Она затрясла головой.

– Если он их занял, чего мне, спрашивается, радоваться. Разве вы не понимаете, что тот, кто одолжил ему деньги, придет и будет требовать их с меня, не сегодня, так завтра? Только этого не хватало.

– Не ломайте себе голову,– повторил я.– Там видно будет.

– Ладно. А что касается вашего гонорара, хорошо, что вы заговорили об этом. Я…

Жестом я попытался остановить ее.

– В другой раз.

– Ни в коем случае,– возразила она.– Послушайте, месье, я себя знаю. Если вы не возьмете хотя бы самую малость, я буду думать, что вы не хотите всерьез помочь мне.

– Хорошо. В таком случае, раз уж вам непременно хочется потратить деньги, двух-трех тысяч вполне довольно. Как раз на первые расходы. А там посмотрим.

Она встала и пошла доставать из ящика буфета старую коробку из-под печенья, возведенную в ранг сейфа. Открыв ее, она вынула две бумажки по пять тысяч и одну – на десять. Потом протянула мне одну из тех, что были по пять. Я не стал спорить, чтобы не огорчать ее, и спрятал ассигнацию с твердым намерением возвратить ей ее при первой же возможности. Осушив до дна свою рюмку, я схватился за шляпу.

– Буду держать вас в курсе,– сказал я.

Верните его,– взмолилась она.– Это он в припадке отчаяния, с тоски.

– Безусловно.

– Не может быть, чтобы он совсем меня бросил. Что со мной будет, да еще с ребенком? А все эти неприятности, я так их и чую, словно они уже навалились на меня!

– Ну, будет, перестаньте расстраиваться. В вашем положении это не годится.

Она проводила меня до лестничной площадки, по которой гулял ветер. По-прежнему лил дождь, и где-то на заднем дворе из переполненного водосточного желоба вода с особой звучностью падала на крышки помоек.

– Скажите,– спросил я на прощанье,– кто эта юная особа, с которой я встретился на лестнице, поднимаясь к вам? Если не ошибаюсь, ее зовут Жанна.

На лице сожительницы Демесси появилась презрительная гримаса.

– Вы имеете в виду Жанну Мариньи?

– Возможно. Не знаю. Мне кажется, она живет этажом выше.

– Это Жанна, дочь вдовы Мариньи. Ничего особенного, пустышка.

– Кто, вдова?

– Дочь. Почему вы об этом спрашиваете?

Я мог бы ответить, что в мои функции входит проявлять интерес к судьбе вдов и сирот; но я ограничился следующими словами:

– Просто так.

Она нахмурила брови.

– Ну да… просто так! Вы предполагаете, что она с Полем…

– Предполагаю – что?

– Что они затевали или могли затевать что-то вместе?

– Вам это, пожалуй, лучше знать. Вы что-нибудь заметили?

– Я заметила,– проворчала она,– что все мужчины в доме – и молодые, и старые – только и делают, что косточки ей перемывают, а сами глаз с нее не сводят.

– Или с ее трусиков,– улыбнулся я.

– Ах, и вы тоже!

– Да это же сразу бросается в глаза.

– Эта потаскушка считает, что таким образом оживляет местный пейзаж.

– А вы полагаете, он в этом не нуждается?

– Боже мой! Кого вы об этом спрашиваете? Меня! Да ладно! Вам-то что за дело, а?

– Потом скажу. До свидания, мадам Демесси. Как только что-нибудь узнаю, сразу сообщу вам.

Я спустился по лестнице, преследуемый ветром, которому, видно, чем-то не понравилась моя шляпа, и получая прямо в лицо целые потоки воды, словом, ни дать, ни взять – отважный капитан. Но вот наконец я ступил на твердую землю, пересек пустынный двор и, выйдя за ворота, окинул взглядом фасад дома. На четвертом этаже вязаные зверушки по-прежнему невыносимо скучали. На пятом – нейлоновые трусики, промокнув до нитки, резвились, выделывая голубые прыжки.

Я оставил свою машину на улице Данциг, у решетки Боен. (В округе полно оград и решеток.) Забрав ее, я поехал по направлению к перекрестку Конвент-Вожирар.

