В ночь на 2 октября оперативная группа штаба корпуса во главе с генералом Чуваковым переправилась через Днепр. На восточных скатах высоты 175,9 был оборудован НП комкора, откуда теперь и шло непосредственное управление боем.
Перед рассветом Никита Емельянович позвонил на командный пункт 117-го стрелкового полка, где я находился.
— На нашем участке, — сказал он, — немцы стягивают танки. Утром могут ударить. Будьте готовы!
В его голосе слышалась явная озабоченность. Тревога командира корпуса была понятна. Ведь в полках к тому времени насчитывалось лишь по 200–220 активных штыков. Да и наша противотанковая артиллерия тоже понесла значительные потери. Словом, если фашисты навалятся большими силами, сдержать их будет довольно трудно.
— Вы бы отдохнули немного, товарищ подполковник, — укоризненно заметил мне адъютант С. Г. Туманов, когда мы вернулись на свой командный пункт. — Сутки же на ногах…
Я прилег, не раздеваясь, на топчане в блиндаже. Но там было душно, и мне не спалось. А тут еще наступила такая тишина, что стало слышно, как звенят комары. Опыт подсказывал, что это безмолвие не предвещало ничего доброго. Тишина на фронте вообще очень обманчива. Часов в пять я позвонил Шиянову. Он тотчас же взял трубку.
— Почему не спишь, Иван Иванович?
— Слишком уж тихо, — ответил он, — а я привык дремать под выстрелы. Неплохая музыка, когда знаешь, что противник играет ее просто так, для острастки…
— Поднимай-ка людей, корми горячим завтраком. Потом фашист может не дать нам на это времени.
— Уже распорядился…
Шиянов всегда отличался предусмотрительностью.
Мне тогда припомнился наш недавний с Иваном Ивановичем разговор. Я спросил: «Сколько людей осталось в вашем распоряжении?» «Если всех собрать, то и на батальон полного штатного состава, пожалуй, не наберется», — ответил Шиянов. «И тем не менее сражаться будет полк». Шиянов посмотрел на меня внимательно: «Не беспокойтесь, Сергей Александрович. Двести двадцать пятый не подведет!»
Должно быть, Шиянов и сейчас почувствовал мое беспокойство, поэтому добавил:
— Мы тут накануне вечером партийные и комсомольские собрания в батальонах провели. Знаете, что бойцы заявили? Будем, мол, драться каждый за троих! Пусть наши погибшие товарищи будут с нами в строю!
Такое же боевое настроение было и в других частях. Вскоре И. В. Бастеев и Ф. И. Винокуров доложили, что люди уже бодрствуют, что они накормлены и готовы к бою.
Со стороны противника по-прежнему не доносилось ни звука. Молчали даже дежурные огневые средства. Тишина все более раздражающе действовала на нервы.
Мы с А. И. Фроловым вышли из блиндажа. Начальник политотдела только что вернулся из 117-го стрелкового полка, где собирал агитаторов и инструктировал активистов. В эти дни он редко бывал на КП. Впрочем, так же работали и другие политотдельцы. Они все время проводили в частях, помогая командирам поднимать боевой дух воинов.
Александр Иванович поинтересовался, все ли раненые эвакуированы ночью с плацдарма (делать это днем было просто невозможно) и доставлены ли свежие газеты и письма. Бойцы на фронте очень ждут писем от родных и близких. Фролов хотел еще что-то сказать, но не успел. Тишина оборвалась внезапно. Раздался артиллерийский залп, и на наши позиции обрушились сотни вражеских снарядов. В небе послышался гул самолетов. Протяжно завыли сбрасываемые бомбы. Я посмотрел на часы: было ровно 6.00.
Почти час не смолкало уханье орудий и минометов, грохотали взрывы бомб. По длительности и мощи огня мы поняли: готовится что-то серьезное. Противник, как видно, стянул к нашему участку большие силы с явным намерением ликвидировать плацдарм. И вскоре доклады командиров полков подтвердили это предположение.
Первым, как только закончилась вражеская артподготовка, позвонил подполковник Винокуров:
— Вижу до двух батальонов пехоты и двадцать танков. Огонь буду открывать с минимальной дистанции.
— На меня движется до полка пехоты, пятнадцать танков и самоходок, — сообщил полковник Бастеев.
