Надо сказать, Гринько зря сказал на связного, что он «ненасытное мурло». Парень, хотя и любил поесть, никогда не позволял себе сесть за стол, не завершив неотложное дело. Да и никто не пригласит его сразу к столу, человека на побегушках.

Уйдя к сараям и оглядевшись, Гринько с сонным видом таращил запавшие глаза на кухонное окно, перекатывая на скулах тугие желваки: то ли нервничал, то ли действительно застыл и зверски проголодался.

Свет в кухонном окне не мигнул, а просто на крыльцо вышел худенький, неразличимый в темноте Яшка, спустился к уложенным в штабель у сарая дровам и тоненько сказал в темноту:

— Пошли в хату.

Явдоха всплеснула руками, увидя Зубра, что должно было означать: слава богу, живой, и я рада, будь как дома. Накрывая на стол, она словно плыла по комнате и была похожа на крупную свеклу хвостиком кверху — собранные в узел на темени волосы торчали кисточкой, и сама она, полная, розовенькая, совсем без шеи, наигранно улыбалась, успевая и дело делать, и в бок сунуть мужу, который, без слов поняв ее, шмыгнул за самогонкой.

— Яков, присядь-ка возле. — За руку притянув к себе хозяина, Гринько взял из его рук граненый штоф, налил три рюмки. Никому не предлагая, выплеснул самогонку в рот и забил его ржаным хлебом, нетерпеливо начал жевать. — Все ли ладно? — спросил он наконец и резко предложил: — Пейте, чего переглядываетесь!

Яшка с Дмитром церемонно опорожнили рюмки.

— Происшествиев особых нет, но и что все ладно, не скажешь, — подцепив корявыми пальцами кусок огурца из тарелки, начал Яшка Биба. Он всегда говорил путано, даже если все обстояло благополучно. Можно сказать кратко и просто: «Задание выполнено». А он обязательно напустит тумана: «Надо бы затемно, а связной засветло потащился передать «грипс»[4], а то бы, если на мосту оказался их торчальщик, встреча хотя бы и состоялась, а там кто знает, чем бы все кончилось, может, была бы заварушка для нас вовсе нежелательная…» И когда тошно становится слушать Яшку, его перебивают. Явдоха говорит, он привык придуряться на людях и не сразу из этого состояния способен выйти. И верно, Сморчок был преушлый, понятливый человек, ему не требовалось дважды повторять одно и то же, а задания он выполнял с завидной быстротой и точностью, но говорить начнет, будто перед следователем в придурковатость впадает. И если тут не помощь Явдохи — только цикнет на него, — нормально, без витиеватости, излагать свои мысли Яков не способен.

Зная эту слабость Бибы, Гринько нетерпеливо спросил:

— Какие же «не особые происшествия» и что «неладно», ты конкретнее давай, не тяни.

— Ну где же ладно, когда Артистка на базаре бабе морду побила, а ее мужику двухведерную кадку о остатками капусты на башку напялила.

— Может, за дело? — слегка улыбнулся Гринько, но поправился: — Незачем, конечно, к себе внимание привлекать!.. Ну а мужик что?

— Милицейскую свистульку в зубы и давай свиристеть, на подмогу звать.

— Совсем плохо… — хмурясь, круто качнул головой Гринько.

— Это еще не совсем погано, — подзадорил Яков. — Марья, то есть Артистка, ну так и есть артистка заслуженна, такую спектаклю разыграла на людях, за нее боязно. Куда умная дура полезла, сидела бы себе в тенечке. Серьезным делом порученным орудует, к чему ей физзарядка…

— Что за спектакль» куда ты разговор уводишь? — одернул Гринько.

Биба выпучил глаза — чего тут непонятного? — ответил:

— Свисток вырвала у мужика, уцепила верзилу за отвороты шинели да так рванула вниз — двумя полосами разодрала края бортов донизу. Тут два милиционера прибежали, схватить Марью хотели, сдержать, но не можут, она одному локтем в грудь, тот кубарем… Народ хохочет, потехой исходит, сгрудился, тут Марья-то и утекла. Вот чего ей теперь за это дело будет?

— Ничего не будет, — зло бросил Гринько. — На вид себя выставила… Сова в городе?

— Тут он, под тобой, в схроне. Позвать, что ль? — поднялся Биба.

