- Вы знаете, как он подхватил чуму?

- Его мать умерла за несколько часов до того, как я его нашел, это всё, что мне известно, - ответил комиссар. Он боялся, что монах откажется принять зараженного чумой мальчика, но тот согласно кивнул, более пристально осмотрев шею больного. Затем он поднял голову и мягко погладил подбородок. Пламя высветило на его грязном лице глубокие морщины.

- Годков-то ему много, - проворчал монах.

- Должно быть, лет тринадцать. А в каком возрасте ваши ученики покидают приют, падре?

- В четырнадцать.

- Значит, у парня есть несколько месяцев, чтобы поправиться и, может, найти себе занятие.

Монах недоверчиво засопел.

- Из всех бедолаг, что оставляют в этой святой обители, лишь двум из десяти удается выйти за ее стены в день своего четырнадцатилетия. Но к тому времени они умеют читать и писать, мы даже подыскиваем им местечко, чтобы не сбились с праведного пути. Наша работа длится годами, а не несколько месяцев.

- Я лишь прошу вас дать парню возможность, падре.

- Вы заплатите за его пребывание?

Комиссар скорчил гримасу. Ожидать от монаха милосердия, да чтобы тот не попросил ничего взамен - всё равно что надеяться, что на дубе вырастут груши, но раскошеливаться ему не хотелось. Тем более, у него не было при себе собственных денег, лишь деньги короля, чтобы исполнить его поручение. Придется всё возместить, когда получит свое жалование. Он положил четыре эскудо в протянутую руку старика и, поскольку тот ее не отдернул, с недовольным вздохом добавил еще два. Этот благородный жест дорого ему обойдется.

- Шесть эскудо. Этого должно хватить.

Монах пожал плечами, словно говоря, что любых денег мало, когда их вручают слуге Божьему. Он вернулся в приют и позвал двух монахов помоложе, которые тут же появились, чтобы заняться мальчиком.

Комиссар снова сел в седло, но когда уже готов был отправиться в путь, старик взял лошадь под уздцы.

- Погодите, сеньор. Какое имя я должен назвать мальчишке, когда он спросит о своем спасителе, чтобы он мог упоминать его в молитвах?

Мужчина немного помолчал, устремив взор на мрачные улицы Севильи. Он чуть было не отказался отвечать, но прошел в жизни через слишком много испытаний и невзгод, чтобы отвергнуть молитву в обмен на шесть эскудо. Он снова перевел печальный взгляд на монаха.

- Скажите ему, чтобы помолился за Мигеля де Сервантеса Сааведру, королевского комиссара по закупкам.

Колокольный звон начался мощно и чисто, чтобы затем превратиться в быстрый, пронзительный и радостный перезвон. Этот звук ни с чем не спутаешь.

Севильцы с раннего детства учились толковать звон колоколов кафедрального собора. Он возвещал о свадьбах и похоронах, отмечал полдень и сумерки, предупреждал о болезнях и опасностях. Песнь бронзовых ангелов руководила жизнями горожан с неизмеримой высоты колокольни, как эхо Божьего голоса.

Послание достигло каждого уголка города: вернулся флот из Индий. Бесчисленные галеоны, трюмы которых были переполнены золотом и серебром, уже проходили Бетис, или Гвад-ал-Квивир, как называли реку мориски [3], направляясь в порт Ареналь.

Банкиры и торговцы потирали руки, представляя товары, которые в скором времени наполнят их склады. Столяры из речной долины и корабельные плотники запрыгали от радости, ведь после опасного путешествия через Атлантику корабли нуждались в серьезном ремонте. Трактирщики, проститутки и картежники бросились в гавань со своими бочками дешевого вина, размалеванными лицами и мечеными картами. Они были первыми, но не единственными. Вся Севилья направлялась в Ареналь.

Санчо не стал исключением.

Парнишка никогда прежде не слышал звона колоколов, однако сразу же понял, что это значит, ибо в последние недели весь город не желал говорить ни о чем другом, кроме как о скором возвращении галеонов. В эти минуты он не мог даже представить, что через несколько часов подвергнет опасности свою жизнь из-за того, что прибыло на борту одного из них.

