Толчки…

Вспышки…

А потом глаза залил мрак…

«Может, обойдётся?.. Я обещал сказать Идо, что…» – полковник затряс головой, пытаясь освободить глаза от мрака, но не смог. Лицо его онемело, исказилось, приняв странное выражение, а от нестерпимо колющей изнутри глазниц боли расширились зрачки. «Я обещал…» – снова подумал полковник, и вдруг ему показалось, что за окном, к террасе, пробираются какие-то люди и пристально следят за каждым его движением. Полковник торопливо, с какой-то самому себе непонятной опаской, повернул голову в сторону окна, но ничего во тьме разглядеть не сумел, лишь ощутил лёгкое головокружение, дрожь в теле и чувство бесприютности. Не осознавая от чего именно, ему захотелось защититься, и, неожиданно для себя, прошептал: «Господи, заступись!»

Тишина.

Полковник напряг слух.

Тишина.

Тишина безответная.

«Господи, заступись!» – повторил он, бросаясь к выключателю. Подмяв под себя темень, комнату залил электрический свет. Полковник электрический свет выключил и чиркнул спичкой. Из розовой свечи на серебряном подсвечнике выглянул жёлтый язычок пламени и осветил стоящую рядом фотографию жены. Сутулясь, словно его охватил озноб, полковник стал бродить по комнате на вдруг потерявших силу ногах. «Господи!» – полковнику показалось, что его ноги несут на себе не тело большого мужчины, а нечто невесомое или даже вовсе отсутствующее. Жёлтый язычок свечи успокаивал, и полковник, держа свечу в одной руке, другой рукой недоумённо трогал попадавшиеся на пути предметы. Возле книжного шкафа он остановился и с какими-то книгами охотно побеседовал.

Вдруг полковнику показалось, что дверь из комнаты Офиры и Идо распахнулась, и внук, мягко взяв из его рук свечу, позвал следовать за ним. Пройдя через террасу, они по ступенькам спустились к лужайке возле дома и оказались на сверкающей, словно посыпанной фосфором, поверхности узкой, совершенно не знакомой им тропинке. «Пойдём, дедушка!» – звал Идо. Он держал свечу очень старательно, словно опасаясь, что та выскользнет из его пальцев, и тогда они не смогут разглядеть дорогу, чтобы продвигаться дальше.

«Нет, – торопливо прошептал полковник, – нет!» – и тогда дверь комнаты Офиры и Идо закрылась.

Словно ища защиты, полковник отступил в чёрную глубь комнаты и, вновь почувствовав в голове сильный толчок, на минуту замер.

«Не думать! – приказал он себе. – Если не думать, то —

не станет вопросов,

не станет ответов,

не станет тревоги,

не станет недоумений,

а если, к тому же, закрыть глаза, а уши прикрыть ладонями, то – возвратится ощущение доверия…»

Полковник вернул свечу на место, задул её, ладони прижал к ушам, а потом, затаив дыхание и прислушавшись к странному, незнакомому движению в голове, решил: «Кто-то пытается прошибить мне череп».

За окном показались едва различимые контуры мира, и тогда полковник подумал, что человека можно лишить сна или любимой, или чего-то ещё, но невозможно лишить его утреннего света.

И лучей солнца.

И запахов травы.

И веры.

И надежды.

«Что это я? – изумился полковник. – Если Это так, как оно есть, значит, так оно и НУЖНО… ОЧЕНЬ НУЖНО… И всё тут!.. А может, не всё, может, всё обойдётся, и Это будет не НУЖНО…»

Толчки в голове… И ещё… И ещё…

«Оставьте, – взмолился полковник, – оставьте меня!»

Толчки и вправду оставили его, и вернулось дыхание.

Мрак, покинув потолок и стены, внезапно обернулся длинным огненным языком, который, взобравшись на колени полковника, стал лизать их жадно, исступлённо.

«Точно так, как тогда…Там…» – полковник вновь погрузился в себя…

…Когда он прибыл из Рош Ха-Никра в штаб 91-ой дивизии, ливанский городок Эйн Эль-Хильве был объят жёлтыми языками пламени, и только густые клубы дыма, суетливо продираясь через ряды оливковых деревьев, покрывали окраину городка тяжёлым мраком…

– Прибыл? – послышался в темноте голос командира пехотной бригады Хагая Регева.

