Вслед десантникам загремели выстрелы. Гарусов и Хоруженко забеспокоились: где-то там командир? Но он скоро догнал группу. Куртка на нем была расстегнута. Левенец не мог говорить, а лишь тяжело дышал. Однако по виду его бойцы поняли: все в порядке.

Свой рассказ обо всем этом Гарусов закончил словами:

— В общем, старший лейтенант преподал нам, как можно регулировать движение...

Навстречу своим

Парашютисты привели на мой КП несколько лыжников.

— Вот, товарищ майор, говорят, вас разыскивают. Документов нет.

Из беседы с задержанными я узнал, что они из батальона майора Шевцова, который должен был действовать вместе с нами.

Прибывшие рассказали, что, перейдя линию фронта в районе Можайска, пробивались сюда с боями. Особенно трудным был бой 16 января близ деревни Дошино. Это на подступах к Медыни. Майор Шевцов и другие командиры погибли. До нас дошла только небольшая группа.

В этот же день с центральной базы мы получили приказ перейти линию фронта.

Я разделил отряд на две группы. Одну направил в сторону Калуги, со второй пошел навстречу войскам 43-й армии. На прощание друг другу пожелали:

— До встречи во Внуково!..

Холодно, метет поземка. Мне кажется, что температура моей крови ниже нуля. На ходу жуем мороженую строганину из конины. Многие страдают желудочными заболеваниями. Чтобы подтянулись отставшие, часто останавливаемся.

В восточном и юго-восточном направлениях высылаем разведку. Она докладывает, что перемещение тылов и эвакуация боевой техники заметно сократились. По многим признакам, противник собирается закрепиться на реке Шане. «Надо уточнить данные о подготовке гитлеровцев к обороне и только после этого выходить к своим», — подумал я.

Около двух суток мы затратили на сбор нужных сведений. Наблюдения, опрос местных жителей, показания пленных — все это позволило сделать вывод, что неприятель не намерен сооружать здесь что-то капитальное. Его цель оказалась более скромной: расположившись в населенных пунктах близ дороги и вдоль водного рубежа, пропустить отступавшие войска и, приняв удар на себя, прикрыть их отход.

Мы радировали об этом в наш центр и послали навстречу войскам 43-й и 49-й армий лыжников с добытыми разведданными.

Несколько пополнив свои запасы продовольствия и боеприпасов за счет трофеев, мы попросили командование разрешить нам задержаться еще на несколько дней. Я считал необходимым нарушить телефонную связь между гарнизонами, найти и подорвать артиллерийские склады, уничтожить ледовые переправы через Шаню. Это вынудило бы немцев еще больше сосредоточивать войска на шоссе, которое контролировалось нашей авиацией.

В первую же ночь в восемнадцати местах мы вырезали более пяти километров телефонного провода. Работа эта оказалась нелегкой. Засыпанные снегом провода и днем-то отыскать было трудно, а ночью тем более. Приходилось очень близко подбираться к местам расположения штабов.

Как-то под утро, когда я только-только заснул, меня растолкал Василий Мальшин. Он сообщил:

— Прибыл связной, которого вы посылали в разведгруппу.

Я приказал немедленно позвать его. Боец доложил, что с вечера на дороге резко усилилось движение.

— Похоже, снова драпать начали, — заключил он.

— Пленного захватили?

— Нет, товарищ майор, не удалось. Больно густо идут.

Делать нечего, надо поднимать бойцов. Я знаю, что они смертельно устали. У меня тоже гудят руки и ноги, болит голова, знобит. И все-таки надо вставать.

Наскоро перекусив, выпив по кружке талой снежной воды, кладем в карманы недоеденные сухари, выжидаем, пока дозорные уйдут вперед. Через несколько минут следуем за ними к переправе, где действует разведка.

Когда забрезжил рассвет, были уже у цели. Разведчики расположились за поваленной буреломом сосной, огородившись снежным валом и плотным забором из веток.

Василий Мальшин отыскивает свободное место, расстилает кусок парашютного шелка и вытряхивает на него содержимое объемистого вещевого мешка. Здесь уже успевший замерзнуть хлеб, сухари, вареная конина и два круга жесткой как камень, соленой, сильно наперченной колбасы.

