Хлодомар плюнул, бросил меч и захохотал.

— Смерть ему! Сжечь его!

Амфитеатр задрожал от криков. Тысячи рук простирались к дерзновенному, осмелившемуся оскорбить Рим. Этерний Фронтон уже открыл дверь, ведущую в помещение гладиаторов, чтобы выставить против Хлодомара целый отряд, но в эту минуту раздался голос Ония:

— Бросить его на растерзание диким зверям.

Эти слова зажгли толпу, как удар молнии. В полных гнева глазах, устремленных на Хлодомара, искрилось торжество над близким страшным концом оскорбителя Рима.

Этерний Фронтон спустился в подземелье для приготовлений к последней и самой великолепной части зрелища. В полуосвещенном проходе перед ним вдруг появилась Саломея. Лицо ее было бледным, и мрачный блеск был в ее глазах.

— Ты от цезаря? — коротко спросила она. — Что он ответил?

Фронтон робко взглянул на нее.

— Он готов отдать кого угодно, только не дочь Иоанна из Гишалы. Народ имеет право на ее жизнь…

Саломея горько засмеялась.

— Народ! Конечно, он должен льстить толпе, а это в Риме возможно только посредством крови и золота.

— Когда ты просил его?

— До начала игр.

— Попроси его еще раз Быть может, когда он насытился кровью.

— Саломея, ты ведь знаешь… Это было бы напрасно.

— Все равно нужно сделать последнюю попытку Если же и она будет неудачна, тогда…

Голос ее перешел в невнятный шепот, и глаза потемнели. Этерний Фронтон с ужасом смотрел на нее.

— Тогда, Саломея? — дрожащим голосом переспросил он. — Ты ведь знаешь как я люблю тебя. Для меня счастье исполнить каждое твое желание, но ты требуешь невозможного.

Она пожала плечами.

— Ты думаешь, что я не знаю. Я не потому требую, что надеюсь на исполнение. Я только буду более спокойна, когда буду знать, что все было сделано…

— Но… Уже в последний раз, когда я просил его об этом, Веспасиан нахмурился.

— Да, конечно, если милость Веспасиана для тебя важнее, чем…

Этерний Фронтон поежился, увидев угрожающее выражение ее глаз.

— Иду, — сказал он, — иду.

— Я буду спокойнее, — повторила она странным голосом, — спокойнее…

Когда Фронтон вернулся, Саломея сразу увидела по его расстроенному лицу, что нет никакой надежды. Тамара должна умереть.

— Где она? — спросила Саломея, выпрямляясь.

— Там, — пробормотал он указывая на узкую железную дверь.

Саломея направилась к двери.

— Что ты делаешь, Саломея? — сказал он, хватая ее за руку.

Она вздрогнула от его прикосновения, как от чего-то гадкого. И все-таки она улыбнулась ему, как улыбалась в Птолемаиде после пляски во время пира.

— Ты в самом деле любишь меня, Этерний Фронтон? — спросила она.

— Ты еще спрашиваешь, Саломея? — ответил он с волнением. — Разве я не исполняю во всем твою волю? Если бы ты хотела отомстить, ты не смогла бы сделать более того, что сделала. Ты превратила меня в раба.

— Если бы я хотела отомстить тебе. — задумчиво повторила Саломея. — Разлука со мной доставила бы тебе страдания? Если бы ты потерял меня, ты был бы несчастен?

Он побледнел, губы его задрожали.

— Потерять тебя, Саломея? Я бы этого не перенес.

— Ты бы не перенес… — прошептала она. Затем, меняя тон, она сказала, указывая на дверь. — Открой!

Он взглянул на нее с изумлением.

— Ты что-то скрываешь от меня, Саломея, — сказал он с возрастающим беспокойством. — У тебя на уме что-то страшное…

Она улыбнулась принужденной улыбкой.

— Что страшного в том, что мне хочется облегчить последние минуты Тамары? Подумай, она была мне так близка, она мне почти сестра. Я бы хотела утешить ее, ободрить. Ничего, кроме этого, я не могу теперь сделать…

— Ты клянешься мне?

— В чем?

— В том… Часто случалось, что осужденные избегали последних мук… им доставляли перед казнью яд или кинжал.

Она гордо покачала головой.

— Иудейка не боится смерти, на которую идут ее братья.

