Иногда Айзенат также высказывала совершенно нелепые, даже дикие суждения относительно природы сознательного, его независимости от физической оболочки тела — по крайней мере, от протекавших в этой оболочке жизненных процессов. У девушки вызывало самую настоящую ярость то обстоятельство, что ей суждено было родиться женщиной, а не мужчиной, поскольку, как она твердо знала, мужской мозг обладает некой совершенно уникальной и особо мощной космической энергией. По ее словам, будь у нее мозг мужчины, она смогла бы не только сравняться, но и превзойти своего покойного отца по части совершения совершенно непостижимых вещей.

Эдвард познакомился с Айзенат на собрании молодежной «интеллигенции», которая состоялась в комнате одного из студентов, и на следующий день, придя ко мне, в буквальном смысле захлебывался от возбуждения, рассказывая об этой девушке. Он нашел ее в высшей степени интересным человеком и эрудированным собеседником, который произвел на него просто ошеломляющее впечатление, и, помимо всего прочего, был совершенно сражен ее внешними данными. Сам я никогда раньше не видел Айзенат и довольно смутно припоминал разрозненные описания ее внешности, однако имел общее представление о том, кто она такая. Про себя я искренне досадовал, что Дерби столь сильно увлекся ею, однако даже не подумал разубеждать его, ибо понимал, что любые возражения лишь еще больше распалят его страсть. По его словам, в беседах с отцом он даже словом не обмолвился о своей новой знакомой.

В течение нескольких следующих недель имя Айзенат практически не сходило с уст молодого Дерби. Теперь и другие стали подмечать явные признаки его буйно расцветших амурных чувств; при этом все сходились во мнении, что поведение Эдварда никак не соответствует ни его возрасту, ни прежним привычкам, и потому со стороны выглядит крайне нелепо то, что он волочится за столь экстравагантным, в чем-то даже фантастическим «божеством». Впрочем, несмотря на ленивый, неизменно потворствующий собственным желаниям образ жизни, у Эдварда в то время лишь едва намечалось небольшое брюшко, а лицо его и вовсе было практически лишено морщин. У Айзенат же, несмотря на ее почти юный возраст, напротив, вокруг глаз успела образоваться сеть «гусиных лапок», что явно было обусловлено особой интенсивностью ее опытов и экспериментов, требовавших повышенной сосредоточенности и максимальной мобилизации воли.

Однажды Эдвард зашел ко мне вместе со своей подругой, и я с первых минут их пребывания в моем доме обратил внимание на то, что его чувство по отношению к Айзенат было явно взаимным. Она неотрывным, почти хищническим взглядом следила за каждым жестом и движением своего кавалера, и я понял, что оба не на шутку привязались друг к другу.

Вскоре после этого меня навестил старый мистер Дерби, которого я всегда искренне уважал и даже восхищался им. До него также дошли слухи о новой пассии его сына, а кроме того ему удалось разузнать кое-какие подробности от самого «мальчика». Эдвард всерьез подумывал о том, чтобы жениться на Айзенат, и даже уже начал подыскивать подходящий дом в предместьях города. Зная о том, что я пользуюсь у его сына большим авторитетом, отец хотел узнать, не смогу ли я как-то воспрепятствовать этому порочному намерению, на что я, увы, высказал ему свои самые искренние сомнения. Свою позицию я пояснил тем, что в данном случае речь шла не столько о слабой воле самого Эдварда, сколько о твердости намерений со стороны женщины. Вечный ребенок сменил родителей, как субъектов своей зависимости, на новый и более сильный образ, и по этому поводу уже ничего нельзя было сделать.

Бракосочетание состоялось месяц спустя — по настоянию невесты их сочетал мировой судья. По моему совету мистер Дерби не стал чинить каких-либо препятствий, и он сам, мои жена, сын, и, разумеется, я присутствовали на короткой церемонии. Из других приглашенных были также несколько молодых людей, с которыми невеста вместе училась в колледже. На оставшиеся от отца деньги Айзенат купила в предместье Эркхама довольно старый дом, где и поселились молодожены, предварительно совершив короткую поездку в Иннсмаут, откуда они привезли троих слуг, книги и кое-что из мебели. Видимо, не столько учитывая интересы Эдварда и его отца быть поближе к колледжу, его библиотеке и «просвещенному» обществу, сколько из своих собственных соображений, но Айзенат решила поселиться в Эркхаме, а не возвращаться в дом покойного отца.