Площадь Святого Франциска вокруг него кипела от восторженных возгласов в адрес Бога и короля. Торговцы поспешно разбирали свои лотки, зная, что тем утром весь народ будет в другом месте. Мастера проклинали учеников, требуя упаковать всё как можно быстрее. Санчо подошел к оловянных дел мастеру, убиравшему свои кружки в сундук.

- Вам помочь, сеньор? Я могу отнести ваш товар до Ареналя и помочь разложить его там снова, - сказал он, стараясь казаться серьезным и уважительным.

Не переставая собирать свои вещи, оловянщик мельком взглянул на стоящего рядом ушастого мальчика с черными волосами и зелеными глазами. Потом сделал непристойный жест рукой.

- Убирайся, сопляк! Мне не нужна помощь, да и сомневаюсь, что от тебя будет хоть какой-то прок.

Санчо отошел, униженный. Скудный приютский завтрак в виде каши был уже много часов как переварен. Этим утром ему не везло с клиентами, так что день обещал быть голодным. Монахи не могли прокормить сотню подкидышей, переполнявших монастырь Святого младенца, поэтому старшим приходилось пошевеливаться, если они хотели иметь что-нибудь на обед.

Почти все прибегали для этого к работе носильщиков, для чего ходили по рынкам и площадям с тяжелыми плетеными корзинами и предлагали свои услуги прохожим. Сеньоры и рабыни, посещавшие рынки, давали им мараведи, чтобы мальчики донесли купленную провизию до кухонь их домов. Хорошо, если они покупали фрукты или яйца, тогда носильщик мог положить себе немного в рот, когда клиентка останавливалась поболтать с какой-нибудь соседкой.

Но этим утром Санчо не слишком везло, и в его пустом животе слышалось урчание. Не осталось никакой надежды заполнить его чем-нибудь до окончания занятий. Каждый день работавшие снаружи сироты должны были вернуться в классы монастыря ровно в четыре. Затем три часа занятий до семи вечера, час молитвы Деве Марии и водянистый суп, служивший ужином большую часть вечеров. После этого они отправлялись спать, чтобы суметь занять хорошие места на площадях с первыми лучами рассвета.

Место имело значение. Совсем не одно и то же - находиться на скромной площади Медины или на площади Святого Франциска с богатыми покупателями, менее расположенными самостоятельно носить припасы ради экономии. Чтобы найти хорошее место, необходимо было приходить рано. Другие сироты по очереди передавали друг другу лучшие углы, но к Санчо, попавшему в приют последним, остальные всегда относились с подозрением.

Он осторожно сложил корзину, опасаясь сломать ручки. Она принадлежала приюту, и Санчо нес за нее ответственность. Ремесленник плел такую корзину неделю, поэтому они были очень дорогими. Она была привязана к спине парой веревок.

Занявшись этим ремеслом несколько месяцев назад, он едва мог поднять пустую корзину. За это время его плечи стали шире из-за тяжелой работы, и теперь он едва замечал вес огромной плетеной корзины. Несмотря на голод, он улыбнулся. Прибытие кораблей было великим событием, которого он никогда раньше не видел, и остаток дня обещал стать волнующим. В распоряжении Санчо оставалось несколько часов до возвращения в приют.

Улицы, ведущие к кафедральному собору, были забиты потоками людей, направлявшихся в гавань. Вместо того, чтобы к ним присоединиться, Санчо пошел кратчайшим путем через хитросплетение улочек, лежавших к западу от площади Святого Франциска. Мало кто проходил там в тот момент, поскольку севильцы пытались пересечь стены через ворота Трианы, Ареналь и Угольные. Там, куда направлялся Санчо, не было доступного выхода, но намерение мальчика сильно разнилось от стремлений большинства. Он ускорил шаг, желая добраться поскорее.

- Смотри, куда прешь, будь ты проклят! - крикнула на него старуха, сидевшая на камне и чистящая одеяло от блох. Санчо чуть было не налетел на нее и, пытаясь избежать этого, опрокинул корзину, откуда на землю высыпались яблоки. Старуха начала вопить и перекрестилась от сглаза, пытаясь встать.