— Но вы ничего дурного не сделаете Валерию?

Молчание Анджея длилось слишком долго.

— Кто это — вы?

Собственный голос показался ему неестественно глухим. Он взялся за новую папиросу.

— Почем я знаю? — Марыся вздохнула. — Ну, вы все.

— Надо все-таки разбираться, что хоть мы «все» и собрались тут, но люди мы разные, каждый — сам по себе. Одно дело Горбатый, другое Скшетуский, а тот слащавый идиот, который отпускает комплименты Кристине, — это уже и вовсе иное.

— Да, — заколебалась девушка, — все разные, но у каждого есть автомат.

— Глупая, — уже со злостью сказал Анджей. — Если б у меня был автомат!

— Если бы очень хотел, то получил бы, — многозначительно сказала Марыся.

— Для этого мне надо было бы убить какого-нибудь немца.

— Или Валерия.

— А у него есть автомат?

— Должен быть.

— Но меня это не интересует.

— Жаль.

— Ты что, влюблена в Валерия?

— Нет, не влюблена, — Марыся снова отошла к двери, и голос ее звучал уже из темноты, — но хотела бы стать его любовницей.

Анджей свистнул.

— Поздравляю, — сказал он.

— Спасибо.

— Он очень красивый мужчина, — добавил Анджей.

— Ты на него похож, — сказала Марыся с каким-то вызовом.

— Только ростом немного повыше. И другого сложения. Мы с братом оба на него похожи, только глаза у нас голубые. Это ведь наш дядя.

— У тебя голубые глаза? Я и не заметила.

— Значит, не слишком приглядывалась, — Анджей был рад, что разговор пошел о другом, — а ложишься ко мне в постель!

— Не будь вульгарен, — сказала Марыся. — Ты спустишься вниз?

— А зачем?

— Хотя бы за тем, чтобы еще поболтать со мной.

— Поболтаем в Варшаве.

— Ты уезжаешь?

— Да, через несколько часов. Устрою одно дело и уеду.

— Какое дело?

— Мать просила. Хочет, чтобы Антоний домой вернулся. Мне надо с ним поговорить. Поэтому я и гоню тебя. Иди.

— Но ты спустишься?

— Тотчас же спущусь. Поговорю с Антонием и спущусь.

— Ну так до свиданья.

— До свиданья. Передай там привет твоему возлюбленному.

— Ты свинья! — Марыся сказала это уже за дверью. Слышно было, как она сбегала по лестнице.

— Черт! — выругался Анджей. Его очень расстроило это неожиданное посещение. Он громко свистнул. — Вот ненужное осложнение! А какая красивая женщина!

Он задремал. Его разбудило появление Антония.

— Бери, — Антоний протягивал ему автомат. — Ты умеешь с этим обращаться?

— Ты что, с луны свалился? Третий год идет война.

— Ну ладно. Поедешь верхом с Владеком. Сам Владек решил принять участие.

— Что это значит — сам Владек?

— Владек — командир Горбатого.

— Рассказывай!

— Сейчас не время для шуток. Надеюсь, понимаешь.

— Так. Ну, а вообще что это за люди?

— Гвардия Людова [11].

— Понятия не имел. А ты?

— А я в АК. Скшетуский ничего об этом не знает.

— Я так и думал. А что, дойдет у вас до соглашения?

— Когда Валерий уедет, поговорим.

— У Владека есть автомат?

— Есть. Но стрелять будешь ты.

— Где?

— Владек тебе скажет. На восьмом километре поворот в Голомб. Статуя и несколько деревьев. Там подождете.

— Ночь темная?

— Не очень. Но будет темнее. Под деревьями он вас не заметит.

— У Валерия есть автомат.

— Кто тебе сказал?

— Марыся.

— Ого!

— Это осложняет дело. Очень. Она будет знать, кто это сделал.

— Вот дьявол!

— Но иначе нельзя.

Анджей соскочил с кровати. Он снова почувствовал себя бодрым.

— К сожалению, я вынужден взять с собой ранец. Оставить его здесь не могу.

— Ну так бери, не помешает.

— Мешать-то он, конечно, будет… — Анджей надевал ранец. — Ну так я в последний раз спрашиваю: едешь в Варшаву? Мать очень хочет.

— А я не хочу. Скажи матери…

— Ничего я не буду ей говорить.

— Это твое дело.

