Атаман кричал:
— Черт возьми! Что же в конце концов важнее — живые люди, наши боевые товарищи, или какие-то там высокие соображения? Как я могу завтра идти в бой, если знаю, что другие ради меня и пальцем не пошевелят?…
— Это, Атаман, демагогия! — оборвал его не такой громкий, но тоже возбужденный голос. — Мы не имеем права из-за четырех товарищей ставить на карту жизнь многих. При нынешних условиях нападение на тюрьму было бы тактически неоправданным.
— Всё одни фразы! А где же дела? Еще называетесь революционеры! Трусы вы, и больше никто! Жалею, что с вами связался!
— Никто тебя не держит!
— Хорошо! Наконец-то вы сказали, что думаете!
Дверь распахнулась, и на лестницу выскочил окутанный облаком едкого табачного дыма Атаман. Можно было подумать, что он и в самом деле задымился от злости.
Робис положил руку ему на плечо:
— Атаман, подумай, что ты говоришь!
— Тут думать нечего! Нам с этими соглашателями не по пути! Пошли, Робис. Мы с тобой, слава богу, мужчины! Авось и сами вырвем наших из тюрьмы!
— Товарищи из комитета правы! — успокаивающе сказал Робис.
Атаман окинул Робиса негодующим взглядом, резким движением скинул с плеча его руку, и его тяжелые шаги загромыхали по ступенькам. Внизу хлопнула дверь, и он исчез.
Робис понимал, что правда на его стороне. И все же побледневшее лицо Атамана, на котором пламенел свежий шрам, долго стояло перед его глазами.
Когда Робис вошел в низкую комнату, чуть не стукнувшись головой о косую притолоку двери, кто-то из участников совещания с размаху треснул кулаком по овальному столу, стоявшему посередине.
— Это авантюризм! — крикнул он. — Такому сорвиголове нет места в партии!
— Спокойнее, спокойнее! — остудил его Мауриньш. — Если мы будем действовать под влиянием личной обиды, то тоже далеко не уедем. Еще раз взвесим все «за» и «против»… Ну, скажи вот ты, товарищ Максим, сколько могут выставить вооруженных людей русские большевики?
— Мало, — ответил Максим, подсаживаясь к столу. — А в данном случае не дам ни одного. Нападение на тюрьму — не мелкая стычка, какие случаются каждый день. Это будет настоящий бой, который под силу только большому, сплоченному отряду.
— Стало быть, решаем пока отказаться, — заключил Мауриньш. — Опыт партии доказывает, что каждый риск должен быть оправданным. Сейчас потерпеть поражение было бы не просто неудачей. Десятки тысяч колеблющихся потеряли бы веру в силы революции. Разумеется, я не хочу сказать, что это решение принимается раз и навсегда. Если изменятся обстоятельства, может измениться и решение вопроса. В настоящий момент самое важное — множить ряды боевиков, превратить их в настоящую армию революции… А теперь — насчет Атамана.
— Я уже сказал — таким не место среди нас! — сказал человек, который только что горячился, но на этот раз уже более спокойным голосом.
— Боюсь, что мы его больше не увидим, — заметил Робис.
— Ну и что же? — снова встрепенулся тот.
— Мы потеряем прекрасного человека! — обернулся к нему Робис. — Конечно, сегодня он был слишком резок, но этому есть оправдание. Когда в тюрьму посадили любимого человека…
— Не могу согласиться! Я сам только что оттуда. Если бы им угрожала смертная казнь… — Дальнейшие слова потонули в приступе мучительного кашля. Изжелта-бледное лицо говорившего покрылось каплями пота. Годы тюрьмы разрушили его легкие.
— Нельзя ли обойтись без курения?! — крикнул Максим и придавил большим пальцем только что зажженную папиросу. — Ты, Робис, говоришь глупости! Что это за прекрасный товарищ, который не может подчинить свои страсти общим интересам? Покуда твой Атаман не поймет это, от него вреда будет больше, чем пользы.
2
На Ганибу-дамбис было полно народу. Нескончаемым потоком шли люди, возвращавшиеся домой с работы. Только в этот час оживлялись тесные переулочки, образованные ветхими деревянными лачугами. Большинство рабочих не сразу расходилось по домам. Они собирались кучками и обсуждали события дня. Их жены, экономя дорогостоящий керосин, выбирались со своим шитьем на крылечки и сидели на улице до темноты. Некоторые, присев на ступеньках, чистили картошку.
