Хорошо жевать воблу при свете карбидного фонаря!

Замечательно ее жевать, оседлав топчан и облокотившись на крышку дубового стола, изрезанную ножами вдоль и поперек с шахматной целью.

Хороша ты, жизнь конкистадора! Сколько приключений, впечатлений, неожиданностей и встреч! Сколько, наконец, возможностей пощекотать нервы!

Не понимаю я домоседов. Ну что за радость сидеть дома, у камина, укутав ноги пледом, и изредка выглядывать в окно? Ну что там можно увидеть?..

Жуешь себе воблу и ногами отпихиваешься от крыс, а они, наглые твари, так и норовят запрыгнуть на стол и сожрать твои трофеи.

В качестве трофеев у меня нынче оказалось полмешка воблы, столько же сухарей, судовой анкерок с водой и клеймом «НЗ», железная коробка спичек и этот вот карбидный фонарь, надежный спутник, а то и собеседник вахтенного матроса на ночной палубе корабля.

Еще двадцать минут назад блуждал я какими-то мрачными закоулками, принюхивался возле распахнутой дубовой двери в тюремную камеру на пятьдесят койко-мест. Еще четверть часа назад ходил я бродил с растопыренными руками меж многоярусных нар, натыкаясь на них и гадая, куда же попал. И вдруг услышал писк дравшихся крыс. А там, где сражаются крысы, всегда есть чем поживиться.

И пошел я на крысьи голоса, разогнал тварей, нащупал стол, где и фонарь обнаружился, и спички, а следом и все остальное. И вот теперь жевал воблу, пил водицу, крепко припахивавшую соляркой, и читал надписи, которыми были испещрены стены:

Семнадцатое июня. Мне ровно сорок пять. Ганс-Христиан. Бригантина «Вий».

Сижу пятьсот семьдесят девятые сутки. Изможден до крайности, но норму выполняю. Гнетут неизвестность и цинга. Много думаю о полидипсии и борюсь с ней. Что с нами будет?

Брига «Бакалавр» больше нет. Передайте это Ли.

Что с тобой будет, не знаю, а Джуди обобрал меня до нитки. Джуди шулер. Да здравствует Джуди!

Здесь был Бирс. А. Бирс.

Двадцать седьмое апреля. Вели борьбу с грызунами.

А я как Джуди. А кто я — сами догадайтесь.

Одиннадцать плюс девять с половиной, то есть двадцати с половиной метров. Столько мы прошли к двадцать восьмому августа. Почти у цели.

Надписей было много. Но меня заинтересовала последняя из упомянутых — про двадцать с половиной метров, — датированная вчерашним числом. Она была глубоко выцарапана в переднем углу камеры на высоте человеческого роста. С фонарем в руке я подошел к ней поближе и перечитал несколько раз. После «Острова Рикошет» я стал искушенным читателем, и во всяком тексте мне теперь виделся подвох и подтекст. Вот и из этих трех предложений явно следовал подкоп, причем такой, который не просто ведется, а почти заканчивается.

Узники не сдавались. Они трудились не покладая рук, и многие сохранили чувство юмора, а это важно в тюрьме. Приблизив фонарь к стенке, я стал рассматривать передний угол еще внимательнее, и надо же! — чуть в стороне, гораздо ниже человеческого роста, наткнулся на весьма любопытный рисунок.

Забегая вперед, скажу, что мне сокрушительно повезло! Не найди я рисунка, как знать, куда завернула бы кривая сюжета.

Долго я его рассматривал так и сяк, прежде чем узнал разрез острова. Да-да, чей-то твердый глаз рассек Рикошет по вертикали и бегло нанес результат на стену синим карандашом. И если ему верить, то вертикальный стержень — это Свеча Дьявола, и основная ее часть глубоко сокрыта от стороннего глаза.

Однако что это за Свеча? Выходит, это вовсе не Свеча, а рукотворное трубообразное изделие, на которое нанизан Рикошет. А стрелка, изображенная внутри стержня, показывала движение там чего-то жидкого. И можно было предположить, что изделие — это емкость, где…

И тут меня окончательно осенило!