– Мне передали, чтобы я…

– Становись в строй! – перебил Регев, протягивая руку. – Арик просил позвать тебя… «НУЖЕН… – сказал о тебе Арик. – ОЧЕНЬ НУЖЕН…» Приказ о твоём назначении у меня. Примешь батальон, подполковник…

– Я – подполковник?

– Со вчерашнего дня… Арик о тебе помнит…

– И я…Я о нём не забываю…

– Отлично! Да, просьба в темноте фонариками не баловаться…

– Понятно! – подполковник ощутил пробежавший вдоль спины холодок страха.

«Наверно, постарел… – подумал он. – А может, страх оттого, что уж больно палёный…Вечно везло…Только ничто в мире не вечно…И везение – не вечно…».

Во время атаки на крепость Бофор о страхе забыл. Лишь об одном помнил: «НАДО!.. НАДО ОЧЕНЬ!..»

… Сбросив огненный язык с колен, полковник встряхнул головой. В комнату робко пробирался ещё нестойкий свет раннего утра.

«Идо!» – полковник рукой пошарил в воздухе.

В ответ ни звука.

Рука опала в тишину.

Какое-то время полковник продолжал сидеть недвижно, но затем снова достал спички и наклонился к серебряному подсвечнику.

Свеча, укутавшись в розовый свет, стала, тихо потрескивая, мякнуть.

Повернув голову к окну, полковник увидел, как небо сбросило с себя одну за другой две звезды; казалось, что, падая, они попытались, задержаться в воздухе, но возле земли вдруг рассыпались и не стали.

«Место звёздам на небе!» – подумал полковник и, отводя взгляд от окна, стал смотреть, как тает воск свечи. «Наверно, так сочится душа», – решил он.

Боль в голове.

Белая пелена.

Белый звон.

Полковник задул свечу.

«Что это?» – возрастая, то снова затихая, по комнате забегало настойчиво-унылое посвистывание, и полковник, отчаявшись угадать источник столь странного звучания, встревоженными руками обхватил голову и зажмурил глаза.

«Вот и настало оно – сегодня…» – полковник содрогнулся, представив себе на миг мрачную, безрадостную землю Кфар-Даром, покрытую грудой мусора, выбитыми оконными рамами, разбитыми плитами дорожек, изувеченными трубами, кусками штукатурки, растерзанной мебелью.

«Это – недоразумение…» – вслух проговорил он.

Оглушительный треск и пронзительная боль заставили вздрогнуть. «Это недо…» – пытался повторить полковник, но замер на полуслове – с потолка посыпалась штукатурка, послышалось пронзительное звяканье оконного стекла, и огромный бульдозер с опознавательными знаками армии Обороны Израиля, расшатав стены комнаты, проник в широкую тёмную трещину. Торопливо подкатив к креслу, бульдозер угрожающе занёс над полковником ковш с торчащими из него стальными зубами.

«В моей комнате разъярённый носорог?» – полковник напряг все силы, пытаясь подавить в себе чувство омерзения, вызванное пугающим натиском раскрытой стальной пасти. Наклонив голову набок, полковник в недоумении оглядел смятые, рассыпанные вокруг предметы. «Носорог?..» – полковника ослепила пронзительная боль в глазах и он, прерывисто дыша, настороженно прислушался к наступившей тишине.

Не дождавшись ответа, полковник принялся колотить по вдруг онемевшим коленям, вспомнилась не раз слышанная где-то фраза: «Земля ушла из-под ног…».

Из ковша, будто из огненной пасти, рвались густые пучки малиновых искр, и полковник, пытаясь увёрнуться от напора нестерпимого жара, прятал лицо.

«Он пришёл за мной…», – подумал полковник о носороге и, не переставая колотить себя по коленям, вслух громко спросил: «Мне собираться?»

Раскалённая пасть оставалась безответной.

«Тогда уходи ты!» – попросил полковник.

Носорог не двигался с места.

– Адвоката! – крикнул полковник – Я требую адвоката!

– Зачем он тебе? – проскрежетав зубами, вдруг проговорила пасть.

– Он защитит!..

– Кого?

– Меня… Нас…

– А вы – кто такие? И от кого собираетесь защищаться?

Полковник безмолвно развёл руками, затрудняясь вспомнить, кто они, и от кого собираются защищаться.