Моя секретарша Элен, большая любительница бистро, сообщила в тот день, как раз перед тем, как мне ехать к подруге Демесси, что Ривале, парень, с которым мы познакомились, когда он еще держал табачную лавочку с баром на улице Пти-Шан, прямо напротив моей конторы, обзавелся теперь шикарным кафе-рестораном, расположенным на этом самом перекрестке. И раз уж я очутился в этих краях, следовало подумать о визите вежливости. Ривале был отличный парень, а после того, как он уехал с улицы Пти-Шан, мне не часто доводилось с ним встречаться. К тому же давно пора было перекусить, голод давал себя знать. Так что лучше уж подкрепиться у него.

Я остановился на улице Ален-Шартье, чуть подальше кинотеатра «Гомон». Как всегда в преддверии новогодних праздников, на площадке у выхода из метро, как и в других местах Парижа, выстроился ряд традиционных павильончиков. Толпы вокруг них не было. Вместо дождя теперь падал мокрый снег, погода стояла на редкость паршивая, так что, кроме пассажиров метро, проходивших мимо лотереи или тира, не удостаивая их даже взглядом, никого не было. Площадку заполняли одни только голуби. Целая стая с насмешливым видом прохаживалась гоголем перед никому не нужными ружьями, словно бросая им вызов. Остальные с жадностью вырывали друг у друга смесь зерна и хлеба, которую престарелая девица насыпала для них у подножия дерева. Одна из этих птиц порою взлетала, испугавшись вдруг проезжавшей по шоссе машины или чтобы просто размяться, и присоединялась к другим пернатым, сидевшим на фронтоне кинотеатра. Висевшее над ними громадное, ярко раскрашенное панно возвещало о фильме, идущем на этой неделе, на нем была изображена красивая смеющаяся девушка с очень выразительной, прямо-таки воинственной грудью. Впрочем, воинственная или нет – дело десятое, главное, что подозрительного вида следы свидетельствовали о полном неуважении птиц к титькам этой заморской красы.

Кафе-ресторан-бар, а иными словами, новое заведение бывшего табачника имело вполне подходящее название: «В Конвенте». Ничего не скажешь: смелость, смелость и еще раз смелость. Оно располагалось на углу улицы Вожирар. Я с удовольствием окунулся в приятную атмосферу тепла, вдыхая дым сигарет и аромат кофе. У стойки трое каких-то типов болтали, потягивая из своих рюмок. Один из них сказал, что из-за находившегося поблизости тира на выстрел никто не должен был обратить внимания, это было ловко придумано. Другой добавил, что именно так все и произошло, третий спросил, жив ли он, а бармен без малейших эмоций ответил, что умер. После чего все они сошлись на том, что времена мерзкие. За стойкой не было никого, кто напоминал бы Ривале. Стоявший у кассы молодой человек, занятый раскладыванием монет по размеру в полукруглые желобки предназначенного для этой цели ящика, не напоминал мне никого и ничего. У Ривале, правда, был сын, но только не этот парень. Отказавшись от своих светских поползновений, я прошел в уютный зал, где несколько скромных и тихих пар заканчивали трапезу. Я сел у окна с видом на оживленную улицу, который открывался мне из-за спины торговца устрицами, склонившегося над своими корзинами. Я заказал бифштекс. Мне его принесли. Я принялся за еду. Неустанно работая челюстями, я тем временем думал о Демесси.

Он заходил ко мне два месяца назад, ну, или почти. Где-то около пятнадцатого октября.

Это было в моей конторе на улице Пти-Шан. Элен печатала в соседней комнате на машинке.

– Я снова хочу обратиться к вам, Бюрма,– начал он с жалкой, смущенной улыбкой.– Как всегда, с просьбой об услуге. По правде говоря, если бы вас не было… не знаю, что со мной сталось бы.

Минутой раньше я застал его с моей секретаршей, он глядел на нее такими сладкими глазами, что я подумал было, уж не собирается ли он позаимствовать ее у меня на короткое время, а может, и на целую неделю. Но речь шла не об этом. Усевшись, он продолжал:

– Вы спасли меня от бродяжничества. Потом, чтобы я опять не погряз в нищете, вы нашли мне работу. И с тех пор я живу более или менее нормально. У меня есть жена… Не красотка, конечно…

Он искоса глянул в сторону стены, отделявшей нас от Элен; казалось, он весь обратился в слух, наслаждаясь стуком «Ундервуда».