Добрых полчаса я ерзал с фонарем по клинкерному полу и искал тайный люк. И я его нашел, только не в каком-то укромнейшем уголке, а на самом видном месте: посреди камеры, под дубовым столом, за которым жевал воблу. Крышка люка открывалась очень хитроумно. Нужно было поднять стол за три левые ножки и всем телом налечь на четвертую. Тогда с помощью скрытого механизма вниз и вбок уходила небольшая толстая плита, одновременно выдвигая откуда-то веревочную лестницу на железном штыре. Да, труда тут было вложено немало.

Взяв кольцо фонаря в зубы, я полез вниз по веревочной лестнице. Все ниже и ниже, и вот я спустился. Колодец, пробитый в окаменевшей глине, поворачивал горизонтально, становясь штольней, и вел на запах солярки. Ею пахло все сильнее, и было впечатление, будто находишься на месте автозаправки, где случилась большая утечка.

Штольня была тесна. Около метра составлял ее диаметр в самых широких местах и наполовину меньше — в остальных, которые преобладали. Приходилось передвигаться то на четвереньках, а то и ползком. Как тут не вспомнить шикарные подземные хоромы Аванта!

И все нарастал, нарастал горючий запах. Уже клубились радужные пары, и я, щурясь и едва дыша, диву давался, как в таких сложных и огнеопасных условиях рыли ход узники.

Мой горизонтальный путь был недолог.

Спустя минут десять фонарь, на который я косился с большой опаской, облил слабым светом тупик штольни, где праздно лежали штыковая лопата и рукавицы.

Какой-то внутренний, утробный гул стал хорошо слышен, стоило лишь остановиться, чтобы рассмотреть шанцевый инструмент насчет опознавательных знаков. Но черенок был так обработан мозолями работяг, что стал лакированно-черным.

Но гул… гул… Словно где-то рядом под большим давлением нагнетается что-то… или движется?

Нет, океан шумит не так, уж его-то я отличать научился. Что же это тогда? Вода?..

Это солярка, Бормалин!.. Не солярка даже, а… нефть. Вот теперь ты совсем недалек от истины, можно даже сказать, что ты посреди истины, Бормалин.

Нефть!

А это что такое?.. В самом торце пробитого туннеля сквозь глину проступало что-то круглое… металлическое… очень похожее на руль автомобиля… И когда я осторожно пальцами начал очищать этот железный круг от глины, через минуту появился большой рельеф крана, какими в подвалах жилых домов перекрывают воду.

Все-таки ты, Бормалин, на диво медленно соображаешь! Лишь сейчас, когда этот кран-штурвал был мной хорошо очищен и стал пригоден для эксплуатации, выяснилась окончательно цель узников: добраться до крана, закрыть его и таким образом прекратить доступ горючего.

Перекрыть нефтескважину — и лишить Самсонайта огня.

Но коль скоро Свеча — это огромный резервуар, то, пока он не опустеет, огонь наверху не погаснет. Да, узники чуть-чуть не успели — потому, наверное, что в последние дни упала скорость проходки из-за непосредственной близости горючего. Приходилось работать только руками, ведь инструмент мог высечь искру.

Ну и остров! Ну и узники! Какие молодцы! Они сейчас где-нибудь милях в ста восточнее острова, в открытом океане, гребут на восток, подгоняемые надсмотрщиками незнакомого мне Клифта, и надеются, что кто-нибудь воспользуется их идеей и доведет ее до конца.

Однако кто и когда пробил здесь нефтескважину и, самое главное, с какой целью? Ведь наверняка ради чего-то достаточно важного, стратегического должен время от времени загораться на вершине огонь. Разве нет?

И еще вопрос. Что это за горизонтальный отвод, так тщательно показанный на рисунке и снабженный восклицательном знаком?

Я крепко закрутил вентиль, снял кран-штурвал и хорошенько его зарыл. Если все так, как я себе представил, то через некоторое время Свеча погаснет и перестанет выполнять свои подколодные функции, но какова, интересно, емкость резервуара? Вот еще вопрос.

Одно мое полушарие уже разрабатывало план передачи острова со всем его движимым и недвижимым содержимым в надежные; официальные руки, а другое было занято отбором и анализом всех последних открытий, осенений и подробностей. Кое-что начало не просто вырисовываться, но уже и приносить плоды выводов.