— Как общается? — спросил старик довольно глупо.

— Мы разговариваем — две мыслящих планеты…

— «Мыслящих»…

— Да. Планет, которые не мыслят, нет. Движение есть мышление и созидание. Планеты вращаются вокруг солнц, самим полётом своим решая сложные уравнения взаимовлияний, центробежных и центростремительных сил… За вашим окном пересыпается песок на моих холмах — он ищет устойчивого положения. Готовы ли вы с помощью ваших формул и счётных машин указать каждой песчинке надёжное место?

— Долго заниматься…

— А природа решает такие задачи ежесекундно и с лёгкостью. Мой ветер, мои волны — это мои раздумья, как ваши раздумья — электрические импульсы в мозгу. Я рада была только что связаться с Землёй, с которой не общалась несколько миллионов лет, и расспросить её о вас, узнать ваш язык. Мы с Землёй давно разошлись в научных воззрениях. Я опираюсь в познании мира только на свои способности. Земля создала вас — как вы теперь изобретаете искусственный интеллект. Вы — её средство познания. Я считаю неверным этот путь, планета Земля заметно поглупела, простите, — так как люди нарушают её мысли, вмешиваясь в движение рек, почв, дождей, перемещая массы полезных ископаемых, засоряя поверхность планеты. Я против и создания вами машин: вы наделяете их замечательными способностями вместо того, чтобы развить эти способности в себе. Насколько умнее и здоровее было бы человечество, если бы каждый обладал силой трактора и памятью электронной машины!

Дыдваче хмыкнул. Но, поразмыслив, вежливо сообщил:

— Ваше мнение не лишено оснований. Как ваше имя — чтобы я мог передать его землянам… Если, конечно, вернусь в нормальный мир, — добавил он про себя.

— Комбинация излучений, по которой меня узнают другие планеты, невоспроизводима на человеческом языке. По праву первооткрывателя вы можете дать мне любое название. Как зовут вас?

— Дыдваче, — стыдливо сказал старик. — По-настоящему — Пантелеймон Фёдорович. Я взял псевдоним, когда занялся наукой.

— Я буду именоваться в честь первооткрывателя. Планета Пантелеймон Фёдорович!

Учёный смутился.

За окном совсем рассвело. Небо очистилось, оно оказалось зелёным. Два солнца — громадное синее и маленькое жёлтое — плыли над барханами по извилистым линиям: видимо планета решала особо сложную задачу — вращалась, покачиваясь.

Вдруг рванул ветер, стёкла задрожали и, кажется, прогнулись внутрь помещения. Комнатка с исследователями оторвалась от почвы, речная долина стремительно отдалилась. Вот уже и реки не видно… В окне — материк, похожий не то на пистолет, не то на Африку… Вот и целиком планета умещается в раме. Квадратное облако пролетело по краю диска вверх, вниз — планета Пантелеймон Фёдорович помахала на прощанье белым платочком… Затерялась среди звёзд.

Учёные сидели на полу. Помолчав, Витька сообщил:

— А меня зовут Перекуров. — Он вдруг вспомнил, что так и не представился.

— Будем знакомы, Пешеходов, — рассеянно согласился старик.

Надуватель чернильниц опять смолк. Обернулся к другому окну: там по-прежнему летел снизу вверх пенистый водопад. Надо полагать, время там текло в обратном направлении.

— Вот как, — заговорил Дыдваче, размышляя вслух. — Какие возможности у моего эксперимента… Найти условия, при которых какой-либо закон не выполняется! Я ведь не только назло кому-нибудь, не из-за жилья пошёл на это. Предполагал: всё будет возможно. Не надо ракет, достаточно найти условия, при которых световой год равен миллиметру, — и вот встречи с инопланетянами… Если двадцать плюс двадцать — опять же двадцать, то люди будут бессмертными: возраст не увеличивается. Можно даже молодеть: если двадцать плюс двадцать — всего лишь пятнадцать… Но я переборщил. Чтобы управлять миром, надо иметь опору, держаться какого-то закона. Если б я твёрдо знал, что дважды два — например, девяносто! Избавился бы от непредсказуемости! А то считаю ножки стола, сегодня получается три, вчера было семь! Приму ошибочную основу — такое начнётся… вселенная погибнет. Потому и сижу… вне мира…

Витька с жалостью придвинулся к нему. Хотел бы помочь, да не знал чем. Учёный искоса посмотрел на него и хмуро сказал:

— Брал я тетрадку у тебя, на ней таблица умножения. Да вот не удалось. Не мучайся, ничем не пособишь. Впрочем… — Он оживился. — Помню, когда начал я это всё, сберёг для страховки какую-то формулу. Здесь, в комнате, спрятана. Я всё перерыл — нету. Поищи! Может, свежим глазом…

Перекуров радостно вскочил. Бросился перекапывать кучи бумаг, исследовать стены: не нацарапано ли что-нибудь на них? Исполненный рвения, он взобрался на стул, снял с гвоздя ходики. Выдернул матрас из-под стола.

