- Иногда ложусь спать голодная, сынок. Ночами стону. Слава богу, время сейчас сытое, а мне от этого не легче. Сорок рублей пенсию дают. Сам Ашир-почта приносит, в руки мои отдает, говорит: «Ни копейки им не давай, пусть сами зарабатывают!». Но тут же у меня их отнимают. Вах, сынок, какой толк мне от этих денег! Глаза не видят, ноги не ходят. Некого в магазин послать. Утром уходят на работу, вечером возвращаются спать. Целый день одна. Вот и сейчас, на той все ушли.

Танны Карахан молча выслушал старуху, вынул из кармана сторублевку, посидел, не зная как отдать, потом положил деньги под кошму и попрощался.

— До свидания, тетушка Огулькурбан, я вам подарочек привез, вот, оставляю под кошмой. Будьте здоровы...

— Не желай мне здоровья, сынок. Смерти пожелай! Аллах отнял у меня всех сыновей, заставил испить всю чашу страданий, неужто и этого ему мало! Вместо подарочка! ты мне пожелай смерти, сынок. Может, твое пожелание исполнится. Приезжай на мои похороны!

Не вынося более стенаний старухи, Танны бросился к двери, потянув и внука за собой.

Фахретдин внимательно рассматривал каждый предмет в доме и задавал сыну хозяина одни и те же вопросы: «Где сделано?», «Сколько стоит?». Будто приехал он не на той друга, а на ярмарку. Зал охлаждал огромный кондиционер. Усатый молодой человек любезно отвечал на вопросы гостя примерно так: «Отец в Москве на фабрике заказал», «Привез из Японии», «Купили в Париже», «Прислали знакомые из Еревана», «Отцу подарили к его шестидесятилетию», «Соткали ковровщицы нашего села».

В углу зала стояло мраморное изваяние обнаженной женщины с рассыпанными по плечам волосами. Видно было, что позировала туркменка. Танны Карахан потянул внука за руку.

— Пошли, полюбуемся рыбками. Смотри, как их много, целый аквариум!

Артык с трудом оторвал взгляд от обнаженной.

Из зала, через инкрустированную дверь, они попали в светлый коридор. С одной стороны коридора тянулись сплошные окна, с другой — бесконечные резные двери.

— Рабочий кабинет отца. Здесь он отдыхает. Моя спальня. Гостиная. Комната младшего брата. Кабинет старшего брата. Здесь мама принимает гостей. Спальня для высоких гостей... — перечислял сын Шатлыка Шемсетдиновича, одну за другой распахивая двери.

В одной из комнат Фахретдин обратился к Танны Карахану. - Я хочу познакомиться с вами. Друг Шатлыка мой друг. Вы тоже работаете в торговой сфере?

- Я Танны Карахан. А работаю в несколько другой сфере.

- Я вас понял. В Импортторге служите?

— Нет, не поняли. Я астронавт.

Фахретдин удивленно посмотрел на Танны, потом на молодо го человека, и пожал плечами.

— Танны-ага побывал на Марсе, он у нас герой, ученый! Его весь мир знает, — с гордостью представил Карахана сын хозяина.

— Сколько миллионов вам заплатили за поездку на Марс? - спросил Фахретдин серьезно.

И так недовольный собой, что разговаривает с этим субъектом, Танны презрительно бросил в тупое лицо торгаша:

— Миллиард!

Услышав эту цифру, Фахретдин заволновался и снова спросил:

— За сколько купили звание героя?

— Пришлось отдать все. Миллиард.

— За сто тысяч и я бы купил, — мечтательно сказал он.

Не желая дальнейшего издевательства над дядей Фахретдином, молодой человек пригласил гостей в следующую комнату.

Танны Карахан потерял счет кондиционерам, холодильникам, цветным телевизорам, японским магнитофонам, дорогим коврам ручной работы, импортным гарнитурам.

«Хотя бы одну такую комнату тетушке Огулькурбан, — поду мал Карахан. — Ей надо памятник поставить, а она голодной ложится, голодной встает. Разве за то отдали жизнь пятеро ее сыновей, чтобы их мать голодала, а Шатлык Шемсетдинович жил во дворце? Неужели так быстро успели забыть урок войны! Зря я приехал».

— Дед, чего это она голодает? В селе же есть булочная. В магазинах и масло, и мясо. И школа есть, пионеры могли бы поухаживать за ней!

«Что мне ему ответить? Если родные внуки не смотрят за ней, что говорить о пионерах! Нет, нельзя это так оставлять. Надо поговорить с председателем, с комсомольцами...»

