ток, скирды, похожие на богатырские шапки. Направо — голубое раздолье Оки, изрезанная оврагами луговина, ивняк да орешник. А на самом склоне, почти незаметный с дороги, лежит колхозный сад.

Девушки собирают наливные — пахучие яблоки в большие двухручные корзины и относят плоды в белый чистый домик у вершины склона. В Чаадаеве занимаются садами давно. Вишнями, яблоками, малиной, всякой садовой ягодой чаадаевцы снабжают не только себя, но и окрестные селения.

С утра до вечера в саду жужжат пчелы. Своя колхозная насека расположена по соседству, в ореховой роще.

Старику пасечнику, любителю поговорить на самые различные темы, не сидится одному на пасеке. Услышав в саду веселые голоса сборщиц яблок, старик пришел в сад.

— Пришел поглядеть, — сказал пасечник, — как мои пчелы к вам летают, большой ли взяток ныне.

Увидев посторонних, старик обрадовался: есть возможность завести интересную беседу.

— Чаадаево видели? — начал он. — Отменное селение. А по Ушне не путешествовали? Река маленькая, а гидростанций на ней много.

Потом старик принялся хвалить чаадаевских мастериц варить варенье, настаивать хмельной вишневый сок.

— И то сказать, коли хорошо поработаешь, можно и варений наварить, и разносолов заготовить. Раньше не то. Ничего похожего. Ребятишки, да и вся молодежь прошлого нашего села не помнят. А я помню. Нынче школа-то у нас какая — красавица, учителей сколько… А раньше… Да и что за учителя были? Ходил у нас в прежнее время безногий отставной солдат и учил читать за кринку молока… Бывало мать нальет ему махотку парного молока, так он нас за это по псалтырю аз-буки-веди учил.

Старик помолчал, а потом спросил:

— Историей интересуетесь? Я много всяких историй знаю. Да, учителя всякие были, — продолжал он. — Мой покойный дедушка любил вспоминать одного доброго человека, что его грамоте научил. Жил этот человек у нас, в Чаадаеве, недолго, а до сих пор о нем всякие рассказы ходят.

Случилось это вскоре после того, как крепостное право отменили. На том месте, где сейчас школа-красавица стоит, была ветхая избенка, ее тоже школой именовали. Однажды, дед мне рассказывал, на тройке с бубенцами приезжает человек: по обличию барин, господин, а держался так просто. Снял человек квартиру и начал ямщик с тройки сгружать ящики. Все гадали, чего такое в ящиках? Наверное, думали, товар красный для купеческой торговли. А человек ящики разгрузил, стал их открывать — все так и ахнули! В ящиках-то полным-полно книг да разных бумаг.

Стали мужики спрашивать: на что вам, барин, книг столько? Человек отвечает: я, де, не барин, а учитель, (приехал ваших ребятишек грамоте учить, а в книгах пишется, как жить нужно, чтобы счастье найти.

Стал учитель у нас жить. Ребятишек не обижал. Даже велел розги из школы выкинуть. По вечерам собирались у учителя чаадаевские мужики и из соседних сел приходили. Очень уже занимательно учитель обо всем на свете рассказывал:

— Да как фамилия учителя?

— Я не помню и никто не помнит. Помним только, что учитель про всякие хождения-путешествия рассказывал. Про бури-штормы на морях-океанах, и про жаркие страны, где люди нагишом ходят. И про то, как экватор переезжали, и как морского бога, он Нептуном называется, в бочке купали.

Мужики начнут про нужду рассказывать, и учитель все внимательно выслушает, кому прошение задаром напишет, а с кем вместе в уезд съездит, а потом скажет:

«Настанет время, будет и в Чаадаеве хорошая жизнь». Песни часто певал, а старики ему подпевали:

Попу и уряднику учитель не понравился. Начали они на него доносы не только в губернию, но и в Петербург строчить. Пришлось учителю покинуть седо. Все его жалели. Уезжал он, так собралось почти все село, до самого Мурома вместе с ним шли.

Пасечник замолчал, а затем добавил.

— Нынче жизнь иной стала. Уж я на что старик, а как молодой — стихи писать начал. Хожу с дымарем по пасеке, губами шевелю — стихи сочиняю… Две басни в колхозной стенгазете напечатал.

На прощание старик попросил:

— Нельзя ли в архивах, музеях оправку навести, что за человек у нас в прошлом веке учительствовал, как его имя…

Однако выполнить просьбу старика оказалось делом вовсе нелегким. В местных архивах не сохранилось никаких документов о чаадаевских учителях. Ничего не писали о селе Чаадаеве и дореволюционные краеведы. Правда, в некоторых сборниках встречалось упоминание этого села в связи с палеонтологическими находками. Но более близкое время краеведов не заинтересовало.

Только счастливая случайность помогла обнаружить, казалось бы, забытое навсегда.

Перечитывая книги Константина Михайловича Станюковича — этого флагмана русской морской литературы, его письма, статьи, заметки, обращаешься и к его автобиографическим заметкам, хранящимся в настоящее время в бумагах Центрального Государственного литературного архива. В них Станюкович сообщает, что в 1885 году «чтобы хорошо ознакомиться с народным бытом», он становится народным учителем в селе Чаадаеве Муромского уезда Владимирской губернии.

Так вот кто заслужил такую благодарную память в селе Чаадаеве!

К. М. Станюкович.

Прежде чем попасть в глухой Муромский уезд, Станюкович прошел большой жизненный путь. Сын адмирала, участник героической обороны Севастополя, Константин Михайлович в качестве морского офицера совершил плавание по многим морям и океанам. Будучи еще совсем молодым человеком, он побывал в Германии, Англии, на Модерских островах, в Батавии, Китае, Индо-Китае, Америке. В своих художественных очерках и рассказах, относящихся к кругосветному плаванию, Станюкович запечатлел образы русских моряков, правдиво показал жизнь и быт народов тех стран, в которых ему довелось побывать.

Но где бы ни был Станюкович, все его помыслы устремлялись к родной стране, к своему народу. Недаром во время пребывания в Лондоне Станюкович стремился «проскользнуть» к великому писателю-революционеру Герцену, имя которого также тесно связано с владимирским краем. Своей сестре Станюкович писал из дальнего плавания «Чувство привязанности к родине очень естественно и понятно… Я не принадлежу к числу таких господ… вроде графа Медема, русского путешественника… не говорящего ни слова по-русски».

С возмущением описывал Станюкович издевательства колонизаторов над порабощенными народами: «Каждый французский офицер имел право делать с пленными, что хочет, и я нередко слышал, как в кофейной… какой-нибудь французский безбородый сульетенант хвастался, что он тогда-то повесил пятерых… и как его товарищ спорил, что это еще немного, а что вот он тогда-то повесил десяток. И все это рассказывается шутя, при общем смехе, точно какое-нибудь скандальное любовное происшествие».

По возвращению из кругосветного плавания перед Станюковичем открывалась возможность сделать блистательную карьеру. Отец писателя располагал огромными связями — и желал во что бы то ни стало, чтобы сын, продолжатель рода Станюковичей, оставался моряком, но Константин Михайлович решает по-своему: флотский лейтенант уходит в отставку и становится журналистом. Разгневанный отец, многие черты которого Станюкович увековечил впоследствии в образе «грозного адмирала», порвал отношения с непокорным сыном.