Мехмед приказал отослать послов без ответа и ускорить возведение крепости. Ее назвали Богаз-Кесен, что означает «перерезающая горло». Сомнений не оставалось: султан делал первый шаг к осаде Константинополя.

А что же клятва на Коране? Император Константин решил напомнить султану о ней и заодно задобрить его богатыми дарами. Но Мехмед не принял ни посольство, ни дары. Послов бросили в темницу, а затем отрубили им головы.

Великий везир Халил, старый и осмотрительный человек, понял, что отныне Мехмед закусил удила и пренебрежет его предостережениями. Он становился неуправляем, этот двадцатилетний владыка. Он становился опасен не только для греков, но и для своих верных слуг, которые осмеливались думать иначе, чем он.

Говорят, султан бродил по ночам по улицам Эдирне в одежде простого солдата, обдумывая план захвата Константинополя, и каждого, кто приветствовал его, приказывал предавать смерти. Он был жесток и немилостив, молодой султан. И казни его были бессмысленны, служа лишь устрашению.

В одну из таких ночей он повелел привести к нему великого везира. Халил решил, что дни его сочтены. Он вознес молитву Аллаху, наполнил серебряное блюдо золотыми монетами и на неверных ногах явился пред очи своего повелителя.

— Зачем ты принес мне это золото, учитель? — сердито спросил его Мехмед.

— Если падишах призывает своего раба ночью, значит, раб впал в немилость и должен задобрить его богатыми дарами, — пробормотал Халил.

Мехмед ребром ладони ударил по подносу, и монеты со звоном разлетелись.

— Если бы на этом блюде ты поднес мне главный город греков, вот тогда я бы принял твой дар, учитель. Научи, как мне овладеть им.

— Это опасное дело, великий султан, твой отец, у которого было сердце льва и глаза сокола, отказался от него. Советую и тебе. Ты подвергнешь себя опасности, а государство — разорению.

— Но я решил! — Мехмед сжал кулаки. — И добьюсь своего! Мне нужно твое согласие.

— Я всего лишь твой слуга, о падишах, — слабым голосом отвечал Халил. — Как ты повелишь, так и будет.

— Решено! Я подступлю под стены Константинополя. Я прославлю свое имя и страну мечом ислама, сокрушившим неверных. Созови большой диван, и я объявлю везирам, пашам и кади о своем решении.

И большой диван был созван. И Мехмед произнес на нем пылкую речь. Он сказал, что Константинополь — кость в горле мусульман. И доколе он будет ею, воины ислама будут пребывать в унижении.

— Готовьтесь! Мы сокрушим этот город, и Византия, этот оплот неверных, перестанет существовать. У меня есть глаза и уши в этом городе. Они доносят, что среди неверных нет единства, что они слабы и не могут рассчитывать на помощь единоверцев.

Крепость Богаз-Кесен была закончена в четверг 31 августа 1452 года. Под ее стенами султан Мехмед собрал свое войско. И во главе его двинулся к Константинополю…

Прилагая… маршрут Высочайшего Ее Императорского Величества шествия в Тавриду с назначением от некоторых полков быть караулам на станциях, рекомендую вашему сиятельству приказать до Херсона поставить немедленно на каждой ночлежной станции по 60, а на обеденных же по 24 человека рядовых при офицерах с надлежащим числом прочих чинов…

Ордер Потемкина генерал-аншефу князю В. М. Долгорукову

Предписав вам о вооружении всех судов, состоящих в Севастопольской гавани, рекомендую наиточнейшим образом произвесть сие в действо. Большая половина назначенных к вам рекрут уже отправилась, и последние скоро идут. Поместите всех оных на суда. Я приказал Севастопольскому полку следовать к Севастополю, по прибытии коего всех в оном состоящих рядовых и прочих нижних чинов переодеть в матросы, дабы в людях на кораблях недостатка быть не могло.

