— На короткой узде держит его государыня, — прозорливо заметила супруга, — вот и не допустил.

— Небось. — И Иван Матвеевич боком пролез в дверь. Карета была уже подана, выездные лакеи взошли на свои места. Обрезков его дожидался.

— С Богом, — сказал Иван Матвеевич и перекрестился. Возрос он в вере лютеранской, ибо был сыном пастора-шведа из Ревеля, но пришлось принять православие, и он ревностно, как исполнительный чиновник, соблюдал все положенные обряды.

Король-солнце Людовик XIV построил Версаль в пятнадцати верстах от Парижа со всем тем великолепием, которое было так свойственно его царствованию. С тех пор он стал обиталищем королей Франции.

Всякий раз, когда Ивану Матвеевичу приходилось бывать в королевских дворцах по долгу службы, он чувствовал себя подавленным. Все в Версале было грандиозно: главный дворец, в лощеных переходах которого можно было потерять голову среди тамошнего великолепия, парк с его мраморными статуями и блистающими фонтанами, аллеями и благоухающими цветниками, утомляющими взор и обоняние, где можно было часами блуждать и наконец заблудиться, дворцы Большой и Малый Трианон — верх изящества…

— Что делать, что делать, — бормотал Иван Матвеевич, пока карета тащилась по пыльной дороге парижских предместий, — я обязан доложить о свидании с королем, выслушать его суждения, кои мне заранее известны. Однако ж я не волен в своих желаниях…

Он покосился на своих спутников. Оба дремали, привалясь к подушкам, убаюканные мерным покачиванием. Юный Комаровский, как видно, набирается впечатлений за день, устает и не высыпается. А Обрезков-то… Он ведет жизнь покойную, хотя и любит бывать на балах и приемах, кои случаются здесь чуть ли не всякий день.

Наконец они подкатили к воротам с бронзовыми львами, широко разинувшими пасти. Герольдмейстер возгласил:

— Полномочный министр ее величества императрицы России Катрин!

Ворота медленно распахнулись. Карета въехала во двор. Парадное крыльцо охраняли гвардейцы короля. Они походили на раскрашенные статуи.

К ним долго никто не подходил. Наконец появился обер-камергер. Он осведомился, кто жалует к особе его величества, сверился с какой-то бумагой и произнес:

— Господа Симолин и Обрезков, прошу пройти со мною.

— Нельзя ли допустить и нашего секретаря? — заикнулся было Иван Матвеевич, но, услышав суровое «нет», развел руками. Бедняга Комаровский принужден был остаться в карете. А ему так хотелось лицезреть особу короля Франции, дабы потом похвастать перед своими близкими и знакомыми. Ему еще предстоит узнать, что в монаршьих дворцах существует строгий церемониал.

Меж тем наши дипломаты шествовали по роскошной анфиладе дворцовых зал необычайной протяженности. Их шаги гулко отдавались под сводами. Пол был навощен, и на его гладкой поверхности отражались их фигуры. Шествие возглавил обер-церемониймейстер, сменивший камергера. Подходя к каждой двери, он звучно возглашал:

— Министры ее императорского величества Катрин!

И дверь словно сама собою распахивалась.

У дверей королевского кабинета застыли гвардейцы с обнаженными шпагами.

— Обождите, — сказал царедворец. Прошло несколько томительных минут в мертвенной тишине, прерываемой лишь хриплым дыханием Ивана Матвеевича. Наконец обер-церемониймейстер воззвал:

— Его величество король Франции ожидает вас.

Король сидел за столом. При их появлении он встал, ответил наклонением головы на низкий поклон и жестом пригласил садиться. У него был усталый вид, желтое лицо, красные набрякшие веки, глаза глядели как-то поверх.

— Я рад приветствовать посланцев великой императрицы, — проговорил он бесцветным голосом, — и надеюсь, что она пребывает в добром здравии. Мое искреннее желание быть с ней в вечной дружбе и приязни. Однако я не могу понять, зачем ей понадобилось предпринимать столь дальнее путешествие, в особенности же к южным границам империи. Это значит дразнить гусей, то есть турок. Они усматривают в этом недружественный выпад, и я могу их понять.

