Когда я приблизилась к восточным воротам, мое сердце дико заколотилось от страха. Осматривая леса вокруг, я стучала каблуками по мощеной дорожке и спешила оказаться в безопасности за стеной.

За десять лет я почти не выросла. Повернувшись боком, я проскользнула через зазор так же легко, как и годы назад.

Чемодану повезло меньше. Я тянула его, пока не запыхалась, но он не пролазил. Даже достань я из него вещи, твердый каркас все равно был слишком широким.

Просто отлично.

Но проблемой не назвать. Несмотря на пасмурность, синоптики не обещали дождя. Я решила добраться до дома и выяснить, живет ли там кто-нибудь. Если да, мы могли бы вместе сходить за чемоданом. Если нет, наверное, лучше было оставить его здесь и не таскать за собой по территории. Едва ли кто-нибудь попытался бы его украсть, тем более, здесь никто никогда не ходил.

А если бы и попытался, в чемодане не было ничего ценного. Я боялась потерять лишь одну вещь, и она висела у меня на шее.

Маленький алмазный кулон в форме капли на золотой цепочке — подарок на мое пятнадцатилетие. Гидеон надел его мне на шею за несколько секунд до того, как поцеловал меня и сказал, что нам суждено быть вместе, поэтому я буду носить цепочку лишь до тех пор, пока не стану достаточно взрослой, чтобы заменить ее кольцом.

Да, очень мило. Как и всякая первая любовь. За исключением того, что Гидеон не просто сделал широкий жест. Он с детства был серьезным и целеустремленным. В семнадцать Гидеон олицетворял собой силу природы и никогда не давал пустых обещаний.

Как бы то ни было, я не собиралась призывать его к ответу. Но между нами что-то было — близость и притяжение. После я ни разу не испытывала ничего подобного. Ни с кем, ни на секунду.

Я надеялась вернуть их.

Теперь моим надеждам не суждено было сбыться, и пока я шла по гравийной дорожке к роще, цепочка на шее будто отяжелела, напоминая о Гидеоне, обо всех мечтах и клятвах, которые никто не исполнит.

Прогулка должна была немного меня подбодрить. В отличие от сторожки и сада, роща не требовала особого ухода, поэтому я решила, что запустение будет не так бросаться в глаза. На вишневых деревьях должны были вот-вот распуститься цветы, и красота бутонов могла улучшить даже самое мрачное настроение.

Но видела я лишь упадок. Вишни, каштаны и буки тянули к серому небу ветки, напоминавшие руки скелетов, словно на дворе вместо первого дня весны стояла лютая зима.

Распрощавшись с идеей полюбоваться природой, я ускорилась, обеспокоенно устремившись вперед. Не считая моих шагов, вокруг стояла мертвая тишина.

Даже птицы не пели. Ох, и зачем я вырядилась для этой поездки? Я тщательно привела себя в порядок, собираясь спросить, нет ли в Блэквуде свободных вакансий, и, возможно, снова увидеть Гидеона. Не распусти я волосы, сейчас не пришлось бы отодвигать их с лица при малейшем дуновении ветра. Под курткой на мне была красивая белая блузка и расклешенная юбка, на каждом шагу обвивавшаяся вокруг коленей. Да и шла бы я куда быстрее, если бы не туфли на каблуках. Будь на мне кроссовки и джинсы, я бы бросилась бежать со всех ног.

Выйдя на полянку, где мы с Гидеоном раньше играли в крикет, я замерла и в ужасе уставилась на открывшуюся картину.

Передо мной лежал труп одного из благородных оленей, пасшихся на территории поместья и в соседнем парке. Изящного зверя не просто убил какой-то браконьер. Оленя выпотрошили, и на уцелевших кусках плоти остались длинные рваные раны от когтей. Кровь забрызгала листья и траву вокруг, стекая в большую грязную лужу под телом.

Красная, блестящая кровь. Оленя убили несколько часов назад. Я принялась отчаянно озираться в поисках убийцы. Кто мог сотворить такое?

Я была в Англии, а не в дебрях Аляски. Но олень выглядел так, словно его разорвала волчья стая. Здесь никогда не случалось ничего подобного.

Однако если поместье забросили, по округе могла рыскать свора диких собак.

