— «Слава в вышних Богу и на земле мир!» — провозглашал Марк. Князь перекрестился. Медленно, внятно раздавался голос Марка, невесело подтягивали белые и чёрные попы с дьяконом; грустно молилась небольшая кучка тверичей. Всё что-то тяжёлое, мертвящее носилось в воздухе.

Духовенство отслужило заутреню, часы.

Вдруг Михаил велел читать правило причащения.

   — Господине, великий княже, — заговорили бояре, — да что ты? Бог милостив!

   — Бог, знаю, милостив, — отвечал князь. — Три раза ночью было мне откровение, что мне сегодня конец. Помяните меня, отцы и братия, во святых молитвах ваших. Читай правило, отче.

Игумен Марк махнул рукой окружающим и стал читать правило.

Исповедь продолжалась недолго...

Затем великий князь спросил Константина.

А Константин только что воротился от Прасковьи. Вышивальщица принимала горячо к сердцу интересы всех русских в Орде. О Юрии Даниловиче и новгородцах сокрушалась она, что их тверичи обидели, — сокрушалась она точно так же за тверичей, что их участь в Орде на нитке висит. Баялынь была такая же сердобольная душа; в ханши она попала потому, что была из знатных степных родов, двоюродная сестра самого китайского богдыхана Аюр-Бала-Батра, Буинту-хана. Баялынь была родной матерью всем нуждающимся у Узбека. Юрию она свадьбу с Кончакой устроила; за Михаила (по её же мнению, убийцу Кончаки) тоже горой стояла.

Вчера, проводивши отца с торга, Константин побежал прямо к Прасковье в сопровождении бояр и отроков. Прасковья, свидетельница всей этой гнусной сцены, повела его, в сопровождении девочек своих, прямо к ханше.

Вздрогнула от негодования на Кавгадыя ханша, обласкала Константина и, чтоб утешить мальчика, велела ему посидеть у неё, поиграть с Русалкой. Двенадцатилетний Константин, играя, забыл отца, нужду, горе.

   — Хорошие дети, старуха! — сказала ханша Прасковье, глядя на Константина и Русалку.

   — Как же не хорошие, — вздыхала Прасковья, — будь Русалка из большого рода, государыня, была бы князю Константину невестой годика через два.

   — Старуха, — строго перебила её Баялынь, — разве тот, кто при мне живёт, — не из лучшего рода на свете?

Дети хорошо понимали по-татарски. Услышав, что сказала ханша, они обменялись взглядами и смутились.

   — Хочешь, Константин, — засмеялась ханша, — жениться на моей Русалке?

   — Хочу, коли велишь, — отвечал Константин.

   — Братья-то у тебя не женаты ещё? — спросила она.

   — Нет.

   — Будешь умный малый, царю Узбеку послушный — отдам тебе Русалку. Не станешь его слушаться, крамолу станешь, как твой бедный отец, затевать — за другого твоего брата отдам Русалку — царевной ордынской сделаю. Будешь ты её муж — будешь после отца своего великим князем всея Руси.

   — Кланяйся в ножки царице, Русалочка, кланяйся! — заплакала Прасковья. — Ишь, государыня какого добра тебе желает!

Русалка и Константин стали отвешивать земные поклоны ханше.

   — Ну, а теперь к отцу иди, — сказала ханша Константину, — и скажи ему, чтоб ничего не боялся. Пусть перетерпит — я хана умилостивлю.

Константин ушёл. Дома, в отцовском шатре, он ничего пока не сказал.

Следующим утром Константин вновь прибежал к Прасковье, где узнал, что Узбек вечером был сильно пьян, а утром с похмелья зол и ханше сказал, чтобы она не вмешивалась в его дела.

Константин всё выслушал молча, повернулся и ушёл.

Был уже полдень, когда полог шатра Михаила вдруг распахнулся и один из отроков — бледный как смерть — вбежал и с усилием выговорил:

   — Господин! Идут от хана Кавгадый и князь Юрий Данилович и множество народа — прямо к тебе.

   — Знаю зачем, — сказал Михаил, вставая. — Убить меня идут! Бояре, возьмите Константина и бегите с ним к Баялыне, а я и в колодке за себя постою.

Шатёр мигом опустел, только Меньшук да двое отроков остались в нём. Одни бросились с Константином к ханше, другие к своим шатрам, третьи вместе с игуменом встали у двери. Сквозь поднятый полог шатра видна была толпа народу, большей частью москвичи, кое-где между ними мелькали и татары. В середине виднелись на конях князь Юрий Данилович и Кавгадый; они оба были бледны и оба молчали. Окружавшая их толпа кричала, ругалась и рвалась к шатру. Мигом она растолкала безоружных тверичей, и несколько человек ворвались в шатёр.