— Осмелюсь возразить вам, ваше королевское величество, — нерешительно начал Симолин. — Моя повелительница предприняла это путешествие исключительно с целью знакомства с новоприобретенными землями…

— Вот-вот, — перебил его король, — это и означает дразнить гусей. Ведь эти земли были отвоеваны у Оттоманской империи, а Крым вообще захвачен неправедным образом.

— Позвольте возразить, ваше величество: Крым изначально не принадлежал Оттоманской империи, а был всего лишь под ее единоверным влиянием. И согласно договору, скрепленному высокими подписями, был уступлен России последним ханом Шахин-Гиреем и таким образом подпал под протекторат нашей державы. — Симолин говорил, все более воодушевляясь.

— Не знаю, не знаю. — В голосе короля послышалось легкое неудовольствие. — Во всяком случае, турки так не думают и сильно раздражены. Я их понимаю. И хотел бы предостеречь ее величество от подобных шагов. Они могут вызвать непредсказуемую реакцию противостоящей стороны. Легко понять, во что это выльется. Словом, я против необдуманных, а порою и легкомысленных шагов и прошу довести это до сведения ее императорского величества. Нам всем надо думать о мире, а не о войне, — многозначительно добавил он.

— Вполне с вами согласен, ваше величество. Я сделаю все, чтобы моя государыня в точности и полноте уведала ваши суждения.

— Низы охватило брожение, — неожиданно выговорил король. — Франция теряет спокойствие, да. Можете сообщить об этом вашей государыне. Я не хочу ничего скрывать от нее и надеюсь на взаимность…

Симолин и Обрезков со все нарастающим удивлением слушали нечто вроде королевской исповеди, излагавшейся с простодушной доверительностью.

— Я надеялся, что такие финансовые волки, как Тюрго и Неккер[45], помогут мне избавиться от стомиллионного дефицита, но ни у того, ни у другого ничего не вышло. Крестьяне восстают против налогов, но мы вынуждены их увеличить, иначе не свести концы с концами. — Он пожевал губами и добавил: — А они так и не сводятся. Говорят, что мой двор роскошествует, пожирая большую часть доходов государства. Но не могу же я себя ограничивать, равно и умалять придворных! Все королевские дворы живут роскошно, в том числе и двор вашей государыни.

Симолин и Обрезков молчали. Да, государыня ни в чем себя не ограничивает, двор пожирает множество денег, расходы на фаворитов превышают все мыслимые размеры. Выходят из положения, печатая ассигнации — ничего не стоящие бумажки.

— Я же люблю охоту и слесарное ремесло, — с прежним простодушием продолжал король. — Вы пробовали когда-нибудь смастерить замок? Простой замок? Или выточить на токарном станке что-нибудь из бронзы? Говорят, ваш царь Петр Великий любил токарить. Ах, как я его понимаю! — Он снова пожевал губами и затем неожиданно произнес: — Благодарю вас, господа. Вы свободны.

Садясь в карету, оба вздохнули и переглянулись: все, что они услышали, было так неожиданно и совсем не по-королевски, что всю обратную дорогу оба провели в молчании.

Юный Комаровский не осмеливался приставать с расспросами. Через несколько дней Симолин вручил ему депеши для Безбородко и Потемкина, а также письмо барона Гримма, адресованное государыне. Была и драгоценная посылочка: несколько античных гемм из кабинета герцога Орлеанского. Барон закупил их по просьбе Екатерины, и предназначались они для государственного Эрмитажа.

Граф Бобринский тщетно добивался его общества: ему нужны были собутыльники и игроки его возраста. «Евграф будешь граф», — поддразнивал он Комаровского. И, видя напрасность своих попыток, сочинил другое: «В штанах будешь монах!»

Обрезков увязался ехать с ним в Россию. Но за ним охотились кредиторы, и он тщательно скрывал ото всех свое намерение. Наконец он сел в наемный фиакр и под чужим именем выехал из Парижа.

Далеко за заставой он отпустил фиакр и пересел в экипаж Комаровского. Дорога была свободна!

Однако куда держать путь? Вслед за кортежем государыни или в Петербург?