Когда после медового месяца Эдвард посетил меня, мне показалось, что он слегка изменился. Айзенат заставила его избавиться от усов, однако дело заключалось отнюдь не только в этом. Дело в том, что он стал более сдержанным, задумчивым, а его традиционная мальчишеская запальчивость сменилась затаенной грустью, почти печалью. Я даже не мог сразу определить, понравилась мне такая перемена или нет, хотя одно можно было сказать определенно: теперь он стал больше чем когда-либо походить на нормального взрослого человека своих лет. Возможно, женитьба все же оказала на него определенное положительное воздействие, и я тогда еще подумал, не может ли смена субъекта зависимости стать своеобразным началом ее полной нейтрализации, ведущей в конечном счете к ответственной независимости? В тот вечер он пришел один — Айзенат была сильно занята, поскольку привезла с собой из Иннсмаута большое количество книг и всевозможных, доставшихся в наследство от отца, приборов для исследований (перечисляя их, Эдвард однажды даже непроизвольно вздрогнул), и активно занималась переоборудованием их нового жилища.

По его словам, их новое жилище оказалось весьма неприглядным местом, однако некоторые детали внутреннего убранства определенно повлияли на его дальнейшую жизнь и увлечения. Под руководством жены он существенно углубил свои познания в различных областях знания. Некоторые из предложенных ею экспериментов оказались весьма смелыми и даже радикальными — Эдвард пока не считал себя вправе раскрывать их сущность, — однако он полностью доверял как добрым намерениям Айзенат, так и ее силам. Трое слуг оказались весьма странными людьми — это была очень старая супружеская чета, которая работала еще у Эфраима и изредка в своих разговорах довольно загадочным образом упоминала и его, и покойную мать Айзенат, а также молодая смуглолицая девчонка с явными аномалиями во внешности, от которой постоянно исходил рыбный запах.

На протяжении следующих двух лет наши встречи с Дерби становились все более редкими, и иногда проходило добрых полмесяца, когда я наконец слышал доносившуюся от входной двери знакомую комбинацию из трех и двух звонков. Когда же Эдвард все же вспоминал обо мне, или, напротив, я заглядывал к нему (что также, надо признать, происходило крайне нерегулярно), то нетрудно было заметить, что он не расположен касаться в беседах сколь-нибудь важных и серьезных тем. Он по-прежнему крайне неохотно обсуждал тематику своих оккультных исследований, рассказы и разговоры о которых чаще всего носили поверхностный и фрагментарный характер, а всего того, что тем или иным образом имело отношение к его жене, вообще даже не упоминал. Следовало признать, что со времени свадьбы Айзенат заметно постарела, и в последний раз, когда мне удалось краем глаза увидеть ее, внешне казалась даже старше своего супруга. На ее лице словно навечно отпечаталось выражение подчеркнутой, крайней озабоченности, а весь внешний облик стал еще более отталкивающим, хотя я, как и прежде, затруднился бы сказать, что именно вызывало у меня в нем подобные отрицательные эмоции. Мои жена и сын также заметили это, а потому мы старались как можно реже приглашать ее к себе, за что — как признал в одну из редких теперь минут своей былой полубестактной мальчишеской откровенности сам Эдвард — она была нам безмерно признательна. Время от времени чета Дерби куда-то уезжала — якобы в Европу, хотя Эдвард изредка намекал на то, что они посещали и более глухие и потаенные уголки планеты.

Где-то примерно через год после свадьбы люди впервые стали поговаривать о тех переменах, которые произошли в Эдварде Дерби. Поначалу разговоры носили весьма расплывчатый характер, поскольку изменения эти в первую очередь касались его психики, однако в них отмечались весьма интересные моменты. Время от времени в выражении лица Эдварда и в его поступках стали появляться элементы чего-то такого, что существенно контрастировало с его обычной вялостью и изнеженной неловкостью. В частности, если раньше он совершенно не умел водить машину, то теперь люди то и дело видели, как он лихо выруливал, либо, напротив, въезжал в ворота дома, сидя за рулем мощного «паккарда» Айзенат; находясь же на городских улицах, мой друг умело лавировал между всевозможными встречающимися на пути препятствиями, демонстрируя при этом незаурядное мастерство вождения, что совершенно не вписывалось в стиль его прежней жизни. Обычно его видели возвращающимся, либо, наоборот, направляющимся куда-то по своим делам — каким именно, никто не мог сказать, хотя его довольно часто замечали едущим по дороге на Иннсмаут.