Ничего этого Атаман не замечал. Вокруг была пустота. Отколовшийся от товарищей, один — что может быть тяжелее? Он перебирал в памяти все, что сегодня произошло. Нет, себя упрекнуть он ни в чем не мог. Мучило одно — от него отошел Робис. Почему-то в памяти ожили картины детства, день, когда он впервые по-настоящему узнал своего отца. До сих пор Атаман считал этот день самым тяжким в своей жизни, но то, что произошло сегодня, было вдвое тяжелее. Потерять друга!… Друга? Настоящий друг не поступил бы, как Робис. У настоящего друга была бы только одна забота — как освободить Дину. А разве Робис думал об этом?
Долго бродил Атаман по улицам. Ему казалось, что именно теперь он прозрел. Теперь он наконец понял то, о чем раньше только смутно догадывался. Робис любит Дину и не хочет, чтобы она принадлежала другому. Он нарочно дал ей самое опасное задание при экспроприации банка. А теперь, когда Робис добился своего, он, конечно, и пальцем не пошевельнет, чтобы ее освободить.
Хорошо же!… Не на одном Робисе свет клином сошелся. Атаман обойдется и без него, и без Федеративного комитета. Черт с ними! У него настоящие товарищи — Брачка, Лихач, десятки других, которые не оставят друзей в беде.
У фабрики Кузнецовых патрулировал городовой, через щель в воротах виднелась толпа рабочих, окруживших какого-то господина, судя по одежде — директора. Атаман завернул в узкий переулок. Тут в заборе где-то должна быть дыра, но у Атамана не хватило терпения ее разыскивать. Разбежавшись, он перемахнул через дощатую изгородь и очутился на фабричном дворе. До цеха, где работал Брачка, пришлось пробираться по кучам мусора и хлама.
Атаман встретил Брачку, когда тот, окруженный товарищами, направлялся к воротам. Увидев друга, Брачка бегом бросился к нему.
— Ну, брат, знаешь, и нюх же у тебя! Откуда ты узнал, что мы только что объявили забастовку? Выкладывай, что у тебя, и шпарим!
Атаман наклонился к уху Брачки:
— Надо освободить из тюрьмы Дину и остальных. Согласен?
— Нашел кого спрашивать! Давно пора!
Готовность Брачки растрогала Атамана, и он, охваченный бурной радостью, схватил руку Брачки и потряс ее:
— Брачка, братишка, ты настоящий мужчина!
Брачка вообще любил похвалы, а услышать такое от Атамана и подавно было лестно.
— Можешь на меня положиться, — сказал он. — Ну, а как с планом боевых действий? Робис уже разработал?
— Робис — баба, пошел он к черту! — выругался Атаман.
Брачка даже приостановился:
— Ну, знаешь… Тут что-то не так…
— В этом-то и вся беда! — заговорил Атаман. — Я один сегодня схватился со всем Федеративным комитетом, а Робис еще на меня же и набросился.
— Выходит, значит, — все против. Только мы с тобой — за, — сказал Брачка уже без всякого пыла.
— Ну и что из того? — вспылил Атаман. — Обойдемся без них! Если решаешься — хорошо, если нет — говори прямо! — И он ускорил шаг.
Брачка поплелся было за ним, однако, не дойдя до ворот, остановился.
— Слышь, Атаман, мне это дело не по вкусу, — сказал он. — Робис у нас за главного. Как же действовать без него? Он знает, что делает. Пускай скажет, тогда я первый пойду! Атаман, ты не злись… — Он догнал Атамана и схватил его за локоть.
— Проваливай, а то по зубам съезжу! — огрызнулся Атаман.
Брачка опешил.
Атаман быстро зашагал вперед. Ощущение собственной правоты у него было поколеблено, но он упрям, он очень упрям. Пусть его покинули Робис и Брачка. Он всем утрет нос и сам освободит Дину, даже если никто не станет ему помогать.
3
«Здравствуй, подружка! Видал, как вели тебя по двору. Ну, а узнать, в какой ты камере, — дело нетрудное. Есть тут у нас для этого своя организация. Иначе при здешней собачьей жизни и вовсе ноги протянули бы. Товарищу, которая дала тебе в бане это письмо, можешь полностью доверять. Она — почтальон вашего корпуса и передаст мне твой ответ. Вчера в камеру Парабеллума посадили товарища Липа Тулиана. Ты могла бы с ним тоже установить связь. Когда прочтешь письмо, ликвидируй.