Старик следил за ним без надежды.

— Не так, — произнёс он надтреснутым голосом. — Эти вещи — сейчас есть, а час назад не было. Через минуту, может, бумаги станут помидорами. Нет, я как-то надёжнее спрятал…

Витька опустил руки.

— А что у меня надёжное, — продолжал рассуждать Дыдваче. — Даже сам я — не неизменный. То был толстый, то на правую ногу припадал, то облысел, то вдруг выросла древнекитайская косичка… Единственно, с ума вроде ещё не сошёл.

У Перекурова капнула слеза. Он отвернулся к окну с водопадом.

Но водопад уже сменился на заросшую малинником гору с чёрной дырой. В дыре что-то ворочалось и вздыхало. Кусты над ней зашевелились, из них вылетел камень и упал перед входом в пещеру. Сопение на секунду прекратилось, затем послышалась ещё более громкая возня, и на свет стремительно вырвался гигантский медведь с блестящей бурой шерстью. Он заревел и встал на задние лапы, устрашая врага.

Однако противник не показывался. Подождав и успокоившись, понюхав воздух, животное полезло по склону и стало объедать малину.

— Пещерный, — определил Дыдваче, поднимаясь, и тоже подошёл к окну.

Из кустов возле зверя вдруг выскочило несколько человек в шкурах, с рогатинами и с камнями на палках. Они пронзительно заверещали, бросаясь на медведя. Тот махнул лапой, один охотник покатился по откосу и сорвался в пропасть. Но другой уже сунул зверю копьё в бок, двое упёрлись в него рогатинами, ещё один обрушил на череп медведя острый камень…

— Предки наши, — шёпотом пробормотал учёный. — Кроманьонцы.

Зверь захрапел и распластался, подмяв кусты.

Тут же откуда-то сбоку появилось всё племя: женщины со спутанными волосами, тёмные от загара или от грязи дети. Кто-то нёс дымящую коробку из коры, другие — сучья. Племя втянулось в пещеру, там сейчас же запылал огонь, из входа полетели кости, мусор. Охотники на склоне разделывали тушу, и вскоре медведь проделал обратный путь в своё бывшее жильё, но теперь частями и не по собственной воле.

Дыдваче одобрил:

— Удобное жильё, не подступишься. Небось, вождь у них мудрец. Может, предок мой: с головой старикан, вроде меня.

— А мой предок? — осведомился Витька ревниво.

— Твой в пропасть улетел, — мрачно отозвался Дыдваче. — Тоже лез куда не надо, в чернильницы дул… Но может, и не так, герой он. Погибают-то — недотёпы и герои. В непроливашку стоит дунуть для пробы. Законы природы — те же непроливашки: вроде бы природа в них накрепко заключена, но вдруг необычное условие, дунул кто-нибудь, и выскакивают факты из границ. Или кляксы.

Перекуров вспомнил об украшениях на своём лице и стыдливо прикрыл щеку ладонью. Потом мечтательно заявил:

— Ружьё бы мне! Я бы предкам помог!

— Сквозь время не выстрелишь. Я уж смирился — такое повидал…

Хозяин сел за стол и подпёрся кулаком уныло. Откуда-то выбрался заяц, произведённый при вычислениях, встал на задние лапы под ходиками и отъел кусок гири. Сморщился и выплюнул, железка поскакала по полу. Затем расстегнул пуговицы на животе, снял зимнюю шкуру и, поёживаясь от холода, под мышкой понёс её куда-то прятать на лето.

— Ткни там в стену, — сказал Дыдваче. — Возвращайся в класс.

— А мы не отъехали куда-нибудь? — виновато и со страхом уточнил гость.

— Вашу школу построили на месте дома, в котором я когда-то жил. Моя комната выпала из вселенной, но стоит, где и прежде. Так что если нарушить её изоляцию, окажешься в твоём классе.