К черту каблуки. Сняв туфли, я схватила их и побежала по мягкой траве у бордюра гравийной дорожки. Я не обладала многими талантами, зато умела бегать. Быстро, далеко. В Штатах я каждое утро выходила на пляж и тренировалась до изнеможения.

Десять лет назад я бегала, чтобы побыть вдалеке от отца, наотрез отказывавшегося назвать мне причину нашего отъезда и запрещавшего выходить из дома.

Затем папа заболел, и я бегала, чтобы дать себе передышку.

После его смерти я бегала, лишь бы куда-то стремиться.

Скорее всего, я подсознательно что-то искала, больше не привязанная к дому и не скованная страхами отца, происхождения которых не понимала. Но я ничего не находила.

И вот теперь я наконец-то бежала хоть к какой-то цели.

Если бы не запустение сада и сторожки, я бы не догадалась, что Блэквуд-холл оставили. Кирпичные стены и окна были целыми, разруха не тронула и величественный палладианский фасад с колонным портиком. Огромный особняк, построенный благородным предком Блейков, с центральным трехэтажным корпусом между четырьмя крылами, каждое из которых было симметричным и квадратным. Строгость архитектуры смягчали башни по углам центрального строения, производившего впечатление изысканной стабильности, словно дом мог простоять тысячу лет и все еще быть бриллиантом в сельской местности.

Пробежав по ступеням к парадной двери, я с высокого крыльца осмотрела большие лужайки до самой сторожки. Собак в поле зрения не было, но я все равно не собиралась оставаться на улице. Воспоминания о красной блестящей крови были еще свежи.

Двери оказались не заперты. Под скрип петель я вошла в большой зал. Меня встретили холод и тишина, нарушаемая лишь шлепаньем моих босых ног, разносившимся между куполообразным потолком и украшенными алебастром стенами.

— Здесь кто-нибудь есть? — позвала я.

Ответом мне было эхо моего собственного голоса. В этой части дома редко кто-то бывал. Если здесь осталась хотя бы экономка, она жила в крыле для слуг.

Я быстро направилась туда по узкому коридору, соединявшему центральный корпус с юго-западным крылом. Тут-то и стало видно запустение. По углам висели паутины. Всюду лежала пыль. Я перепачкала ноги, но уж лучше так, чем слушать стук каблуков в пустом доме.

Был и другой шум. Тихий звон металла. Пытаясь найти источник звука, я остановилась на пороге кухне, откуда раньше субботними утрами миссис Коллинз прогоняла нас с Гидеоном, чтобы мы не таскали свежеиспеченные булочки.

Я выглянула в окно, и мое сердце сжалось при виде земли двумя этажами ниже. Раньше там цвел южный садик.

Он никуда не делся. Просто погиб. Не зарос сорняками и полевыми цветами, выбивавшимися за четкие границы клумб. Умер. От кустарников и роз остались иссохшие пни и ветки, усеивавшие голую землю.

На мои глаза навернулись жгучие слезы. Садик был моим. Конечно, не в буквальном смысле, ведь все здесь принадлежало Блейкам. Но именно я ухаживала за ним с тех пор, как стала достаточно взрослой, чтобы под отцовским руководством сажать семена.

Вот он, знак свыше, и я почувствовала себя дурой, цеплявшейся за последнюю надежду. Я десять лет лелеяла воспоминания о Блэквуде и стремилась вернуться. Увы, меня здесь ничего не ждало. Сама земля забрала и разрушила то, что я оставила после себя.

Разгуливать здесь не было смысла. Вместо сладкой ностальгии каждое воспоминание причиняло боль.

Дикие собаки или нет, пришло время уходить. Ослепленная слезами, я развернулась и почувствовала прикосновение к шее. Вспомнив о паутинах, я вздрогнула и попыталась скинуть с себя гипотетического жука.

Но нащупала лишь свою цепочку. Похоже, она перевернулась, и кулон оказался сзади. Если не считать того что…

Я не смогла ее поправить. Тонкая цепь крепко обвила мое горло, и я не находила алмазного кулона.

К черту кулон. Я не находила даже конца цепи. Обернувшись, я изумленно и шокировано уставилась на блестящую золотую нить, тянувшуюся от моей шеи и исчезавшую из виду дальше по коридору.

Что за…?