— Но ты, ты, Саломея…

— Ты думаешь, что я могу покинуть тебя? О нет! Раз попав в Рим, нельзя уйти из него: поэтому… право, Фронтон, я начинаю верить в твою любовь. Она делает тебя ребенком.

Она позвала проходившего мимо привратника, чтобы он открыл ей дверь. Этерний поспешил за ней.

— Саломея, еще раз, молю тебя…

Она остановилась, улыбнулась ему и сказала.

— Я люблю тебя, Фронтон, я люблю тебя.

Она сказала это шутливым, почти насмешливым голосом, и рука, которая коснулась лба Фронтона, была холодной и сухой.

Через четверть часа толпы женщин, детей и стариков потянулись, связанные попарно, на арену. Там, в отгороженном от зрителей помещении воспроизведен был в миниатюре вид Иерусалима. При виде хорошо знакомых башен и кровель иудеи огласили воздух воплями бесконечной скорби и простерли закованные в цепи руки к сверкающему золотом храму.

Все было воспроизведено с мельчайшими подробностями. Белая постройка расположена была террасой, как мраморный храм. Воспроизведены были ворота, зал Соломона с мраморными колоннами, кедровой крышей и пестрым мозаичным полом, царское место с тремя входами, коринфские колонны, между которыми в Иерусалиме некогда торговцы предлагали свои товары. Жертвенный алтарь высится среди отделения для священнослужителей. В предверьи к внутреннему храму воспроизведена была даже гигантская виноградная лоза — символ власти жрецов. И как в Иерусалиме, так и здесь, святыня была завешана вавилонским ковром с вытканными в нем четырьмя священными красками, символами четырех стихий.

Над крышей поднимались бесконечные золотые острия. На храме Господнем они служили для того, чтобы отпугивать птиц, а здесь… здесь к ним привязали беззащитных пленников. Из подвалов до них доносился глухой рев зверей.

Саломея оставалась у Тамары и Мероэ до последней минуты. Но она не обменялась ни единым словом со своей подругой из Птолемаиды. Только, когда они встречались глазами, у обеих мелькала на лице улыбка. Этерний Фронтон стоял рядом с Саломеей и смотрел на нее с любовью и тревогой. Он все еще чего-то опасался.

Слуга принес распоряжение цезаря. Народ возмущался — слишком долго его заставили ждать.

Фронтон схватил Саломею за руку и потащил ее от помоста, на котором находились осужденные. В эту минуту появился Домициан узнать о причине задержки. Невольно Фронтон выпустил руку Саломеи и побежал к сыну Веспасиана.

Копия храма вознеслась наверх; на его крыше между осужденными были Тамара и Мероэ. Рядом с ними был Хлодомар, вооруженный коротким мечем. Он один был освобожден от оков. В ногах у Тамары сидел кто-то. В ту минуту, когда помост подняли наверх, она с криком безумного восторга обняла Тамару. Это была Саломея.

Этерний Фронтон вздрогнул от звука знакомого голоса и посмотрел вверх. Он отшатнулся, и лоб его покрылся холодным потом. Саломея кивнула ему, улыбаясь.

— Кто однажды видел Рим, уже его не оставит. О, как я люблю тебя, Этерний Фронтон, как я люблю…

Он крикнул рабам, чтобы они остановили машину. Но было уже слишком поздно. Храм иудейского Бога появился уже на арене, приветствуемый оглушительным ревом толпы.

Из груди Этерния Фронтона вырвался страшный крик. У него было отнято то единственное, что он любил. Жизнь его снова станет такой, как прежде, пустой и безрадостной Еще более безрадостной, чем прежде, когда он не знал любви и не ощущал в ней потребности. Теперь он навсегда одинок.

Игры закончились. Смеясь и болтая, зрители уходили из театра. Регуэль был среди них.

Он ни о чем не думал и не знал, куда идет. Ему было безразлично, что бы ни случилось. Он даже не думал о мести. Все исчезло.

Он едва обернулся, когда чья-то рука легла ему на плечо. Перед ним было желтоватое лицо с острой черной бородой. Он с трудом припомнил, что где-то уже видел его, и даже несколько раз. Сначала на триумфальном шествии цезарей, потом на улице, когда встретил Саломею. Когда это было — вчера? Один день стал для него вечностью.