Сыновья подошли к ней, обняли ее с обеих сторон.

— Мама, одна ты у нас осталась, — сказал Анджей.

— Только не огорчи нас какой-нибудь глупостью, — заметил Антек.

Оля внимательно посмотрела на него.

— Что ты хочешь этим сказать?

Но Анджей поспешил опередить брата:

— Не правда ли, Антек, приятно, когда родители делают глупости?

Но Антек с ним не согласился.

Разошлись рано, потому что действительно надо было выехать с рассветом. Хотя Варшава была уже занята немцами, первоначальный план остался в силе: они решили «проникнуть» в город с запада. Перед ними был дальний путь.

Переправа через Вислу в Вышогроде была очень трудной. Мост лежал в развалинах, как разодранный аккордеон, и только самые отчаянные — в основном молодежь — отваживались пробираться по остаткам взорванных ферм с одного берега на другой. Какие-то предприимчивые жители Вышогрода организовали переправу на паромах. Дело осложнялось тем, что напротив Вышогрода находится, как известно, остров. Это облегчало восстановление моста, но затрудняло переправу на пароме. Здесь, собственно, требовались два парома.

У переправы собралось множество телег. Был базарный день, и, несмотря на то, что время было военное, толпы мужчин, женщин и детей собрались на базар — велика сила человеческой привычки. Впрочем, ведь победители считали, что война окончена. Немецкая комендатура уже огласила несколько приказов, и некоторые из них в данных условиях выглядели совершенно нелепыми. На одном из зданий рынка Анджей увидел объявление, запрещающее связывать домашнюю птицу мучительным для нее способом.

Он рассмеялся и указал Ромеку на это объявление.

— Думаю, что о людях они так не заботятся, — сказал Ромек и сразу стал серьезным.

По правде говоря, ничто не напоминало юношам, что они едут по городу, занятому неприятелем. Здесь не чувствовалось ни паники, ни вообще какого-либо возбуждения. Женщины торговали яйцами, аптекарь стоял на пороге своей аптеки, зазевавшись на приезжих, хотя в аптеке, как обычно в базарный день, было многолюдно и помощник едва справлялся с атакующими его клиентами. И только там, где съезжались к парому многочисленные телеги, чувствовалось какое-то особое оживление. Переправившиеся через реку двигались в сторону Сохачева, им казалось, что там безопасно, хотя еще совсем недавно оттуда доносилась артиллерийская стрельба.

Аптекарь сказал Ромеку:

— Дорогой мой, что там делалось неделю назад! Я думал, земля провалится… А какое стояло зарево!

Зарево они видели еще из Пустых Лонк. Ромек задумался над тем, как это выглядело вблизи.

Ромек еще раз показал себя отличным возницей: он ухитрился так проскользнуть между сгрудившимися телегами, что оказался третьим в очереди к парому. Короче говоря, он очень быстро пробрался к переправе — остальное уже от него не зависело, теперь вся надежда была на лошадей. Наспех сколоченный паром был немного выше берега острова, и лошадям приходилось прыгать с парома на берег, таща за собой телеги. Некоторые лошади не осмеливались на такой прыжок, приходилось подставлять им настил из досок. Но лошади из Пустых Лонк послушались Ромека и легко взяли препятствие. Ромек был в восторге.

— Ты только посмотри, что за умницы! — обратился он к Анджею, ища выхода своим чувствам. Но Анджей относился к лошадям как горожанин, равнодушно и в ответ на восторги Ромека пробормотал что-то себе под нос.

Наконец они выбрались на другой берег, и сразу изменился пейзаж, изменилось и настроение.

Дорога вначале была хорошая, хотя и не асфальтированная.

В хорошую погоду все выбоины обычно были сглажены и выровнены. Но через несколько километров начался песок, и лошади пошли теперь медленнее. Колеса глубоко тонули в сером песке, время от времени под ободьями что-то скрежетало. Лошади ставили ноги осторожно, будто танцуя.

— Посмотри, — Ромек указал кнутом под ноги лошадям.

