Когда мы пытались поговорить, вы спросили меня, не думаю ли я, что вы хотите мне зла.

Нет, я не могу в такое поверить, даже если я разложу себя перед вами по косточкам.

Но возможно, я боюсь, что вы разгадаете во мне то, что я считаю загадочным, и сочтете это всего лишь убогим, а может, и просто отвратительным.

Ведь я сам не понимаю, что это такое. Знаю только, что оно темное.

Вы любите музыку? Вы слышали бриттеновскую интерпретацию стихотворения Блейка «Больная роза»?

А может, вам знакомы эти строки?

Послушайте ее, поскольку она самым тесным образом связана с тем загадочным, что есть во мне. С этим стихотворением я не расстаюсь с тех пор, как стал подростком. Когда позднее мне встретилось музыкальное переложение Бриттена, то и оно затронуло во мне самые глубинные струны, самые сокровенные, без которых я себя не мыслю.

Есть ли у каждого человека такая тайна, значение которой неясно ему самому? Есть ли у каждого такая «безымянная тоска»?

Теперь вы наверняка подумали, что я утратил нить повествования и несу что-то невнятное. Но вы же сами сказали, чтобы я записывал все, что придет в голову.

Думаю, следует предоставить вам «ad notam», остановиться на этом подробнее, буду писать, объяснять и рассказывать, поскольку чувствую, что мне нужно углубиться в этот «пейзаж». Я вижу перед собой нечто и хочу проникнуть в него. Так бывает, когда лыжник нападает на одинокую лыжню, на проторенный путь, и след этот манит его за собой — именно так я представляю себе мое состояние.

Мне ни к чему выходить из дома. Мне незачем участвовать в жизни, которая идет за окном. Я отключил телефон. Продуктов мне хватит по крайней мере на неделю вперед, если я буду бережлив, а если нужно поспать, то у меня есть снотворное. Так что я могу писать, как вы меня и просили, поскольку ситуация моя такова, что «нормальная человеческая жизнь» для меня сейчас совершенно неприемлема.

Вам, конечно, хотелось бы, чтобы я рассказал, что было дальше со мной и Эллой, такое обычно всем интересно. «Отношения», как люди взаимодействуют друг с другом, как они портят друг другу жизнь.

Теперь было бы уместным записать, что я думаю об «отношениях» — просто к слову. История самая банальная — должен признаться, я прочитал ее в одной из тех газетенок, что выписывает моя мать, я пролистывал ее, сидя в гостевом туалете, куда удалился, не выдержав «тепла семейного очага», — там я и нашел стопку этих газет.

В таких изданиях часто встречаются описания довольно удивительных людских судеб.

В статье рассказывалось о мужчине, который долгое время был женат на любви своей юности, это был самый обычный брак, несчастным его не назовешь.

И вот по соседству поселилась лучшая подруга жены, с которой та дружила еще в детстве. Между женой и ее подругой восстановилась старая дружба, а мужчина одновременно оказался вовлеченным в тайные и страстные отношения с подругой, которым не мог противостоять.

Постепенно он принял решение развестись с женой, хотя у них было двое детей, и жениться на подруге. Так и произошло, несмотря на рыдания и причитания жены.

Но всего лишь через несколько недель нового брака мужчину посетило осознание того, сколько боли он причинил своим близким. Тогда он вскочил и побежал к своему бывшему дому, приняв по дороге смертельный яд, и, дойдя до порога, упал прямо в дверях со словами: «Я совершил непростительный поступок, искупить его можно только собственной смертью».

Понятное дело, что этим он только усугубил происшедшее.

И хотя мне ясен весь идиотизм его поведения, я полностью понимаю этого человека и симпатизирую ему.

Я записал этот случай, потому что он внезапно мне вспомнился.

Надеюсь, вы догадываетесь, что обычно я читаю не эти бульварные газетенки, а литературу совсем иного рода.

Мне всегда так хотелось быть хорошим человеком, но я постоянно чувствую себя последним убийцей.

А может быть, я правда «убил»? Все зависит от того, как смотреть на вещи. На этом мне следует остановиться подробнее, но время еще не пришло. Ладно, на сегодня хватит.

Всему свое время, любил повторять мой отец.

За моим окном на дереве сидит птица, ее силуэт отчетливо виден среди обледенелых ветвей, мне кажется, будто она смотрит на меня. У меня часто возникает чувство, будто звери хотят что-то сказать мне своим взглядом, они хотят передать мне послание, которого мне не понять, послание из страны, в которую мне так хочется попасть, что от желания сводит скулы.

Я очень боялся смерти, а теперь — даже не знаю, наверное, все из-за того, что меня мучает стыд.

Вот и птица оторвалась от ветки. Помню, когда Элла была у меня весной, начались заморозки.

Я тогда еще выразил надежду, что листва, которая едва проступила на деревьях, не погибнет от холода. Элла стала с жаром объяснять мне, что у дерева есть по крайней мере еще один запас почек, которые могут заменить те, что, возможно, умрут.

Помню, она говорила с почти религиозным трепетом, и это меня раздражало. У человека и вправду может быть в голосе что-то религиозное, когда он говорит о природе, но почему-то только в некоторых случаях.

Напомню, к примеру, что большая белая акула, ужаснейшая из хищников, имеет про запас шесть рядов зубов, расположенных позади рабочих зубов. Но никто не упоминает об этом факте с тем же трепетом, с каким можно размышлять о первых листиках.

Прошлой зимой стояли страшные холода. По радио даже говорили, что, возможно, на Скандинавию надвигается новый ледниковый период. Все зависит от того, изменит ли Гольфстрим свое течение. Помню, я выслушивал эти теории довольно-таки равнодушно. Ведь время от времени климат меняется.

Я даже сказал об этом Элле в одну из наших первых встреч.

«Знаешь ли ты, что на нас надвигается новый ледниковый период?» — спросил я.

Она так хохотала, будто я пошутил.

Помню, когда я был маленьким, то боялся вулканов. И мне бесполезно было объяснять, что в наших краях этого природного феномена не существует.

Я боялся извержения вулкана, и никакие аргументы на меня не действовали.

Надо написать о том, как мы с Эллой начали общаться.

Разумеется, она была слегка удивлена, что я позвонил ей спустя так много времени. Я объяснил все как есть: что нашел вдруг бумажку с ее телефоном, которую долгое время считал бесследно исчезнувшей.

Затем мы договорились о встрече, а после этого встречались еще несколько раз, прежде чем между нами установились более тесные отношения.

Меня всегда удивляло и смущало только одно: каждую нашу встречу Элла казалась мне совсем иной, чем в прошлый раз.

Сначала, когда мы условились о встрече возле Национального музея, я ждал, что сейчас увижу женщину в стиле хиппи, какой я увидел ее в парке, то есть своего рода дурнушку с чертами блаженной.

И вдруг оказалось, что она удивительно хороша. Волосы с рыжим оттенком собраны в хвост, на лице макияж, элегантный наряд. Приятные манеры, весь ее облик дышит одухотворенностью.

Я был очарован и предложил встретиться еще раз, «на нейтральной территории», мы решили, что прогулка вдоль Карлбергского канала — это то, что нам нужно.

Идея принадлежала ей — думаю, она предложила Карлбергский канал потому, что жила неподалеку, но тогда мне это в голову не пришло.

В тот февральский день, когда мы задумали нашу прогулку, холода отступили, и погода была ужасно сырая. Элла встретила меня возле Санкт-Эриксплан, ненакрашенная, в платке, в «стеганой куртке» и в резиновых сапогах редкостного уродства.