Голос Шиянова был, как всегда, спокойным:
— А мне уже надоело слушать доклады батальонных командиров: пять танков, десять, тринадцать… Я приказал не считать их, а бить.
Противник в тот день бросил на части корпуса две пехотные дивизии, мотополк и свыше шестидесяти танков, создав почти четырехкратное превосходство в живой силе и абсолютное в танках. Сдержать такой удар было, конечно же, нелегко. Наши красноармейцы и командиры должны были проявлять все свое боевое мастерство, мужество и стойкость, чтобы не только остановить врага, но и разбить его.
На позиции левофланговых подразделений 117-го стрелкового полка со стороны Селища устремились две группы танков, сопровождаемые двумя ротами пехоты каждая. Их первыми встретили бронебойщики под командованием старшего лейтенанта Аристархова. Они сразу подбили две машины. Автоматчик Федор Павловский, пропустив танк через свой окоп, бросил противотанковую гранату на его моторную часть. Машина вздрогнула, остановилась и задымила. Вражеская пехота залегла под сильным пулеметным огнем. Большой урон ей нанесли минометчики приданного нам минометного дивизиона. Они накрыли беглым огнем вражескую цепь и не давали ей подняться.
На правом фланге полка бой разгорелся с еще большим ожесточением. Гитлеровцы бросили здесь до батальона пехоты при поддержке десяти танков и САУ. Пропустив машины через свои окопы, бойцы встретили пехоту дружным залповым огнем. Организовал его находившийся там заместитель командира полка по политчасти майор Д. Д. Медведовский, человек исключительной смелости, любимец бойцов. Само его появление среди воинов всегда вызывало воодушевление.
Пехота залегла. Танковый же удар приняли на себя артиллеристы. Они почти в упор вели огонь по прорвавшимся машинам. Некоторые наши пушки были, однако, подбиты, другие смяты гусеницами. Но оставшиеся в строю батарейцы продолжали стрелять до последнего снаряда. Именно в этот момент совершил свой подвиг командир расчета 106-го отдельного истребительно-противотанкового дивизиона старший сержант А. К. Окунев. Все его товарищи были убиты или ранены, и командир один продолжал подтаскивать снаряды, заряжать, наводить орудие и стрелять. Прямо на него надвигался тяжелый фашистский танк. Окунев дважды выстрелил по стальной громадине, но снаряды срикошетировали. Тогда старший сержант, выждав момент, когда машину подбросило на выбоине и показалось ее днище, послал снаряд почти в упор. Танк вздрогнул, замер и больше не двинулся с места. За этот подвиг старшему сержанту А. К. Окуневу было присвоено звание Героя Советского Союза.
Так же смело действовал и коммунист лейтенант П. М. Ганюшин, командир артиллерийского взвода того же дивизиона. Он мастерски командовал своими двумя расчетами, которые только за одни сутки боя уничтожили два орудия противника, два танка, миномет и до двух взводов пехоты.
Когда после артподготовки фашисты ринулись вперед, Ганюшин проявил завидную выдержку. Он приказал подпустить противника вплотную. Очень трудно для бойцов это сделать: видишь ведь, что враг приближается, но уничтожить его пока не можешь — запрещает приказ. Какие же крепкие нервы нужно иметь в такой ситуации!
Гитлеровцы приблизились метров на двести пятьдесят. Были уже отчетливо видны даже их лица. И тогда орудия по команде Ганюшина ударили по фашистам картечью. В цепях немцев сразу же образовались бреши, и они, не выдержав, залегли. Понятно, что пушки взвода были засечены противником, и он тотчас же открыл ответный огонь. Но буквально минутой раньше Ганюшин приказал сменить позицию. Удары вражеских снарядов не принесли батарейцам никакого урона. Когда же фашисты снова поднялись в атаку, взвод встретил их меткими выстрелами, а затем снова быстро переместился на другое место.
Много лет спустя после войны меня разыскал оставшийся в живых боец взвода Ганюшина Иван Александрович Куклик и рассказал подробно о том бое и своем командире. Отбивая очередную, уже пятую за день атаку гитлеровцев, взвод потерял одно орудие вместе с расчетом. Возле другого осталось всего три человека. Кончались снаряды. Связи с комбатом не было. И тогда Петр Михайлович Ганюшин сказал заряжающему Куклику: