I. Основания соборности
Первые церковные соборы не были «организованы» или «подготовлены». Никакой библейский или церковный авторитет их никогда не «учреждал " и не давал указаний о порядке их проведения. Ранние церковные соборы выросли из самой природы христианской веры, как она понималась ранними христианами. Следствием служения Христу и свидетельства апостолов об этом служении было основание мессианской общины, которая приняла Св. Духа в Пятидесятницу, поняла и возвестила значение дела Христова в мире. В общине и для общины создавались новозаветные писания. Эта же община, после серии вероучительных кризисов и дебатов, сохранила то, что Тертуллиан назвал «правилом веры».
В жизни церковной общины был изначальный этап, описанный в первых двенадцати главах книги Деяний: община была соразмерна Иерусалимской Церкви и руководили ею Двенадцать, возглавляемые Петром. Это была эсхатологическая община, свидетельствовавшая об исполнении в Сионе мессианских пророчеств. Соборность, объединявшая «множество учеников» (Деян.6:2), созываемых Двенадцатью, уже была практикуема во всех случаях, когда надо было принять важное решение, такое, например, как избрание Семи (Деян.6:1–6). Этот образец корпоративных решений в каждой поместной церкви был формой соборности, остававшейся неизменной в раннем христианстве. Она позднее найдет выражение в избрании епископов «всем народом» (Ипполит, Апостольские предания I,2) и в Киприановом принципе: episcopus in ecclesia in episcopo («епископ в Церкви и Церковь в епископе»).
Тот момент, когда этот образец соборности, существовавший в Иерусалимской матери–Церкви, приняли и христианские общины вне Иерусалима, был очень важным и переходным пунктом в истории раннего христианства. Когда Евангелие, благодаря служению Павла, начало распространяться среди язычников, по всему римскому миру были основаны новые общины. Каждая из этих общин должна была стать той же самой Церковью. В каждой из них совершалась та же самая евхаристическая трапеза, преображая общину в Тело Христово. В писаниях апостольских отцов, особенно св. Игнатия Антиохийского, каждая из этих поместных церквей рассматривалась как кафолическая Церковь, то есть всякий раз, когда «двое или трое собраны» во имя Христа, Он пребывает с ними вполне, «собрание» — это не «часть» Тела, но Самое Тело, caput et corpus [ [68]].
Переход от первоначального положения дел, когда Церковь была церковью только в Иерусалиме, к новой ситуации, когда Церкви суждено было стать той же самой и в Антиохии, и в Коринфе, и в Риме, описывается в повествовании об «апостольском соборе» в Иерусалиме (Деян.15). Это собрание не только приняло важнейшее решение, провозвестив вселенский характер христианского Евангелия, но и молчаливо признало радикальное изменение в структуре — а следовательно, и в значении — самой Иерусалимской Церкви. С тех пор как Петр «пошел в другое место» (Деян.12:17), руководство матерью–Церковью перестало быть исключительно руководством первоначальных «свидетелей». Воскресение Христа фактически уже и на этом собрании Двенадцати больше не упоминается, и руководство принадлежит «апостолам и пресвитерам» (Деян.15:6) — позднее оно определено еще более точно как руководство «Иакова и пресвитеров» (Деян.21:18).
Эти детали важны для нашей цели, так как они хорошо иллюстрируют две различные экклезиологические ситуации. Первоначальное собрание, или собор Двенадцати в Иерусалиме, было высшим и верховным свидетельством истины Воскресения Христова: совместным возвещением Евангелия самими очевидцами. Позднее, однако, когда очевидцы рассеиваются, «апостольская» вера, ими возвещенная, должна была сохраняться церквами. Поэтому возникла нужда поддерживать консенсус, единство, тесную связь между поместными церквами. Эта задача и будет осуществляться соборами.