— Так, так. А скажи-ка мне, как здесь очутилась Анеля? Я сделал вид, что не знаю ее. Но все же очень удивился.

— Молодец! Пани Тарговская не знает, что это наша родственница. И Владек не знает.

— А как она сюда попала?

— Увязалась, приехала следом за мной. Поступила здесь на службу. Пусть себе…

— А ты с той… с Кристиной?

— Это тоже Марыся тебе сказала?

— Тоже.

— Ну что ж. Отпираться не стану.

— Очень красивая девушка… Ну что же, пошли?

— Идем.

Прежним путем вышли на боковое крыльцо. После ярких огней в доме темнота во дворе показалась непроглядной, но вскоре глаза привыкли.

— Иди-ка сюда, — позвал Антек брата.

У ворот Владек держал двух лошадей за уздечки. Слегка звенели удила.

— Только бы не было слишком много шуму, — сказал Антоний.

— У повозки окованные колеса, греметь будет, — отозвался Владек.

Анджей впервые прислушался к его голосу. Густой голос, с отличной дикцией, голос актера. Анджей не испытывал страха, но этот голос прибавил ему бодрости.

— Стрелять, не слезая с лошади? — спросил он Владека.

— Да, так лучше, — ответил тот, — лошадь привычная, не испугается, и можно сразу удрать.

— А куда удирать?

— В сторону Пулав. К железнодорожной станции, а не в город. Я после заберу лошадь, а вы идите на вокзал. И в Варшаву. Поезда сейчас ходят нерегулярно, но дождаться можно.

— Вот только вам придется проехать неподалеку от дома.

— Пустяки, два километра. Никто не заметит.

Антек вдруг крепко обнял Анджея и поцеловал его в щеку. Это было непривычное объятие.

— Ну, Анджеек… — прошептал Антоний.

Вскочив на коней, отправились в путь. Анджей чувствовал себя в седле довольно неловко, он был в длинных брюках, на спине болтался ранец, но лошадь шла хорошо, ровно, и он успокоился.

Их охватил осенний запах полей. Он плыл над равниной, и к нему примешивался запах конского пота и кожи. Спокойное дыхание равнины, отдавшей обильный урожай картофеля, теплый дух пашни, легкий дымок сжигаемой картофельной ботвы и тот удивительный запах, какой бывает в амбарах, когда туда свозят еще не совсем просохшее зерно, — все это говорило, что поля не замерли и на них еще кипит работа вопреки войне, вопреки всему, что связано с войной, что, казалось бы, сковало всякое движение жизни. Когда проехали еще километра два и дорога стала спускаться в лощину — бывшее русло реки, — ветер донес запах свежего сена: видно, скосили уже отаву. Уставшая от трудов, отходящая ко сну равнина посылала Анджею свое приветствие, и в этом было что-то колдовское — словно спокойная, привычная любовь приглашала его склонить голову на солому, на картофельные плети, на свекольную ботву, прижаться к земле, как к женскому телу.

Было тепло — то мягкое октябрьское тепло, какое на всем свете знает только равнина, и глубокий, красивый голос Владека как бы дополнял это тепло. Ни таинственность этой ночи, ни драматический характер дела, которое им предстояло, видимо, не действовали на него. Он сказал громко и отчетливо:

— Через минуту будем у статуи. Придется подождать.

Все произошло очень просто. Ждали, правда, долго, время тянулось бесконечно, наконец они услышали тарахтение брички. Владек наклонился к Анджею и сказал на этот раз шепотом:

— Подождем, пока проедет мимо.

Анджей отшатнулся.

— В спину я не стреляю, — сказал он громко.

Однако пришлось стрелять в спину. Ночь была не слишком темная — луна пробивалась из-за туч. Было не только слышно, но и видно приближающуюся бричку. Доехав до статуи, Валерий свернул вправо. Анджей увидел его быстро удаляющуюся фигуру в светлом пальто — Валерий оделся легко, по погоде. Анджей двинулся за ним и, проехав несколько метров, выстрелил. У него было такое чувство, будто он подошел и рубанул по спине спокойно сидевшего человека.

Лошадь Анджея забила копытами, но не двинулась с места, зато упряжка в бричке понесла. Анджей увидел, как Владек на своем породистом коне галопом промчался мимо. Слышен был грохот удаляющейся брички. И вдруг грохот умолк. Анджей изо всех сил стегал свою лошадь, но она, закусив удила, стояла как вкопанная.