– Ну и при чем тут Дакоста? Поскольку, я полагаю, здесь имеется какая-то связь?

– Имеется. Дакоста проскочил. Он должен был присутствовать на встрече, но его машина застряла в какихто пробках, в нескольких местах дорога была перегорожена, ему пришлось ехать в объезд, и в конечном счете он так и не добрался до места назначения. Об аресте всей компании он узнал по дороге. Ну и поступил как все. Все погорело, никакой надежды не оставалось. Он вышел из игры и затаился. Потом в числе прочих жалких беженцев беспрепятственно добрался до метрополии… Не считая нескольких посвященных, никому не известно, что этот призрачный X…– простите, но я не вижу необходимости раскрывать вам его военную кличку,– заочно приговоренный к смертной казни, и Жюстиньен Дакоста – это одно и то же лицо. Кроме того,– добавляет он, посмеиваясь,– после этого алжирского дела он уже совсем не тот…

– Не сочтите за черный юмор,– говорю я,– хватит ходить вокруг да около. Это он продал своих товарищей?

– Бог с вами! С чего вы взяли?

– Я? Ни с чего. Я просто задал вопрос.

– Боже праведный! Вы полагаете, я бы смог подать ему руку?

– Ну ладно, неважно. В конце концов, вы его лучше знаете, чем я. Лично я полагаю, что для такого дела у него вполне подходящая рожа, но это ни о чем не говорит.

– Раньше у него была не такая рожа. Это с тех пор. Некоторые из наших соотечественников стали его холодно принимать… эта история с задержавшейся машиной, конечно, показалась несколько странной… Он здорово переживал из-за этих невысказанных подозрений… Без конца перебирая их мысленно… В конце концов сам стал сомневаться, а не виноват ли он в некотором смысле. У него нет сомнений, что, доберись он вовремя до места, ему бы удалось не допустить такого развития событий.

– А этот предатель, никто так и не узнал его имени?

– Никто. Не все участники встречи были знакомы друг с другом… Вернемся к Аньес: то вызывающе-презрительное отношение к отцу, которое я у нее заметил, свидетельствует о ее сомнениях в его непричастности к алжирскому делу. Что-то в этом роде. По-другому это невозможно объяснить.

– И здесь кроется причина ее бегства из отчего дома? Чувство стыда за отца, подозрения насчет того, что он, по ее мнению, мог совершить?

– Это одна из гипотез. Должно быть, есть и другие. Взять, например, эту стофранковую ассигнацию[7].

– Да, кстати, поговорим о ней. Какую роль вы ей отводите во всем этом деле?

– На мой взгляд, она исполняет некую символическую роль. Наподобие сребреников Иуды. Она должна была напомнить тому, кто ее получит, какой-то гнусный поступок. Это черная метка пиратов. Почему бы не предположить, что люди, враждебные Дакоста, считающие его предателем, похитили Аньес, заставили ее саму пометить этот билет знаменитой аббревиатурой и…

Он умолк.

– И?…

– Черт возьми! Это все. Мое воображение дальше не идет.

– Это уже кое-что. Скажите-ка, я забыл вас спросить, вы теперь устроились работать по какой части? Вы, случайно, не сочиняете телесериалы?

– Нет. Но в некотором роде я все же писатель.

– Мне следовало бы догадаться. Детективы?

– Нет…

Несмотря на свою озабоченность, он разражается хохотом.

– Представьте себе, что в тюряге, куда завела меня моя активная деятельность, я досконально изучил все, что когда-либо было написано о рыбной ловле, поскольку сам люблю закинуть удочку. Я написал трактат о рыбной ловле, один специализирующийся на этом издатель ее опубликовал, и я, наглый компилятор, если не сказать плагиатор, в достаточной мере пользуюсь авторскими правами, чтобы иметь возможность сидеть сложа руки и бить баклуши. Я много раз слышал, что у писаний такого рода имеются многочисленные читатели, и должен с удовольствием констатировать, что это правда.

– Во всяком случае, это замечательно,– смеюсь я.– Переход от вооруженной борьбы к рыбной ловле с удочкой!

