Несмотря на все, что произошло, последующая цепь событий так и не внесла необходимой ясности. Я пытался даже подкараулить кузена, поскольку все мои попытки заговорить с ним через дверь оставались без ответа. Чтобы максимально облегчить свои обязанности по дому, я в то же утро спустил с цепи собаку и позволил ей свободно разгуливать. Вместе с тем я даже не пытался подменить собой Ридов и заниматься тем, что ранее входило в сферу их услуг, и почти все время проводил у дверей лаборатории. Все мои попытки заглянуть в нее снаружи ни к чему не привели, потому что окна находились почти под самой крышей и, кроме того, были, как и стекло в двери, замазаны краской, чтобы никто не смог подсмотреть, что там происходит.

На Амброза не действовали ни мои просьбы, ни грубоватая лесть. Но ведь он должен был что-то есть, а потому я смекнул, что если я перестану кормить его, то ему все же придется когда — то выйти наружу. В течение целого дня и не ставил пищу у дверей лаборатории, а сам уселся неподалеку и принялся ждать, мучаясь от отвратительного запаха дикого зверя, который доносился из лаборатории. Он по-прежнему не выходил, но я твердо вознамерился сторожить дверь. Мне недолго пришлось бороться со сном, поскольку среди ночи из лаборатории послышались звуки какой-то возни. Я отчетливо слышал неуклюжие, шаркающие шаги, как если бы по помещению ходило огромное существо; вскоре также раздались гортанные, мяукающие звуки, отдаленно напоминающие попытки бессловесного животного заговорить. Я несколько раз окликнул кузена и подергал ручку двери, но та была не только закрыта, но и подперта с другой стороны чем-то тяжелым.

Наконец, я решил, что если однодневная голодовка не заставила кузена выйти из лаборатории, то на следующее утро я просто выломаю заднюю дверь и заставлю его показаться. Все это время я пребывал в страшной тревоге, поскольку молчание было не в характере Амброза.

Этому решению, однако, не суждено было сбыться, потому что среди ночи меня разбудил злобный лай Джинджера. В момент пробуждения я услышал, как Джинджер опрометью несется к лесу с тем диким лаем и рычанием, которые у собак всегда означают атаку.

Моментально забыв о кузене, я бросился к ближайшей двери, прихватив с собой фонарь, и выскочил наружу. Я уже бежал за Джинджером, но внезапно остановился как вкопанный, поскольку краем глаза увидел, что обращенная к лесу дверь в лабораторию распахнута настежь.

Я, естественно, тут же повернулся и устремился к ней. Внутри было темно. Я окликнул Амброза, но ответа не последовало, после чего посветил фонарем, нашел выключатель и зажег свет.

То, что предстало моим глазам, заставило меня застыть в оцепенении. Когда я в последний раз покидал лабораторию, это была в высшей степени опрятная и чистая комната, тогда как сейчас она пребывала в ужасном состоянии. Повсюду валялись сломанные и испорченные приборы и инструменты, которыми Амброз пользовался при проведении своих опытов, а пол был заляпан частично разложившейся пищей, среди которой я с немалым изумлением обнаружил следы не только приготовленной еды, но и останки диких животных: кроликов, белок, скунсов и птиц. В лаборатории стоял тошнотворный запах, и хотя разбросанные инструменты олицетворяли собой признаки цивилизации, запах и хаос наводили на мысль о том, что здесь жило животное.

И нигде никаких признаков пребывания Амброза!

Я вспомнил об огромном звере, которого однажды видел убегающим в лес, и мне тотчас же пришло на ум, что какое-то громадное существо проникло в лабораторию и утащило Амброза, а собака бросилась в погоню за ним. Я сразу же выскочил из дома и помчался к тому месту в лесу, откуда доносились гортанные вопли и рычание двух зверей, боровшихся не на жизнь, а на смерть. При моем приближении, однако, все стихло. Джинджер, тяжело дыша, отступил назад, и я осветил фонарем неведомое мне, убитое животное.

В течение нескольких минут я стоял ошеломленный и не мог представить себе, как вернусь в дом и как стану звать на помощь — настолько велико было мое потрясение от увиденного. Именно в этот страшный момент я, наконец, понял все, что произошло. Теперь я знал, почему собака так страшно лаяла по ночам, когда это существо выходило на охоту, понимал, откуда появился в лаборатории этот ужасный звериный запах, а также осознал, какая жестокая участь постигла моего кузена.

