Если б не снег, белевший на мостовых, идти пришлось бы вообще на ощупь, а так он шел довольно быстро, и даже повезло — поймал какой-то трамвай, доехал до Невского. Но там и потом по Фонтанке снова пешком. Снег под сапогами скрипел так громко, что ничего больше слышно не было — ни трамваев, ни машин. Впрочем, они почти не ездили в эту пору. Ноги у Юрия замерзли, нос тоже; застежка проклятого шлема все время лезла в рот — заиндевелая, влажная; холод пробирал и под шинелью. Но ведь охота пуще неволи, и он шел по пустынной набережной, мыча какие-то мелодии и представляя, как войдет сейчас в ярко освещенную теплую комнату, где будет много женщин — на выбор, почти как во дворце у Борджиа. Или в доме Телье. И ему нальют штрафную и, конечно, не пожалеют закуски.

Вот 112… 114… 116! Может, его обманули и никакого двора тут нет, и квартиры такой нет?.. Арка ведет во двор. Какая длинная и как здесь темно… И опасно, наверное. Надо, чтоб наган поближе… Но расстегивать шинель в такой холод не хотелось… Ага, слева темнеет длинный дом… Первый подъезд, второй… Сюда… Вот она, квартира!

Юрий нажал кнопку звонка. Дверь открыла какая-то расхристанная бабка в халате. Пахнуло запахами кухни.

— Вам кого?

А кого, в самом деле? Не скажешь ведь: тех, кто поют цыганские песни?

Юрий молчал.

Может, дверь и захлопнули бы перед его носом, если бы сзади старухи не появилась другая женщина, как показалось ему, не намного моложе первой, которая сказала:

— Это ко мне.

И Юрий вошел.

— Идите за мной!

Его повели какими-то коммунальными коридорами, и путешествие окончилось в небольшой квадратной комнате, посреди которой стоял стол, освещенный лампой под оранжевым абажуром. У стола сидела еще одна женщина, темноволосая, с резкими правильными чертами лица, но, увы, тоже старая — лет за сорок, не меньше. Если не больше. Кроме нее в комнате никого не было.

— Снимайте шинель, грейтесь, — сказала та, кто привела Юрия. — Сейчас чай подогрею. С вареньем.

— Давайте знакомиться, — сказала темноволосая. — Меня зовут Эльвира Аркадьевна. А это Лариса Ивановна, — она указала на хозяйку комнаты, полную, с непомерно большой головой и гривой волос, уложенных сзади в пучок.

— Юрий, — сказал Юрий, не зная, называть ли себя по отчеству, и решив, что это ни к чему с женщинами, годящимися ему в матери.

Он сел. Разговор пошел светский: о небывалых морозах, о том, когда, наконец, отменят это затемнение, о работе транспорта; узнав, что Юрий из Москвы, поспрашивали о столице.

Чай был вкусный, варенье тоже, и печенье неплохое. Но все же, чтоб не думали, будто его легко купить или он совсем лопух, Юрий спросил с тонкой улыбкой:

— А кто же поет цыганские песни?

Лариса Ивановна тоже улыбнулась.

— Ну, тут были до вас гости, — сказала она. — Недавно ушли, не дождались. А потом у нас патефон есть…

После второй чашки Юрий поинтересовался, обращаясь к обеим:

— А старший лейтенант Саркисов ваш родственник?

Женщины засмеялись.

— Как считать, — ответила Лариса Ивановна. — Скорее, хороший знакомый. Познакомились в комиссионном. Он хотел одну вещь продать, а у него не брали. Паспорта ведь у военных нет. Я и сдала на свой. Я секретарем в суде работаю, — добавила она.

— Интересная работа? — вежливо спросил Юрий.

Лариса Ивановна стала с готовностью рассказывать, Эльвира Аркадьевна молча глядела на них обоих огромными черными глазами, а Юрия развезло после мороза от горячего чая, от тихой уютной комнаты, он с трудом держал глаза открытыми и с тоской думал, что вскоре надо вставать, выходить на мороз и переться пешком — теперь уж только пешком — к себе на Васильевский. Хорошо еще, мосты не разведут… Погулял, дубина легковерная! Что теперь ребятам рассказать? Блядун несчастный!..

— Надо по домам, очень поздно.

Эльвира Аркадьевна поднялась.

— Вы проводите Эльвиру? — сказала Лариса Ивановна.

— Конечно.

