Тем временем в Ярославле было создано новое правительство и представительный Совет всея земли; начал функционировать ряд приказов, в том числе Разрядный, Поместный, Посольский, Дворцовый, Сибирский и Казанского дворца, а также Денежный двор. Был налажен сбор налогов, таможенных и других доходов, началось массовое испомещение беспоместных служилых людей на дворцовых землях, в города назначались новые воеводы и дьяки. От имени Всея земли велись дипломатические сношения. Так, для нейтрализации возможных действий шведов вожди ополчения пообещали признать царем принца Карла-Филиппа — как только он приедет в Новгород и примет православие. Кроме того, удалось отправить грамоту к австрийскому императору с просьбой о посредничестве и изложением «неправд» короля Сигизмунда.

Летом силы ополчения могли достичь 20 тыс. человек, в том числе в «полковой службе» тысяча стрельцов, 3 тыс. казаков и до 10 тыс. дворян и детей боярских, служилых иноземцев, татар и др. Только при известии о подходе свежего войска из Литвы к гетману Ходкевичу и приближении его к Москве Пожарский наконец двинул к столице и свою рать.

26 июня — выступление ополчения из Ярославля.

3 августа — передовой отряд М. С. Дмитриева (400 человек) подходит к Белому городу, установив «острожек» между Тверскими и Петровскими воротами.

12 августа — отряд кн. Д. М. Лопаты-Пожарского (700 человек) ставит «острожек» между Тверскими и Никитскими воротами.

14 августа — основные силы Пожарского подходят к Троице-Сергиеву монастырю.

20 августа — основные силы Пожарского подходят к Москве.

22 и 24 августа — сражения в Москве; отряды обоих ополчений отражают попытки гетмана Я. К. Ходкевича помочь осажденным в Кремле полякам.

Отправляясь в столь ответственный поход, кн. Дмитрий Михайлович серьезно отнесся к его духовному благословению. Встретив возвращавшихся из-под Москвы «низовых» ратников, он взял у них чудотворную Казанскую икону Божией Матери, отправив в Казань сделанный по его повелению список. На пути к столице князь покинул полки и завернул в Суздаль, в Спасо-Евфимьев монастырь — поклониться могилам своих родителей. Подобно Скопину-Шуйскому, Пожарский на несколько дней остановил войска у Троицкого монастыря, чтобы ратники благословились у мощей преп. Сергия.

18 августа поход возобновился, и троицкий архимандрит Дионисий «с братьею» вышли «на провожение воинства» на гору Волокушу — место, обильное политое кровью защитников монастыря четырьмя годами ранее. Теперь же его настоятель осенял крестом, а «весь освященный собор» кропил святой водой ратников, шедших освобождать от врага Москву и все государство. Только одно смущало сердца земских воинов: как позже рассказывал сам князь Пожарский, дул сильный противный ветер: «едва мочи сидети на конех», — а это считалось тогда недобрым предзнаменованием. Дионисий как мог утешал войско, увещевал «на Содетеля уповати, и Богородицу во устех своих именовати, и чудотворцев беспрестанно на помощь призывати». И как только он осенил рать крестом в последний раз (уже вослед), ветер внезапно переменился и подул ей прямо в тыл «от самыя обители, и от церкви Святыя Троицы, от чудотворных мощей преподобного Сергия», что вселило в сердца воинов уверенность в победе. «И не пременился той ветр, донде-же Московское государство милостью Божьею очистися»[199].

По оценкам П. Г. Любомирова и Г. Н. Бибикова[200], силы Второго ополчения в этой битве не превышали 6–7 тыс. человек: в скорый поход князь Дмитрий взял только наилучшим образом вооруженных, снаряженных и опытнейших воинов. Даже 2,5 тыс. казаков кн. Д. Т. Трубецкого, отчасти враждебно настроенных к этим «богатим» ратникам, могли представлять для них серьезную опасность. Всего из Ярославля пришли: около тысячи стрельцов и 17 казачьих станиц (примерно 1,5 тыс. человек) — в основном пехота с «вогненным боем»; дворянские и татарские сотни, а также рота «служилых немцев» Петра Хмелевского, которые составляли конницу. С двумя передовыми воеводами «наспех» пришло к столице всего 1100 человек — видимо, большая часть «доброконных» и «оружных» помещиков из всей рати (по обычаю, именно такие составляли авангард или ертаул); многие всадники вряд ли смогли прийти «одвуконь» со всем нужным снаряжением и представляли скорее аналог прежних «пищальников» — детей боярских на «меринке», вооруженных саблями и пищалями. Неудивительно, что князь Пожарский тщательно скрывал реальное состояние и размеры своего войска от иноземцев, прибывших к нему из Архангельска с предложением услуг[201]. Крупные и именитые полководцы того времени не пошли под начало Пожарского, несмотря на приговор «быть всем без мест», так что его младшие воеводы не обладали фомкой славой, а были либо старыми служаками (как М. С. Дмитриев), либо родственниками командующего (как князья Д. П. Лопата-Пожарский и И. А. Большой Хованский).

Противоположностью в этом смысле является их главный противник — литовский вельможа Ян Кароль Ходкевич. Ученик великих полководцев Замойского и Жолкевского, он приобрел богатейший опыт в походах начиная с 1579 г. Самую громкую славу ему принесли победы в Ливонии во время войны со Швецией: под Кокенгаузеном (1601), Белым Камнем (1604) и Киркхольмом (1605). Последняя битва принесла ему булаву великого гетмана литовского и главное командование в Прибалтике. По заключении там перемирия (1611) Ходкевич, ярый сторонник завоевательной политики на Востоке, был сделан наместником короля («vicerex») в Московии и направлен под русскую столицу. Под стать ему были и его войска, костяк которых составили приведенные им из Ливонии отряды. К ним добавилось несколько новых, и самый многочисленный из них — украинские казаки полковников А. Наливайки, Хвостовца и М. Серого (до 6 тыс. человек). Конные роты, среди которых преобладали гусарские, насчитывали в своих рядах от 1400 до 2 тыс. всадников; 1,5 тыс. венгров и поляков и 200 немцев составили отборнейшую пехоту[202]. Войско сопровождал значительный отряд конных волонтеров (бойцов, служащих за добычу) ротмистра Величинского, «купцы» со своей прислугой при обозе и «лезная челядь» польской конницы. Нельзя сбрасывать со счетов и засевший в Кремле и Китай-городе польский гарнизон Струся, силой в 3 тыс. человек[203].

Таким образом, противник численно едва не превосходил силы обоих ополчений. Боевые качества противостоящих отрядов были весьма неравнозначны: и по качеству вооружения, и по физическому и моральному состоянию, — так что и здесь явного перевеса одной из сторон не наблюдалось. Предстояли упорные бои и в предместьях столицы, и в самом городе, в связи с чем большое значение приобретали и мастерство полководцев, и упорство и моральный уровень бойцов, и, конечно же, случай, который одни связывали тогда с «фортуной», а другие — с Божьей помощью.

Положение Второго ополчения осложнялось несогласием с кн. Д. Т. Трубецким, который, пользуясь своим старшинством, пытался вначале подчинить Пожарского. Получив решительный отказ, боярин под давлением своих казаков предложил соединить силы в одном лагере, но и в этом не преуспел: слишком памятна была всем судьба Прокопия Ляпунова. Удалось договориться о согласованных действиях. Второе ополчение заняло оборону на направлении главного удара с запада, а остатки Первого, усиленные пятью «лучшими» дворянскими сотнями кн. Пожарского, защищали Замоскворечье.