Существо это представляло собой чудовищную пародию на человека с уродливыми чертами лица, отвратительным телом и издавало тяжелый звериный запах; на нем были изодранные лохмотья, оставшиеся от халата мышиного цвета, который обычно носил мой кузен, а на его запястье поблескивали часы Амброза.

Следуя каким-то неизвестным, примитивным законам природы. Амброз посылал свое сознание в доисторические времена, в далекое прошлое человечества, где угодил в своего рода эволюционную ловушку, а тело его деградировало до уровня существа, жившего на Земле еще до появления человека. По ночам он выходил на поиски пищи, бродя по окрестным лесам и сводя с ума собаку, чувствовавшую рядом дикого зверя. И именно я своими руками довел его до этого ужасного конца, когда спустил Джинджера с цепи, и Амброз погиб, растерзанный своей собственной собакой!

X. Ф. Лавкрафт

ШЕПЧУЩИЙ В НОЧИ

Запомните раз и навсегда — никакого зримого кошмара я, в тот конечный миг перед собой не увидел. Сказать, что причиной моего решения был психический шок — что именно он явился той последней каплей, которая переполнила чашу и побудила меня выбежать из дома Эйкели и мчаться ночью сквозь первозданные куполообразные холмы Вермонта на реквизированном автомобиле, — означало бы проигнорировать то, что вне сомнения составляло мои последние переживания. Вопреки тому, необычайно важному и серьезному, что я увидел и услышал, вопреки исключительной яркости и живости впечатления, я не могу даже сейчас утверждать — был ли я прав или не прав в своем ужасном умозаключении. Ибо, в конце концов, исчезновение Эйкели ничего не доказывает. В доме не было обнаружено ничего странного — за исключением следов от пуль. Как будто Эйкели вышел погулять по холмам и не вернулся. Там не было никаких следов пребывания гостя, так же, как не осталось никаких признаков того, что эти страшные цилиндры и механизмы хранились в кабинете. То, что он смертельно боялся теснящихся холмов и журчащих ручьев, среди которых родился и вырос, в конце концов ничего не значило; тысячи людей подвержены таким труднообъяснимым страхам. Более того, его непонятные поступки и опасения вплоть до самого последнего момента могли быть отнесены за счет чудачества и эксцентричности.

Все началось, насколько я представляю, с исторического небывалого наводнения в Вермонте 3 ноября 1927 года. В то время, как и сейчас, я был преподавателем литературы в университете Мискатоника, что в Эркхеме, штат Массачусетс, и с энтузиазмом начинал заниматься изучением фольклора Новой Англии. Вскоре после наводнения, среди различных сообщений о трудностях, страданиях и организованной помощи, наполнявших газеты, появились странные истории о существах, обнаруженных в потоках некоторых вздувшихся рек; так что многие из моих друзей ввязывались по этому поводу в горячие дискуссии и обращались ко мне с просьбами пролить свет на этот вопрос. Я был польщен тем, что мои исследования фольклора воспринимались столь серьезно и, как мог, старался развенчать дикие вымыслы, которые, казалось мне, порождены грубыми старыми суевериями. Меня позабавило, что серьезные, образованные люди настаивают, что эти слухи основаны не на пустом месте, а имеют под собой — пусть неясные и искаженные, — но факты.

Истории, на которые было обращено мое внимание, описывались в нескольких газетных заметках; один рассказ имел устный источник и был передан моему знакомому в письме от его матери из Хардвика, штат Вермонт. Во всех случаях сообщалось примерно одно и то же, хотя упоминались три различных места — одно в районе реки Винуски близ Монпелье, другое — у Уэст-ривер, округ Уиндхэм близ Ньюфэйна, а третье — с центром в Пассумпсике, округ Каледония, выше Линдонвиля. Разумеется, упоминались и другие места, но анализ показывал, что все сосредоточивалось вокруг трех основных. В каждом случае сельские жители сообщали о появлении в бурлящей воде, что стекала с немногочисленных холмов, одного или нескольких, очень причудливых и будоражащих воображение объектов, причем имела место тенденция связывать эти объекты с примитивным полузабытым циклом устных легенд, который только помнили старики.