Этого не хватало! Хороший будет номер, если она живет где-нибудь на Петроградской стороне или, страшно подумать, в Удельной…

— Я живу рядом, в пяти минутах отсюда, — сказала Эльвира Аркадьевна, и Юрий проникся к ней симпатией.

О том, что его, попросту говоря, разыграли, никто не упоминал, стороны как бы пришли к молчаливому соглашению хранить молчание по этому поводу. Ну, пошутили, чего не бывает?..

Эльвира Аркадьевна жила на канале Грибоедова, в большом старом доме (впрочем, новых в ту пору почти не строили). По дороге она рассказала Юрию, что живет вдвоем с сестрой, месяц назад они потеряли маму, та долго болела, отец тоже умер не так давно; сестра учится в консерватории, ей двадцать четыре года, зовут Ара; а сама Эльвира — следователь, работает в колонии под Ленинградом. Она пригласила Юрия заходить, познакомиться с сестрой; телефона у них, правда, нет, но вечерами они дома… И пусть извинит за сегодняшний вечер…

Домой он добрался около трех. За время его отсутствия никаких происшествий не произошло — так по всей форме доложил ему заспанный Микулич. И оба они, заперев все двери и оставив в коридорах свет, легли спать, положив рядом с собой оружие, из которого так ни разу и не выстрелили по врагу.

Кончился первый семестр второго курса, прошли экзамены, которые Юрий одолел на удивление благополучно. На зимние каникулы уехать не разрешили — военное положение, и все остались в Ленинграде. Юрий особенно не огорчался — чувствовал какое-то отупение: от экзаменов, от своей самостоятельной одинокой жизни. Не хотелось в Москве опять суетиться, ходить в гости, болтать. И дома на Бронной места ему, по существу, нет: их там и так четверо в двух заставленных мебелью комнатах; а в квартире шумно, на кухне все время орут, по коридору соседкины дети бегают. Зато здесь будет весь день сидеть в читальне, в Академии, наберет книг, журналов. К вечеру на Невский сходит, в ресторанчик над кинотеатром «Баррикады» — поест, выпьет…

Так он и поступал некоторое время, пока не вспомнил как-то о своем недавнем знакомстве с двумя пожилыми женщинами и что одна из них приглашала в гости, обещала с сестрой познакомить. Имя еще у нее какое-то чудное, у сестры этой — Ара. Кажется, порода попугаев такая есть.

И однажды вечером Юрий отправился на канал Грибоедова, к сестрам. Не без труда нашел их большой дом в глубине двора — в семь вечера тот почему-то выглядел совсем не так, как тогда, во втором часу ночи. Эльвира Аркадьевна вроде бы говорила, что последний этаж? Лестницы были плохо освещены, номеров квартир почти не видно. Он поднялся на шестой, еле разглядел табличку — «кв. 18». Кажется, та самая. Шесть фамилий жильцов на двери — кому звонить? Фамилии ведь не знает. Его любимая цифра — три, и в Москве на Бронной к ним три звонка… Юрий позвонил три раза.

Открыла дверь Эльвира Аркадьевна. Она его сразу узнала: хотя почему не узнать — не так часто, наверное, к ним заходят мальчишки в командирской форме.

— Я недавно с работы, — сказала она. — Ары еще нет. Думаю, скоро придет. Заходите. Попьем чаю.

Насчет «чаю» Юрию сразу не понравилось — он, по правде говоря, рассчитывал на что-нибудь более существенное: ведь не обедал сегодня. Как, впрочем, и во многие другие дни. Зато за счет этого мог позволить себе два раза в неделю поесть в кафе или в ресторане на Невском. Да и чай был весьма скудно обставлен: несколько печений, сахар, дешевые конфеты.

Вообще в двух смежных комнатах царило полное запустение, не чувствовалось руки хозяйки. Может, потому, что их две?

Еще до чая Эльвира Аркадьевна рассказала немного о своей семье. Снова о смерти родителей, о том, как они любили маму, как трудно она умирала, как им сейчас тяжело живется — денег мало, те, что были, ушли на болезнь… У них никого не осталось. Был муж — вон его портрет, на стене (Юрий увидел большую фотографию в рамке: красивый мужчина в военной форме, с тремя ромбами на петлицах); он был комиссаром НКВД… тоже умер… совсем молодым.

В тот вечер Юрий ушел от Эльвиры Аркадьевны, так и не дождавшись ее сестры.