Должно быть, эта колкость его обидела, он больше рта не раскрыл, и мы продолжаем наше путешествие молча, пересекая кварталы, которые я не узнаю. Потом в ночи вырисовываются знакомые контуры величественного акведука Арсо. Мы проезжаем поверху, и Дорвиль останавливается. Он проживает на улице Сен-Луи, в обветшалом домишке, это что-то вроде мастерской художника, в глубине узкого садика, вернее, как оказывается при ближайшем рассмотрении, заросшего травой дворика, зажатого между двумя доходными домами. Я следую за ним. Там он предлагает выпить на посошок, я принимаю предложение, это хоть как-то сгладит вкус абсента Дакоста; потом он передает предназначенные мне деньги. Попутно я спрашиваю:

– Этот предатель… он работал, как говорится, ради идеи или ради денег?

– Должно быть, ему заплатили. Ходили слухи… Я слышал, как называли сумму в пятьдесят миллионов… Но знаете, все эти вонючие сплетни…

– И когда все это случилось, разгром диверсионных групп «Омега»?

– В июне 1962-го.

– Июнь 1962-го… Вы обратили внимание, что дата выпуска билета, полученного Дакоста,– 2-6-62, то есть 2 июня 1962 года?

– Нет, я не заметил. И что бы это, по-вашему, могло значить?

– Может быть, ничего. Простое совпадение. Ладно. Ну что ж, я еще вернусь к этой зависимости, когда сочту необходимым! Вы подбросите меня до «Литтораль»?

– Разумеется.

Мы не обменялись больше и тремя фразами за весь оставшийся отрезок пути по спящему городу. Теперь я тоже потихоньку начинаю зевать. Я чувствую себя немного разбитым. Это, наверное, из-за абсента Дакоста… Дорвиль подвозит меня до гостиницы и возвращается к себе.

Дружище Брюера, должно быть, где-то потягивает свое винцо. Его нет на месте. Посыльный похрапывает в мягком кресле. Уважая отдых трудящихся, я сам, как взрослый, снимаю ключ с доски и, никого не потревожив, поднимаюсь в свою комнату, стараясь не нарушить покоя здешних мест.

Я открываю первую дверь, которая ведет в крошечный вестибюль, а затем и вторую, в саму комнату. И в тот момент, когда я ощупью пытаюсь нашарить место, где, по моим предположениям, находится выключатель, какой-то тип, от которого так и разит виски, выступает из полумрака, хватает меня за галстук, отчего у меня перехватывает дыхание, и отвешивает мне первоклассную затрещину промеж глаз. Каким же должен быть его удар, когда сей малый трезв как стеклышко! Я оказываю сопротивление. Довольно вяло, я его побаиваюсь. Никак не ожидал подобной встречи… Но вяло или нет, я его все же задеваю. Похоже, это не производит на него особого впечатления. В конечном итоге неожиданным резким ударом в затылок он отправляет меня на ковер подбирать мою шляпу. Колокольный звон в башке и тысячи искр из глаз. Светопреставление для Нестора. Я не слишком долго наслаждаюсь этим зрелищем и быстро хлопаюсь в обморок.

Добро пожаловать на родину!

Если Дакоста, мой клиент почти что поневоле, трудится на лесопилке, так это его полное право, однако это вовсе не причина, чтобы пускать мой череп под пилу. Разобравшись как следует, уясняю, что голову мою терзает не пила, а телефонный звонок. Светло, солнце, похоже, вовсю палит над городом, и я весь в поту. При полном параде, но без особой элегантности я возлежу на сбитом ковре точно в том месте, где шлепнулся в обморок. Должно быть, мой обморок плавно перешел в сон, а я того и не заметил. Да, такого со мной в жизни еще не случалось. Прогресс не остановить, как не заставить молчать телефон.

Я с трудом поднимаюсь, и ценой значительных усилий, а также точного прицела мне удается схватить трезвонящий аппарат.

– Алло! – говорю я, бухаясь на кровать.

– Здравствуйте, месье. Тут одна дама, которая…

– Отправьте ее обратно. Я не просил никаких дам.

– Извините, месье, но это она вас спрашивает. По телефону. Г-жа Ламбер.

– Ладно. Соедините меня с этой дамой. Алло! Нестор Бюрма слушает.

Я смотрю на свои наручные часы. Мне удается разобрать, что они показывают. Чуть больше десяти.