Анджей засмеялся, глазам не верилось: в серой пыли, по которой ступали ноги лошадей, лежали широкие штыки. Под нажимом колес они то поднимались, то падали, словно клавиши испорченного фортепьяно. На протяжении нескольких сот метров они ехали в этой пыли и все по штыкам. Невозможно было понять, что это значит. Анджей оглянулся на мать и на Спыхалу. Тот сидел, напряженно выпрямившись, бледный.

«Совсем как на похоронах Эдгара», — подумал Анджей.

По ту сторону кювета, у самой дороги, потянулись могилы — торопливо, кое-как засыпанные песчаные холмики. И над каждым холмиком две палки, связанные накрест проволокой. Иногда это была колючая проволока. Такой связанный колючей проволокой крест, должно быть, являлся каким-то памятником. На некоторых могилах лежали полевые цветы, запыленные и порыжелые.

Двинулись дальше, и перед ними открылось обширное неперепаханное жнивье. Небольшие холмики, насыпанные саперскими лопатками, усеяли все поле: у каждого бугра — неглубокая, довольно длинная яма.

Спыхала приказал остановить лошадей и пошел по полю. Анджей зашагал следом за ним. Спыхала наклонялся над этими канавками, даже потрогал рукой одну из них, как бы желая убедиться, что в яме ничего уже нет — только оттиск человеческого тела.

— Что это? — спросил Анджей.

— Это поле боя. Солдаты лежали… под обстрелом.

Анджей тоже ощупал стенки одной такой ямки. Земля была холодная — день-то пасмурный, солнце почти не показывалось. Анджей почувствовал разочарование. Когда Спыхала сказал, что в этих углублениях лежали люди, Анджею представилось, что земля должна быть еще теплой, что это тепло хранит следы человеческих чувств — страха, ужаса, потрясений и жажды победы. Но ямы были холодные. Люди давно оставили их. Но как, как это происходило? Встали, побежали вперед или же, подняв руки, сдались в плен?

В плен? А может, никто из них уже не встал, а подняли их товарищи или сами победители похоронили в земле, в той самой земле, которая пропитана солдатским потом и кровью?

Анджей еще раз нагнулся и, взяв горсть земли с холмика, спрятал ее в карман — на память. Но пока он шел к повозке, земля рассыпалась, обратилась в пыль. Он вывернул карман, и пыль разлетелась по ветру.

Ромек смотрел на него с удивлением, он не понимал, что все-это значит, но Анджей не промолвил ни слова.

Повозка уже готова была тронуться с места, когда к ним подошла какая-то женщина. Никто не заметил, откуда она появилась. Женщина точно из-под земли выросла у самой повозки и ухватилась за край.

— Куда вы едете? — спросила она.

Ромек рассердился:

— Дорогая пани, — сказал он, — куда едем, туда и едем, вот и весь разговор.

Оля остановила его:

— Ромек, милый, так нельзя. А что вас интересует? — обратилась она к женщине.

Женщина настороженно взглянула на Олю. В ее маленьких черных глазках затаился страх. Она то и дело оглядывалась. Грязные, растрепанные космы черных волос падали ей на глаза, она небрежно отбрасывала их рукой, но они снова падали. Женщина резко дернула повозку, словно хотела перевернуть ее.

— Пани, — сказала она, — пани! Вся наша деревня сгорела. Дети сидят в яме… в картофельной яме… Все дети… Но моих там нет. Нигде нет. Страшный бой здесь был. Вся наша деревня сгорела…

— По дороге мы видели много сожженных деревень, — спокойно сказала Оля. Она думала своим спокойствием как-то повлиять на женщину, которая, видно, лишилась рассудка.

Но та не обратила внимания на ее слова.

— А сколько людей убили! — вдруг громко крикнула она. — Сколько людей! Как же так? Вся наша деревня сгорела! Весь хлеб! Что мы будем есть? Дорогая пани… И детей моих нет…

Ромек продолжал возмущаться.

— Послушайте, — сказал он, — не у вас одной горе. Война есть война. Отпустите повозку, нам надо ехать…

Женщина вдруг отпрянула назад… Откинув волосы, она пристально посмотрела на Ромека и Анджея.

— Такие молодые, — пробормотала она, — а все молодые погибли.

Ромек натянул вожжи. Кони нехотя двинулись. Они словно отяжелели: стригли ушами, будто почувствовали, что происходило здесь еще совсем недавно.