— Трофеи, — поясняет он. — Разумеется, кроме конины. Это из собственных заготовок. Угощайтесь, только зубы не сломайте.

У нас существовал неписаный закон: если кому-нибудь удавалось раздобыть продукты, пусть самую малость, то все отдавалось в общий котел. Из него каждый получал свою долю. Даже тот, кто в этот момент находился где-то на задании. Вернувшись на базу, он находил неприкосновенной доставшуюся ему пайку.

Когда стало совсем светло, наш наблюдатель отполз от дороги к опушке леса и залег под пушистой елью. Гитлеровцы продолжали переправляться через Шаню.

Меня интересовало, почему немцы не занимают заранее подготовленные вдоль реки позиции. Вызвав старшину Лавриненко, я коротко сказал:

— Нужен пленный!

— Есть! — ответил он.

Стали думать, где устроить засаду.

— Лучше всего, пожалуй, где-нибудь на занесенном снегом участке. Там скорее всего кто-нибудь отстанет, — подал мысль Лавриненко.

Я согласился с ним:

— Хорошо, действуйте! Помните, что в первую очередь нужны номера частей.

Старшина и еще несколько человек ушли выполнять задание.

Глядя на неприятельские колонны, я пожалел, что разделил отряд. Как было бы хорошо захватить переправу и удержать до подхода своих войск!

На Шане было много таких переправ. Они представляли собой нарощенный лед, укрепленный различными настилами. Уничтожить все мы были просто не в состоянии. Нацелились лишь на шесть, расположенных между селениями Богданово и Обухово. Днем разведчики собрали необходимые данные, а ночью четыре из них мы вывели из строя.

Я пошел на переправу, к которой сходились три дороги: из Богданово, Самсонова и Никольского. Она содержалась и охранялась саперным отделением. На ночь гитлеровцы уходили в землянку, расположенную в двухстах метрах от восточного берега.

Решено было сначала разделаться с солдатами. Группа сержанта Ивана Якубовского подобралась к их убежищу и забросала его гранатами, а затем заняла позицию, чтобы в случае необходимости прикрыть огнем подрывников.

Переправа была сделана добротно: видимо, с расчетом на пропуск войск с боевой техникой.

В группе, с которой отправился я, кроме бойцов Якубовского было двадцать два человека.

В половине седьмого утра мы залегли в кустах, метрах в пятистах от берега. До восхода солнца оставалось немногим более двух часов. Ждали сигнала Якубовского о том, что у него все в порядке.

Вот дважды мигнул электрический глазок, и мы направились к реке. Шли по сугробам, поэтому каждый метр давался с трудом. Особенно тяжело приходилось тем, кто был впереди. Плечи оттягивали мешки с боеприпасами.

Пожалуй, именно тогда я особенно остро ощутил, что война — это не только опасность, напряжение нервов, но и тяжелый, изнурительный труд...

Наконец достигли Шани. Полагалось бы передохнуть, но об этом нечего было и думать. Начали скалывать береговой лед, долбить скважины для зарядов. А инструмент у нас какой! Несколько ломов и лопат трофейных. И измотаны все до крайности. Все же кое-как пробили. Заложили взрывчатку, снаряды, протянули шнуры. Я отдаю последние распоряжения и наконец командую: «Всем — в укрытие!»

На льду остаются четверо: двое с одной стороны переправы, двое — с другой. Они поджигают фитили.

Минут через семь-восемь один за другим загрохотали взрывы. В воздухе замелькали глыбы льда, доски, бревна, даже камни, поднятые с речного дна. Ветер донес до нас едкий запах тола.

Когда все стихло, мы поспешили к воде. Там среди нагромождений льдин, обломков дерева увидели уцелевшие дощатые секции. Рейками, кругляками начали загонять их под лед, чтобы противник не смог быстро восстановить разрушенное.

Со стороны Самсонова, где у нас также была небольшая группа прикрытия, послышалась стрельба, потом донесся гул моторов. Мы насторожились. На противоположном берегу вскоре появились два самоходных орудия. Они открыли огонь с ходу. Нам ничего не оставалось, как начать отход.