— А что на втором этаже? — спросил Фахретдин.

— Извините, дядя Фахретдин, там отец отдыхает. Рассердится, если разбудим. Наверху рабочие комнаты отца. Отделывали их мастера из Хивы. Вы бы по достоинству оценили комнаты. Отец туда пускает только ближайших своих друзей. Чужой ноги там еще не было. Пойдемте, лучше я отведу вас в летний павильон.

— Ну, сук-кин сын, Шатлык! Хвастался, что живет как падишах, оказывается, не врал. А где летний павильон?

— За домом в саду. Специально построили для тоя. Мастеров приглашали из Хивы.

— Машалла, машалла! Ай, да молодец! Из Хивы приглашает мастеров! Ханский дворец строит! Хорошо жить, как хан! Веди нас в павильон, посмотрим, чем накрыли столы.

Летний павильон — своеобразное сооружение из ценных сор тов дерева в густой тени фруктовых деревьев, длиной метров пятьдесят-шестьдесят, шириной почти столько же. Помост из толстых досок покрыт сравнительно дешевыми коврами. Навес держится на двенадцати резных столбах. С потолка свисают лег кие хрустальные люстры. Со всех сторон павильона бассейны. Их многочисленные фонтаны охлаждают и увлажняют воздух. Чело век сто гостей сидят за низенькими столиками «хан-тахта», устав ленными всевозможными яствами. Танны Карахан удивился, что никто не угощается, будто не на пиру. Потом сообразил: нет виновника торжества. Огромный стол с цветами в драгоценных вазах, поставленный во главе, предназначался ему, но внушительное зеленое кресло-трон пока пустовало.

Усатый молодой человек усадил Фахретдина и Танны поближе к главному столу. Артык ушел смотреть новый индийский фильм, который крутили во дворе для детей.

Музыканты, а было их человек десять-двенадцать, с дутарами-гиджаками, с бубнами и аккордеонами, флейтами и тюдуками, сидевшие за отдельным столом, сейчас отдыхали, ели-пили.

Еще не все гости успели собраться, было много свободных мест. Усатый молодой человек предложил Фахретдину и Танны угощаться и пошел в дом.

— Кажется, пора будить отца, — пробормотал он сам себе.

Столы ломились от изобилия. Красочные бутылки с водкой, коньяком, шампанским, вином, фруктовой и минеральной водой, тарелки с красной и черной икрой, жареными, вареными курами, мясом, шашлыком, зеленью и овощами, фрукты разных сортов, орехи, бананы, апельсины, лимоны, изюм и курага, всевозможные марки сигарет...

«Да этим полтыщи людей можно накормить»,— подумал Танны Карахан и перенес внимание на сидящих. Но как ни присматривался, никого из них не узнал: ни жирных, пузатых, усатых мужчин в тройках, ни раскрашенных женщин, несмотря на возраст разнаряженных по молодежной моде, с драгоценными кольцами на толстых пальцах, с рубиновыми брошками на морщинистых шеях. Клыч-ага сказал, что все уважающие себя односельчане находятся на тое у Шатлыка. А Танны почувствовал себя в окружении чужих людей, нет, нет, даже не людей...

Вдруг сидящие превратились в крупных зеленых червей — методов, и стали пожирать все, что было перед ними. Не насытившись яствами на столах, они перешли на деревья, дома, машины. Но и этого им было мало — напали на людей. Когда один из методов, самый страшный из них, схватил единственного продолжателя его рода — Артыка, Танны не выдержал, вскочил. И тут же опомнился: «Что это со мной, что подумают!». И сделал вид, что собирается налить в бокал лимонад. «До чего мы терпеливы, пока не трогают тебя или близких! А жаль!».

Он вспомнил слова тетушки Огулькурбан, жалобный голос старушки, «Ложусь спать голодная, ночами стону». Карахан поставил бокал. Ничего через горло не проходило. «О господи! Люди мы или кто? Что же это происходит? Как мы докатились до этого? Мать пятерых сыновей, пожертвовавших собой ради отечества, ради благополучия этих людей голодает. Разве мы могли предвидеть, что каждый будет думать о собственном брюхе,, забыв о человечности, сострадании к ближним? Неужто сытость так развратила людей? Не думаю. Кто не знает сына Шемси-муллы! Где те, которые знают как он спасал свою шкуру? Где Ашир-мугаллим, где Аба-класском, где Гюльдессе, эти достойнейшие люди? Хорошо, Ага Каратай выжил, ведь мог бы опекать старушку! Ее не только опекать — ей мало памятник поставить в этом саду!»