Господствующей экклезиологией послеапостольской Церкви, как это обнаруживается из писаний свв. Игнатия и Иринея, была евхаристическая экклезиология. Где бы церковь ни находилась — в Иерусалиме или в любом другом уголке мира, — она была поистине Церковью Божией, потому что каждое воскресенье свидетельствовала о присутствии Христа в таинстве Общей Трапезы. Только такая экклезиология и позволила св. Игнатию сказать: «Где Иисус Христос, там и кафолическая Церковь» (Посл. к смирнянам, 8,2. Русс. пер.: П. Преображенский. Писания мужей апостольских. СПб., 1895, с.305. Репринт: Рига, 1994). Эта и только эта экклезиология может объяснить тот факт, что так называемый «монархический» епископат — один епископ в каждой евхаристической общине или Церкви — стал общепринятым без каких–либо значительных споров. Была бы полная возможность для коллективного или коллегиального руководства в каждой церкви (и действительно, пресвитерство приняло на себя эту руководящую роль во всех областях церковной жизни, кроме сакраментальной), если бы не существовало внутренней необходимости кому–либо, а именно епископу, «председательствовать на место Бога», а пресвитерам «занимать место собора апостолов» (св. Игнатий Антиохийский. Посл. к магнезийцам 6,1; ср. Посл. к траллийцам 2,3,1–2. Русс. пер.: П. Преображенский. Писания мужей апостольских. СПб., 1895, с.281,186).
Совершение Евхаристии предполагало, что во главе собрания находился «предстоятель». Из Книги Деяний (гл.1–10) легко можно заключить, что Петр исполнял эту роль в начальной общине Иерусалима, где позднее его преемником стал Иаков. Во всех других церквах, однако, епископы избирались на месте и затем облекались апостольской функцией сохранения изначальной веры. Евхаристия повсюду была той же самой, потому что был один Христос, одна Церковь, одна «апостольская» вера и один, тот же самый, Св. Дух, ведущий Церковь в полноту Истины.
Апостол Петр получил от самого Господа торжественное обетование: «Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою» (Мф.16:18). Эти слова Христа были сохранены для нас в Евангелии Иерусалимской Церкви, где Петр предстоятельствовал Евхаристии и был поэтому голосом Церкви, которую «врата ада не одолеют». Но Церковь, та же самая Церковь, позднее была основана и в других местах, и другие тоже должны были наследовать обетование, данное Петру.
Уже у св. Игнатия Антиохийского образ епископата ассоциируется с образом камня (Послание к Поликарпу 1,1). А у Киприана Карфагенского идея, что каждый епископ, как глава и пастырь своей поместной церкви, является преемником Петра и «камнем» веры, выражена вполне ясно. Для Киприана — согласно большинству ученых — преемственность Петра вовсе не ограничивается Римом: каждая поместная церковь есть Церковь и как таковая наследует обетование, данное Петру: «Бог один, — пишет он, — и один Христос, одна Церковь Его и вера одна и один народ совокупленный в единство Тела союзом согласия» («О единстве кафолической Церкви», 4. Русс. пер. Ч.2. Киев, 1891, с.197). Это понимание неизбежно следует из «евхаристической» концепции Церкви; если каждая поместная церковь — это Церковь в ее полноте, «кафолическая Церковь», она должна быть тождественна этой Церкви, упоминаемой Самим Иисусом (Мф.16:18), Церкви, основанной на Петре.
Тщательное прочтение святоотеческого предания, и греческого и латинского, убеждает в том, что такое понимание вовсе не было присуще только Киприану, но вообще господствовало в ранней Церкви. Однако эта идея не получила формальной разработки, так как экклезиология никогда не трактовалась систематически. Так, св. Григорий Нисский говорит о «власти ключей», переданной Петром епископам (De castigatione), и даже псевдо–Дионисий видит в Петре прообраз «первосвященника» (О церковной иерархии 7,7). В более поздний период, особенно после 1204 г., когда латинский патриарх был утвержден папой как епископ Константинополя, византийские богословы стали использовать тот же самый аргумент против Рима: папа не является единственным преемником Петра, но все епископы в равной мере причастны Петрову достоинству.
Идея поместной церкви, возглавляемой епископом, который обычно избирается своей церковью, но облекается при этом харизматической и апостольской функциями, как преемник Петра, есть вероучительное основание соборности, как это вошло в практику с III века. Ибо евхаристическая экклезиология предполагает, что каждая поместная церковь, хотя ей и принадлежит полнота кафоличности, всегда находится в единении и содружестве со всеми другими Церквами, причастными той же кафоличности. Епископы не только несут нравственную ответственность за эту общность — они соучаствуют в едином епископском служении. Опять–таки и в этом вопросе определяющей стала формулировка Киприана: «Епископство одно, и каждый из епископов целостно в нем участвует» (Episcopatus unus est, cujus a singulis in solidum pars tenetur, — О единстве кафолической Церкви, 5. Русс. пер., с.180).