— Сам спущусь к нему, — усадил хозяина на табурет Гринько. Он обрадовался, что сможет повидать своего эсбиста[5] Сову и узнать от него побольше и потолковее информацию. Поэтому интерес у него к Сморчку пропал. Выпив еще рюмку, он приказал Якову: — Артистку мне в любую пору до завтрашнего утра доставь. Да чтоб без ее Миколы, пусть не болтается тут возле дома. Сам присмотришь. А теперь проводи нас с Дмитром в подпол.

Просторный схрон Бибы под сенями и сараем Гринько считал самым уютным. Сюда затащили даже кровать из железных прутьев.

Яков засветил лампу, и Гринько увидел на койке спящего в телогрейке и сапогах Сову. Тот не пробудился даже тогда, когда Гринько громко заговорил, взяв со стола бутылку с остатком самогонки:

— Нажрался, скот… Зачем, Яков, дал? — напустился проводник на Бибу.

— Так Сова же с собой принес, бутылка не моя, — оправдывался тот, раскрывая шкафчик. — Моя вот, немецкая, пузатая, это энзэ, я ему так и сказал, неприкосновенный запас.

— Чего ж в ней половина? — затормошил спящего Гринько.

Эсбист вскочил с постели, лохматый, большелобый, со сплющенным кривым носом и неестественно узким, будто в насмешку срезанным, подбородком.

— А-а?! — дико рыгнул он, утер ладонью губы и так довольно ощерился, узнав своего вожака, что, казалось, готов был броситься в объятия. Да вовремя успел сообразить, что от него разит перегаром. А потому только сделал приглашающий жест присесть, простуженно говоря: — Надо же! Не думал, не гадал, Друже Зубр! Вовремя! Как же вы вовремя! Голова кругом идет…

— Пить надо меньше, — жестко бросил Гринько, присаживаясь на короткую лавку. — Тебя же голыми руками бери, не только шороха, голосов не чуешь. А тебе это непозволительно по рангу.

— Учту, виноват… — покаялся эсбист. — Простудился, решил полечиться.

— Я так и подумал, друже Сова, — примирительно заключил Гринько и все же предостерег: — Повторов избегай, не допущу я, чтобы моего знающего помощника потрошили чекисты.

— Резон есть, — согласился тот.

— Сверху не слышно весенних указаний? — поинтересовался Гринько.

— Артистку попытайте, через нее же связь к краевому проводнику Хмурому… — тонко хихикнул эсбист, добавив: — Может, у нее с ним поближе контакт.

— Ты мне это брось! — возмутился Гринько, но, видать, поторопился выразить свои эмоции, заинтересованно спросил: — Что-нибудь известно тебе?

— Ни-и, шуткую, — замахал руками Сова, поняв, что сболтнул не просто лишнее, но и опасное для себя.

Об этом же сказал ему и Гринько:

— Ты учти, ночная птица, Хмурый не переносит любопытных, поэтому твои догадки могут сильно напортить тебе. Я не скажу, другой выслужится… Ты это понял. Опохмелись на здоровье, если охота есть. Да спать давай. Кровать моя. Все! Гася свет.

Отправляясь представить нового своего заместителя первому секретарю обкома партии Профатилову, полковник Исаенко говорил Киричуку:

— Учти, Василий Васильевич, будешь говорить с Ильей Ивановичем, помни, он человек опытный, отлично изучил местное население, знаком со множеством людей. И главное — всегда чувствует и знает обстановку. Обрати внимание: чувствует! Ты с этим столкнешься не раз… Во все вникает, но не по мелочам. Так что от тебя, Василий Васильевич, уже сегодня требуется широта познания и глубина мышления в новом качестве.

— Я еще в курс дела не вошел, — напомнил Киричук.

— Принял командование, значит, за все и в ответе, — пояснил Исаенко. — Бандитам все равно, когда мы приходим, когда уходим. Кстати, припомни-ка, что говорил твой наставник юности Наумцов: «Чекист с четверть оборота должен подключаться к любой оперативной скорости». Я верно помню?

У Киричука потеплели и оживились глаза.

— Смотри-ка, помнишь, — удивился он. — Федор Владимирович при этом еще добавлял: «Не теряя ориентировки».

— Разумное дополнение, — поддержал Исаенко и спросил: — Тебе известно, где он сейчас?