Нестеров засмеялся. Саламатов пристально посмотрел на директора и задумчиво сказал:

— А пожалуй, и верно, не стоит ехать. Поезжай уж сам! Тебе и бензин достать легче.

Директор привстал на носках, обтер платком не только лицо, но и лысеющую голову.

— Да это я только к слову. Дам, дам! И горючее дам, и масло дам.

Саламатов подозрительно посмотрел на него.

— А ты что же, и масло хотел сэкономить?

— Да ну, что ты в самом деле? Так на какой день тебе глиссер приготовить? Через три дня? А не поздно будет? Того и гляди, начнется ледостав — и глиссер погубишь, и сам накупаешься.

Он хлопотливо взглянул на часы и стал прощаться.

Саламатов поглядел ему вслед, покачал головой.

— Эх, свалил-таки на чужие плечи свою обузу!.. Головой под пулю ты, а мне медали да кресты. У меня двое таких — он да Палехов. Ну, как ты с Палеховым сговорился?

— Плохо сговорился, — сказал Нестеров.

— Что так?

— Людей не дает, делает вид, будто понимает, что я приехал сюда отдыхать, а поиски — предлог для отдыха. Обещает закрыть глаза, если я до самой весны буду лодыря гонять. Вот, кажется, и все.

— Немного, — весело сказал Саламатов. — Ну, а с Варварой-то Михайловной ты договорился?

— Нет! — сердито ответил Нестеров.

— Тогда весь репертуар исчерпан. Больше ожидать нечего.

— То есть как это?

Саламатов сморщился, словно у него заболел зуб.

— Их понять нетрудно: Палехову хочется орден с земли поднять. А где тут, в лесу, ордена разыщешь? И зима суровая, и условия трудные. То ли дело нефть! Или, скажем, золото! А у нас что? Бурый железняк, который и французы в свое время бросили. Вот он и ославил мне район как пустой. Десять тысяч рапортов подано, сколько бумаги изведено, а вдруг случится чудо — Нестеров действительно найдет алмазы! Что тогда? Жалко, что он и Варвару Михайловну в эту комбинацию впутал.

— Впутал?

— Да, — сухо подтвердил Саламатов.

— Как?

— Ты же сам знаешь, она подписала мнение комиссии, что район относительно алмазов безнадежен.

Нестерову стало холодно — то ли от осеннего ветра, то ли медленно остывал душевный жар, с которым он шел сегодня к Саламатову. Внизу неслась широкая горная река, даже в это осеннее полноводье сохранившая прозрачную чистоту. Медленно падал снег, тая и колеблясь над землей пеленой тумана.

— Что же ты загрустил? Эту поездку в верховья я для тебя отчасти затеял. Поднимемся к Ниму, посмотришь свои старые шурфы, решишь, когда начинать поиски. Людей Палехов и на самом деле дать не может, тут вина не его. Надо своими силами обходиться, пока первые алмазы на стол не положишь. Так что собирайся. Через три дня выедем. Рабочих можно будет взять в охотничьем колхозе на Колчиме…

— Я еще хочу с Баяндиным поговорить, — сказал Нестеров. — Лошади нужны, возчики… Как только установится санный путь, придется везти кой-какие механизмы…

— Ну что ж, правильно. Баяндин не откажет, да и на меня можешь сослаться!

Он протянул руку. Нестеров хмуро сказал:

— Нет, уж я лучше у тебя побуду. А то Палехов мне на нервы действует.

— Хорошо, хорошо, — торопливо ответил Саламатов. — Я ведь думал, тебе собираться надо.

— А, какие сборы у солдата! — махнул рукой Нестеров и пошел рядом с Саламатовым, потупив глаза в землю и не замечая испытующего взгляда секретаря.

Все еще падал снег, истаивая в воздухе, смешиваясь с каплями дождя.

Не доходя до райкома, Саламатов вдруг остановился, тронул Нестерова за руку.

— Знаешь что, Сергей, иди-ка ты сейчас к Варваре Михайловне!

— Она занята.

— Это ничего. Расскажи ей о Бушуеве, как мне рассказывал. Собери свои старые материалы по Ниму, займись, одним словом. А то мне что-то твой вид не правится.

— Кажется, он никому не нравится, — хмуро сказал Нестеров. — Даже Суслову. А когда-то друзьями были.

— Может, и еще будете, — весело сказал Саламатов. — Старая дружба — что старая обувь. В новой только в гости ходить, а вернешься — все переобуешься.

— А если в ней гвоздь пятку колет? — насмешливо спросил Нестеров.

— Зайди к сапожнику, — посоветовал Саламатов, — например, ко мне. Может, и отремонтирую.

Нестеров коротко усмехнулся и пошел к дому экспедиции. Саламатов постоял еще несколько секунд, о чем-то думая, потом быстро направился к себе, еще издали разглядев лохматого иляшевского конька, привязанного к палисаднику райкома. Должно быть, Хозяин Красных гор завернул навестить секретаря.

Иляшев сидел в приемной, даже не сняв тяжелого пестеря. Лузан, надетый поверх суконного зипуна, напоминал кожаный панцирь, какие носили предки Иляшева. Нож свисал с пояса, позванивали цепочки и амулеты, прикованные к ножнам.

Увидев секретаря райкома, Иляшев встал. Он прошел за Саламатовым в кабинет, снял пестерь, поставил его в угол, прислонил к стене двуствольное ружье, медленно подошел к столу и протянул Саламатову каменную, негнущуюся ладонь. Саламатов молча кивнул на стул, достал коробку папирос.

Хозяин Красных гор бережно подержал коробку на ладони, отложил ее и вынул берестяную тавлинку. Насыпал в ямку у большого пальца понюшку табаку, протянул тавлинку секретарю. Секретарь молча и так же серьезно взял табак, оба взглянули в глаза друг другу и нюхнули. Секретарь побагровел и зачихал. Иляшев только пошевелил ноздрями, втягивая зелье поглубже.

Окончив церемониал, достойный высокого гостя, Саламатов задал первый вопрос — о семье Хозяина Красных гор. Хотя он и знал, что Иляшев давно живет один, без этого вопроса нельзя переходить к делам. Иляшев ответил, что надеется увидеть чум, наполненный детьми и довольством, и задал такой же вопрос Саламатову, старому холостяку. Ему нравилось, что секретарь знает все обычаи его народа, и он с удовольствием продолжал этот приятный церемонный разговор.

Тем временем секретарша Саламатова, волнуясь, бегала из столовой в райком и обратно, торопя заведующего с чаем. На этот счет Саламатов раз и навсегда отдал строжайшее приказание: если столовая закрыта — несите самовар в райком, но чтобы был чай для угощения Иляшева и его родичей. И действительно, не успел еще Иляшев закончить полагающиеся по обычаю вопросы, как официантка принесла из столовой огромный медный чайник, две кружки, вазочку с сахаром и дневную порцию хлеба из пайка Саламатова.

— Ну, Филипп Иванович, куда ты лосиху девал? — спросил Саламатов, разливая чай.

— На тропу вывел, — усмехнувшись тому, что секретарь уже знает об этом, ответил Иляшев. — Теперь сама дойдет.

— Как же она дойдет? — усомнился Саламатов.

Иляшев прищурился и засмеялся хриплым смешком.

— Слово знаю.

— Какое же?

— Свое слово. Ты таких не знаешь. — Он посмотрел на секретаря. — Однако тебе могу сказать, ты хороший человек.

— Скажи!

— Лошадиный след солью посыпал. В каждую ископыть по щепотке. Вперед на десять шагов да подальше на десять шагов. Лосиха будет искать, где соль без карточек выдают. След запомнит, запах запомнит — сама домой придет.

— До чего же ты хитрый, Филипп Иванович!

— Не хитрый, а умный, — гордо сказал старик.

Окончив чаепитие, Иляшев достал из-за пазухи сложенную районную газету, осторожно разгладил ее заскорузлыми пальцами, положил перед секретарем и спросил, ткнув в текст:

— Ты писал?

Саламатов знал: для остяков всякая бумага с печатью обозначала, что ее автор — он. Поэтому он требовал, чтобы бумажки, направляемые из города в охотничьи колхозы, давали ему на визу. Он терпеть не мог бестолковщины, которая происходила, когда непонимающие люди пытались засылать остякам свои директивы. Но газета!.. Он пристально всмотрелся в текст, напечатанный на верху газетного листа. Редактор заверстал в виде лозунга на три колонки несколько строк: