Извините, что перебил…

(Однако можно было не извиняться: во все века сочинённые кем-то строки, в особенности рифмованные, действовали на большинство человеческих особей… ну, как удав на кролика. И сейчас все присутствующие притихли, с куском пирога или бокалом в руке, и выслушали это произведение в почтительной тишине.)

САША (продолжает): Всё правильно сказано… Ну, сдали мы экзамены, в общем, успешно. Мы — это те, кто только-только со школьной скамьи. Но другие, кто из рядов Красной Армии поступал, им по-настоящему трудно было. А потом все проходили мандатную комиссию. О чём там спрашивали, не помню, но длилось это так долго, что я уже начал сомневаться, всё ли у меня в порядке с анкетой.

ЮРА: Помню, меня батальонный комиссар Гарбер спросил: «Небось, в Америке родственники есть, а?» Я растерялся и ответил: «Я их не знаю…» И потом целые сутки мучился, примут или нет? А может, вообще арестуют, как моего отца десять лет назад.

САША: Ну, ну, зачем ты, Юра? Не всё так плохо и тогда было. Вышел ведь твой отец.

ЮРА: Мой — да…

ПЁТР ГРИБКОВ (он старше нас всех лет на пять. Плотного телосложения, рассудительный, уверенный в себе; балагур, но в делах серьёзен и упорен): А мне, ребята, мандатная отказала. Нет, не в нашей академии, а в другой. Я не рассказывал? Только начну с царя Гороха… Вообще-то я родился в деревне. В нашей сельской семье было шесть человек детей, занимали одну половину дома, вторую половину — семья дяди. Жили бедно. В 22-м году мать умерла, мне было тогда шесть лет. Отец через три года женился, пришла мачеха с девочкой. Потом переехали на хутор — там отец вступил в ТОЗ (Товарищество по совместной обработке земли), заимел корову, лошадь. Детей в семье стало восемь душ, все трудились — от мала до велика. Дотрудились до двух коров и двух лошадей, жить стали уже не впроголодь, и теперь нас числили середняками. А в 28-29-м пошло, как известно, раскулачивание. К 30-му году добрались до нас. Отца обозначили зажиточным середняком, осудили и отправили в ссылку. Там он вскоре надорвался на тяжёлой работе, было три операции, и уже инвалиду разрешили доживать свой век у старших детей в Саратове. Как подумаешь… вспомнишь всё это… Отец… За что его? Что семью хотел накормить… Всё разбили, покорёжили… Не могу я… Не могу…

(Таким мы Петьку не знали: он был всегда сдержанный, сильный, всем довольный.)

САША: Ну, Петя, не надо, что ты… теперь-то уж…

ПЕТЯ: Раньше никогда не плакал. Честное слово. Твердокаменный был… Считал, если так делают, значит, надо… Лес рубят, и так далее. Кругом ведь враги… И всё такое прочее. А теперь… Не могу… Ладно. Проехали…

Окончил я в тридцать третьем фабричное железнодорожное училище в Саратове, получил специальность электромонтёра четвёртого разряда и поехал летом по бесплатному билету в Ленинград, город поглядеть. И так он мне сразу пришёлся, что поступил прямо там на работу, в электроцех на завод Карпова. Вечерами на рабфаке учился. Жизнь кипела. Да вы сами знаете…

С гордостью вспоминаю активное наше препровождение времени: наряду с добросовестной работой в первой и третьей смене и вечерними занятиями, мы ещё принимали участие, по комсомольской линии, в работах по капитальному ремонту завода, строили спортплощадки, стадион на Петроградской стороне. Вы его все знаете, этот стадион. На котором, между прочим, Юра Хазанов, насколько я помню, так и не поставил рекорда в беге на три тысячи метров, а почему-то всё время куда-то сходил с дистанции… Или я ошибаюсь?.. (Он не ошибался.)

Вот так мы жили общественной жизнью и трудились, и были на доске почёта — и радовались этому, потому что заслуженно, а не для проформы.

Видел я, конечно, и другое: арестовали директора, ещё нескольких с нашего завода. Но уверен был, что всё правильно, так и должно быть — значит, заслужили. Помню, так уставал в те годы — от работы, от учёбы, что иногда мечтал сам сесть в тюрьму: вот где, думал, будет время книжки почитать…

После вечернего рабфака, как раз в 38-м году, решил я поступать в Ленинградскую военную академию связи. Получил проходной балл «4», но мандатная комиссия отказала, так как я по-честному написал в анкете, как было в жизни: что отец зажиточный середняк. Помню, начальник курса отнёсся ко мне хорошо, пожалел и посоветовал попробовать поступить в ВТА имени Кагановича, она как раз недавно переехала из Москвы в Ленинград. Я взял справку о сданных экзаменах, подал в ВТА, а в новой анкете указал социальное положение отца — просто середняк. Не зажиточный. И меня приняли. А уже на второй день, помню, вызвал начальник Академии комкор Пугачёв и по-отечески поговорил со мной…

К сожалению, следует отметить трагический факт искажения кадровой политики в Красной Армии тех лет. В первых числах октября, как все вы знаете, Семён Андреевич Пугачёв был арестован…

МАРК ЛИХТИК (небольшого роста, очень спортивный; со спокойным характером): Я недавно читал: по последним данным тогда репрессировали 43 тысячи офицеров. И около двух тысяч генералов… А Пугачёв, помню, поздравлял нас в сентябре с поступлением и с началом учебного года. Маленький такой, с бритой головою…

РАФИК: Для меня, бывшего инструктора райкома комсомола по пионерской работе, убеждённого в великой справедливости нашего общества, это был первый удар по моим идеалам и представлениям. Потому что я не верил, что Пугачёв враг… А возможно, лишь сейчас так думаю… Не знаю… Врать не буду… Через несколько дней — помните? — было общее собрание слушателей, на которым мы единодушно заклеймили врага народа Пугачёва. Между прочим, до всякого суда, только по одному факту ареста… Вот, например, завтра кого-то из нас, сидящих тут, за столом, захомутают, а послезавтра, мы все дружно подтвердим, что он убийца, предатель и… скотоложник.

САША: Ну, ну, не надо так… Было, всё было, знаем. Но ведь осудили эти порочные методы.

ЮРА: И, как всегда, своевременно. До сих пор кости повсюду торчат. Живём на костях… Как дорога на Чукотке, по которой мой друг ездил недавно: Иультин — Эгвекинот. Двести километров по костям зэков. Едешь, а они гремят, гремят…

ПЕТЯ (после паузы): А жена Пугачёва живой осталась. Я год назад в финчасти академии её видел. За конфискованные вещи чего-то получала.

МИША: Давайте лучше я тоже расскажу, как в академию поступал… Помню, июнь 38-го, Одесса. Как всем известно, лучший город в нашей Галактике… Никогда не забуду, как вы, желая задеть во мне чувство истинного одессита, пытались сомневаться, что в Одессе лучшее море, лучшая футбольная команда, лучшая лестница, лучший Дюк, лучший оперный театр… Особенно ты, Юра, отличался.

ЮРА: Ты так обижался, Мишка, что даже пожаловался однажды майору Чемерису, и он вызвал меня и продраил за непочтение к Одессе. Расценил как антисемитские выпады. Вот было времечко немыслимой интернациональной дружбы!

МИША: Такого не помню, но вообще Чемерис был хорошим честным мужиком. Хотя и грубоватым. Матерился часто. Я называл его мастером «драирОвки»… Помните, была внезапная проверка общежития, и кто-то из нас бутылку с водкой в сапог наскоро запихал? А Чемерис перед самым уже уходом взял тот сапог и молча отставил в сторону. И ушёл…

РАФИК: Он, в сущности, очень порядочный человек. От тринадцатой зарплаты отказывается. Гвоздя себе после войны из трофеев не взял. А ведь сколько автотранспорта в его распоряжении было!

ЮРА: Да уж… Мой командир полка, помню, полные «студебекеры» отправлял в Москву из-под Вены. Для высокого начальства. А замполит лично сопровождал ценный груз… И себя тоже не забывали… Но, дорогие ребята, не происходит ли у нас некоторая, извините за иностранное слово, аберрация? За что мы, подумайте только, прославляем человека? Что не вор, не взяточник, не мародёр… Прямо как в старом анекдоте о Сталине: «Видишь, деточка, какой добрый — узбекскую девочку держит на коленях. А ведь мог убить…»