Ордер Потемкина капитану 1-го ранга графу Войновичу

Как о вооруженном на Севастопольском рейде флоте, так и обо всех военных и транспортных судах Черного моря имею счастие Вашему Императорскому Величеству поднести ведомость и о служителях табель…

66-пушечные: «Слава Екатерины», «Святой Павел», «Мария Магдалина». Фрегаты: «Святой Андрей», «Георгий Победоносец», «Скорый», «Стрела», «Перун», «Вестник», «Легкий», «Крым», «Поспешный», «Осторожный», «Почталион»; корабль бомбардирской «Страшной», «Иосиф» (80-пушечный), «Владимир» (66-пушечный), «Александр»…

Всего 47 судов.

Из всеподданнейшего рапорта Потемкина

В подтверждение прежних моих повелений о судах для переправы, рекомендую, чтобы, конечно, оных не меньше было отделано десяти. Сия отделка состоит в том, чтобы снять колеса, которые на носу, выкрасить их снаружи, тоже и весла, мачты снять, и одно из них отделать богато. На корме большую галерею с крышею сквозною на тонких столбиках сколько можно в азиатском вкусе с диваном из красного сукна для переправы на ту сторону. Прочие же девять все поднять к Бориславу, чтобы они тамо были, конечно, к двадцатому апреля; людей же на оныя испросить у генерал-поручика и кавалера Самойлова.

Ордер Потемкина капитану 1-го ранга Мордвинову

Никогда еще ни при дворе, ни на поприще гражданском или военном не бывало царедворца более великолепного и дикого, министра более предприимчивого и менее трудолюбивого, полководца более храброго и вместе с тем нерешительного. Он представляет собой самую своеобразную личность, потому что в нем непостижимо смешаны были величие и мелочность, лень и деятельность, храбрость и робость, честолюбие и беззаботность… У него было доброе сердце и едкий ум… Этого человека можно было сделать богатым и сильным, но нельзя — счастливым…

Граф Сегюр, французский посол, — о Потемкине

— Ну что? — Екатерина обвела взглядом столпившихся вокруг нее придворных. Одни провожали, другие сопутствовали. Она по обыкновению улыбалась. Улыбка была несколько снисходительной, но доброй. — Едем!

И все направились к кавалькаде. Клубы пара стояли над заиндевевшими мордами лошадей. Возле карет, поставленных на полозья, топталась челядь, держа в руках факелы. Пламя их моталось из стороны в сторону.

— Морозно! — воскликнула государыня.

И все тотчас подхватили:

— Морозно, морозно!

Лев Нарышкин бросился было подсаживать Екатерину. Но она отстранила его, легко поднялась по ступенькам кареты и скользнула внутрь. За нею — Марья Саввишна, как приклеенная. Своей очереди дожидались иностранные министры — французский граф Луи Филипп Сегюр, австрийский тоже граф Людвиг Кобенцль и принц Шарль Жозеф де Линь, отпрыск старинной бельгийской фамилии, коротавший время то во Франции, то в Австрии, а теперь вот в России, впрочем, как полномочный и чрезвычайный посол императора Иосифа.

Спутники торопливо рассаживались по каретам и возкам. Строй их терялся в морозной мгле, которую не мог рассеять колеблющийся свет факелов. В кавалькаде, сопровождавшей императрицу в ее шествии в южные пределы, было около двух сотен карет и повозок, не считая верховых.

— Экая сила коней! — вздохнул кто-то из провожавших.

— А людей-то, людей, ровно на войну едут!

— Сколь им снеди надобно…

— Да-а-а…

— Государственный поезд…

— Государынин!

Последние повозки растворились во тьме. Где-то там, впереди, пылали, чадя, смоляные бочки, освещая путь. Окна карет покрылись причудливым кружевом инея, и сквозь них ничего нельзя было разглядеть.

Трио послов-любезников было светским развлечением государыни. Они были прекрасными собеседниками, постоянно развлекавшими Екатерину. Беседа велась по-французски, реже — по-немецки. Переходили с языка на язык со светской непринужденностью. А на русский — лишь с русскими, с челядью и куда реже. Ибо в нем не было той занимательной легкости, тех «мо» словец, коими отличались оба европейских языка, из которых безусловно первенствовал французский. Он был любимым языком государыни, большинство своих писем и иных писаний излагала она по-французски.