Один из них схватил Михаила за колодку, но в эту минуту к князю вернулась его прежняя сила, он толкнул отрока ногой, и тот споткнулся. Другие тут же навалились со всех сторон, Михаил упал, пробил колодкой стену шатра.

Михаила били, топтали — он отбивался ногами и руками. В это время Юрьев отрок Иванец поймал его за уши и стал бить его голову оземь. А другой Юрьев отрок, Романец, ударил князя в грудь широким ножом и повернул его. Михаил дико вскрикнул. Романец быстро ухватил рукой трепещущее сердце и вырвал его. Тело князя дрогнуло раз-другой — глаза остановились и потухли. Из широкой раны ручьями лилась кровь...

Юрий и Кавгадый молча повернули коней и поехали прочь.

   — Ну, друг, — сказал Юрий Кавгадыю, — по гроб жизни моей не забуду я твоей услуги. Ты мне теперь дороже отца родного; проси чего хочешь.

Кавгадый посмотрел на него искоса и повернул голову к тому месту, куда выброшено было окровавленное тело тверского князя.

   — Вот он, разбойник! — продолжал Юрий. — Вот он, окаянный!

   — Не братайся ты со мной! — сказал Кавгадый. — Гнусное дело я сделал, ты меня в него втравил.

   — Что ты? — воскликнул Юрий.

   — Прибери хоть труп, — холодно сказал Кавгадый. — Так и будет валяться? Возьми его, вези в свою землю, там и погреби по вашему обычаю.

Юрий закусил губу и подозвал одного из отроков, стоявшего неподалёку...

Кавгадый и Юрий подъехали к ханской ставке.

Хан сидел угрюмый; вместе с ним был и Ахмет-Чобуган.

Юрий и Кавгадый поклонились и по тогдашнему ордынскому обычаю встали на колени при входе.

   — Что? — спросил угрюмо Узбек.

   — Врага твоего и злоумышленника более нет, — сказал Кавгадый.

   — Мои отроки избавили тебя от врага твоего, солнце души моей, великий хан! — добавил Юрий.

   — Ладно, ступай, — сказал Узбек. — Чобуган, завтра я приложу печать к ярлыку великому князю московскому на великое княжение всея Руси.

Юрий начал благодарить.

   — Я тебе сказал: ступай, — прервал его с отвращением Узбек.

   — Ну, Чобуган, — сказал он, когда они остались одни, — что ты скажешь? Ты всегда правду говоришь...

   — О чём тут говорить? Дело сделано.

Чобуган криво усмехнулся, молча раскрыл свою торбу, вытащил какую-то бумагу и стал читать; дела пошли обычным порядком.

А Юрий Данилович сидел в лавке новгородского купца и дипломата Фёдора Колесницы с Ицеком.

Долго и крепко торговался он и Колесница с Ицеком — и наконец откупил он у Ицека весь русский полон, человек сотни с три: и вялого Суету, и непутёвую бабу Аринку.

Юрий Данилович был прежде всего умный человек.

Повидав Узбека, выкупив русский полон, Юрий Данилович в тот же день распорядился взять под стражу всех бывших в Орде тверичей и отвезти тело князя Михаила за реку Адж. Двое отроков сторожили тело по приказу Юрия.

В тот же день была исполнена воля всемогущего великого князя всея Руси. Посланы были отроки, которые повезли тело на Русь, привезли в Москву, и положил его богобоязненный брат Юрия, великий князь московский Иван Данилович — прозванный за своё скопидомство Калитой (кошелём) — в монастыре, в церкви Преображения Господня.

В Твери покуда ничего не знали.

Иван Данилович перехватывал на дороге всякие вести.

Солнце ярко сияло на небе, освещая пустынный двор московского великого князя Ивана Даниловича: а двор этот стоял на том самом месте, где теперь построен Кремлёвский дворец. Вдруг послышался звон бубенчиков, и во двор въехала повозка. Тут же невесть откуда высыпали княжеские отроки, схватили лошадей под уздцы и принялись кланяться. Дверь княжеского терема отворилась, и поспешно, без шапки, в башмаках на босу ногу, выбежал великий князь. Проворно сбежал он с лестницы, поклонился в ноги, подошёл под благословение и стал высаживать приехавшего из саней. Это был митрополит владимирский и всея Руси святитель Пётр, приехавший к князю из Владимира.