Голос отца вывел Ярину из оцепенения, она встрепенулась. Перед нею стоял Максим и смотрел как завороженный. Но уже через минуту глаза ее снова загорелись гневом.

— Гайдуки воду в пруду спустили, тату, рыбу глушат!

— Какие гайдуки, что ты, дочка? — спросил Верига, улыбаясь непонятной горячности дочери.

— Откуда им тут взяться? — не поверил и Мусий.

Косари тоже переглянулись, улыбаясь. Избави боже, чтобы это были гайдуки!

— С мушкетами и на лошадях, почем я знаю, откуда они! — ответила девушка, сердито пожав плечами.

— Верно, из кварцяного войска [Кварцяное войско – польское войско, оплачивавшееся поквартально] наскочили, — сказал Остап. — Слышали мы, целых два полка стало на Украине. Дозволь, пане атаман, я их пугну немного!

— Погоди, Остап, — ответил Кривонос. — Коли уж пугать, так чтобы навеки забыли сюда дорогу. — Он ловко и легко вскочил на своего чистых кровей коня.

Верига, а за ним и все косари, встревоженные, бросились к оружию. Живя на границе Дикого поля и ежечасно ожидая встречи с татарами, здесь всегда держали под рукой и мушкет и саблю, а сейчас кое-кто уже набивал торчмя косу на косовище. Кварцяное ли это войско или надворная милиция какого-нибудь шляхтича — все одно: здесь им не панщина!

VI

Когда казаки прискакали к пруду, гайдуки с палками в руках еще охотились за рыбой. Верига остолбенел, увидев, что они здесь натворили.

— Да это же грабеж! Наша мельница, рыба!.. — закричал он на гайдуков. — Вам кто дозволил? Тут мы хозяева!

Ротмистр, стоявший над кучей рыбы, подбоченился и чванливо вскинул голову.

— Ходзь сюда, хлоп!

Верига приблизился, задыхаясь от гнева.

— Не знаешь ты, что хлоп не имеет права в Речи Посполитой владеть землями? Ты еще, собачий сын, бездельник, не знаешь, что занимать земли может только пан?

— Тут вам не королевщина! — закричали хуторяне. — Здесь места вольные!

— Тихо! То все панское, — кивнул ротмистр на хутор. — Пан стражник коронный, Лащ Самуил, от самого его милости пана круля получил привилей на эти угодья с хлопами!

— Но ведь это казацкая степь!

— Ты что, голодранец, будешь пана Лаща учить?

К нему подошел Мусий с косой.

— Слушай, вельможный пане, убирайся отсюда скорее, а то начнем бить.

Оскорбленный ротмистр фыркнул, как кот на горячее молоко, и схватился за саблю.

— Быдло! Ты сейчас узнаешь, как с родовитым шляхтичем разговаривать. Всыпать ему!

— Ну так молись, пане, больше тебе не увидеть света! — Мусий отступил на шаг назад, чтобы сподручней было орудовать косой.

Верига схватил его за локоть.

— Погоди, Мусий, ведь то ж пан стражник их послал...

Гайдуки, выскочив из воды, кинулись к своей одежде: там лежали мушкеты, но Ярина на коне преградила им путь. За ней подоспели косари и вязальщицы. Увидев обмелевший пруд и затихшую мельницу, они с бранью двинулись на голых гайдуков и загнали их обратно в воду.

Разве для того бежали они на край крещеной земли, ушли с насиженного гнезда, чтобы снова — пану дай, старосте дай и еще десять ртов разных прихлебателей потчуй, пропади они пропадом! Пусть же забудут сюда дорогу, кровососы, хоть бы сам король их сюда прислал. И Гордий первый выстрелил из мушкета; гайдук с разбитой головой хлопнулся в воду.

Остап выхватил саблю и хотел броситься на гайдуков, но Кривонос остановил его одним суровым взглядом.

— У тебя не коса в руках, а сабля казацкая! Уважай, Остап, рыцарский обычай! А хочешь биться — так ротмистр при оружии.

Остап взглянул на перепуганного ротмистра, со свистом разрезал воздух клинком и вложил его в ножны. Ротмистр, все еще фыркая, наскакивал на Веригу, осыпая его бранью.

Ярина изменилась в лице: она и мысли такой не допускала, чтобы кто-нибудь осмелился оскорбить отца и чтобы отец не зарубил обидчика. Слезы выступили у нее на глазах.

— Тату, это же позор какой! — Она соскочила с коня, подняла с земли мушкет и прицелилась в ротмистра. — Пане, проси прощения, не то застрелю!

— Казацкая кровь у тебя, дивчина, — сказал Кривонос, отводя рукой мушкет. — Мы с паном на саблях померяемся. Ну, пане ляше, держи ответ и за себя и за выродка Лаща.

Ротмистр, только что испуганно съежившийся под дулом мушкета, снова напыжился, откинул голову и взмахнул саблей. Кривонос отступил на шаг, и на клинках засверкали красные отблески солнца, которое уже опускалось над степью.

Ярина так и застыла с поднятым в руках мушкетом, затаила дыхание, и только большие глаза ее сверкали, как клинки, провожая каждое их движение. Женщины вокруг нее ахали и в страхе закрывали лица руками.

Кривонос отбивал удары как бы шутя и с каждым выпадом теснил противника к воде. Когда ротмистр ступил уже в вязкую грязь, Кривонос вдруг наклонился, сверкнул зубами и мгновенно пронзил грудь ротмистра.

— Иди к дьяволу, чертов сын, и жди там своего пана Лаща!

Ротмистр уронил саблю и плюхнулся навзничь в воду.

Остап не отрывал глаз от девушки, у которой при каждом ударе Кривоноса светлел взгляд. Зависть к атаману душила казака, и он, сам того не замечая, нервно кусал губы. Вдруг на коня вскочил гайдук, который раньше незамеченным вышел из воды, и с места взял в карьер.

Первым опомнился Остап. Он хищно вытянулся над гривой коня и ветром полетел вдогонку. Гайдук скакал, слившись в одно с конем, и только изредка поворачивал голову, перепуганными глазами измеряя расстояние до казака. Остап выхватил саблю и крикнул:

— Не уйдешь, аспид! Выбирай, блюдолиз: жизнь или рыцарская смерть?

Гайдук наотмашь взмахнул клинком и с озверевшим лицом приподнялся в седле. Кони затанцевали под ними, сабли взвились, как языки пламени.

Ярину словно волной подняло при виде поединка, она встрепенулась и вопросительно посмотрела на Кривоноса. Атаман осокой вытирал свою саблю и веселыми глазами следил за боем. У Ярины, казалось, перестало биться сердце. Остап, как лоза, изгибался в седле, под ним вьюном вертелся конь, его сабля молнией сверкала в руке. А гайдук бил, как молотом по наковальне. Над степью тонко звенела сталь, а на землю золотым песком сыпались искры.

— Будет тебе забавляться, Остап! — крикнул Кривонос, кинув свой клинок в ножны.

Конь казака, будто услышав команду атамана, быстро обскакал гайдука слева; Остап играючи перебросил саблю в другую руку, и не успел гайдук глазом моргнуть, как на его голову опустился горячий клинок. Тело закачалось, потом склонилось набок и тяжелой тушей сползло в траву.

К пруду уже сбежались все, кто был на хуторе. От крови и закатных лучей солнца вода в пруду стала красной, а лица у людей были бледные и перепуганные: они только сейчас пришли в себя и тяжело задумались над тем, что сгоряча сотворили. Это ведь были не простые хлопы, а панские гайдуки. За убитого хлопа пан разве что сорок гривен заплатит, а посполитый или казак за вину и жизнью своей не откупится. Казака за самую малую провинность панские прислужники такими муками казнят — с ними и басурмане не сравняются. Старшие дети посматривали на всех тревожными глазами, меньшие беззаботно играли на куче рыбы, а женщины, как испуганные овцы, сбившись в кучу, причитали:

— На погибель свою мы с ними повстречались!

— Тише, бабы, перестаньте! — прикрикнули на них мужики. — Геть отсюда!

— Лучше бы за хутором их...

— Все одно — что в лоб, что по лбу, а уходить снова придется.

Женщины отозвались стоном:

— Куда? Опять в Дикое поле? Еще ближе к татарам?

— Да оно, верно, лучше бы на Московию двинуться, — сказал Гордий. — Там люди одного с нами закона; и Гуня так сделал, и Остряница туда убежал, а когда-нибудь и все так сделают.

— Нет, видно, уж вовек нам не вызволиться из панского ярма, — печально покачал головой Гаврило. — Да неужто же не видит и не слышит московский царь, как гибнут здесь православные?

— Да, если бы мы под Москвой ходили, тогда не страшно было бы ни пана-ляха, ни татарина.