— Что за чудо? Погоди маленько, — обратился Симский к Солнцеву, — я ту же минуту ворочусь.

Наконец дверь отворилась и вошёл Симский. Лицо его было бледно; он был сам не свой.

   — А какой это там холоп приходил? — спросили его.

   — Делать ему нечего, он и тревожит, вишь, со шведом ему драться захотелось, так позволения пришёл спрашивать идти за дружиной следом!

Гости рассмеялись. Солнцев нетерпеливо посматривал на Симского; он заметил перемену в его лице и понял, что вызывали боярина именно по делу, его касавшемуся. Он схватил шапку и начал отвешивать поклоны гостям. Симский его не удерживал, но едва только Солнцев скрылся за дверью, как он догнал его:

   — Постой, погоди!

Тот остановился.

   — Дело есть, останься, обожди вон хоть в этом покое, пока все не разбредутся.

   — Да какое дело-то?

   — Эх ты какой! Ну, боярыню твою разыщем, знаю, где она.

Затрясся Солнцев, еле на ногах устоял.

   — Правду ль ты молвишь? Жива ли она?

   — Жива, у себя в дому, понял? Ну, а теперь сиди и жди!

   — Да ведь они, дьяволы, до поздней ночи не уйдут!

   — Да раньше ночи мы ничего и не поделаем; сиди ты только спокойно, всё сделаем!

Скрепя сердце остался Солнцев. Хозяин пошёл к гостям. Те, видя боярина расстроенным, начали расходиться. Симский их не задерживал. Позвав холопа Всеволожского, Петра (а это он приходил), Симский вместе с ним вошёл к истомившемуся Солнцеву.

   — Ну, вот он тебе всё расскажет, — проговорил Симский, указывая на Петра.

Пётр рассказал всё, что происходило в доме Всеволожского. Дружинник застыл от ужаса при этом рассказе.

   — Что ж, наше дело подневольное, — продолжал Пётр. — Я было заикнулся, так он, боярин-то, чуть не убил меня там же на месте. Как ушли мы от него, так он за нами вдогонку чуть не всю челядь свою послал. Я-то убежать успел, а товарища на дерево вздёрнули. На душе у меня так тяжко было, что самому было впору петлю на шею надеть. Господь с ним и с его деньгами-то! Вот как открылся вам, так словно и полегчало на душе.

   — Что же мы сидим-то, что сидим? — чуть не застонал Солнцев. — Она, может, помирает теперь аль и совсем померла, а мы тут побасёнки разводим!

Симский невольно взглянул на окно начинало темнеть.

   — Погоди маленько, — проговорил он. — Сам знаешь: теперь нельзя разгром делать: светло ещё; вот маленько потемнеет, тогда и пойдём.

   — Можно с Волхова подъехать к саду, дорогу я знаю, никто не увидит.

Симский задумался.

   — Твоя правда. Погоди, сейчас холопов кликну, — проговорил он, выходя из покоя.

Не более как через полчаса две лодки отчалили от сада Симского. В первой сидели: Симский, Солнцев и Пётр, а в другой пять человек холопов. Солнцев сам работал вёслами; лодка неслась как стрела, но ему казалось, что она еле двигается. Наконец подъехали к густым, купающим свои ветви в Волхове ивам. Лодка ткнулась в берег, и почти в то же мгновение Солнцев очутился в саду. За ним выскочили остальные; в руках холопов были заступы, ломы, за поясами торчали ножи и топоры.

   — Ну, веди теперь! — обратился Солнцев к Петру.

Тот пошёл вперёд, за ним двинулись остальные. Мёртвая тишина господствовала на когда-то шумном дворе боярина Всеволожского. Словно замер дом; только собака, услышав шаги, лениво тявкнула и спряталась в свою конуру. Пётр вошёл в хоромы. Душа у него была не на месте; он боялся встречи со Всеволожским. Но в доме царила та же мёртвая тишина. Пётр робко подошёл к подвальной лестнице. В последнем покое, как привидение, стояла перепуганная насмерть старуха. Она хотела крикнуть, хотела бежать, но ноги не повиновались, не хватало голоса; она только с ужасом глядела на вошедших.

   — Уберите-ка ведьму! — приказал Симский холопам, указывая на старуху.

Те бросились на старуху, повалили её на пол и скрутили ей ноги и руки кушаками. Старуха от страха не пикнула.

   — Ну, теперь дальше! — торопил дружинник.

   — Без света туда нельзя идти! — заявил Пётр.

   — Что же ты раньше не сказал? — вскипел Симский. — Мы дома бы взяли свечей, а здесь где их искать?

   — Вон небось ведьма-то знает, — проговорил Солнцев, указывая на небезызвестную ему старуху.

   — В поставце! — еле проговорила та.

В поставце нашли свечи, зажгли и начали спускаться по лестнице. Гул шёл под сводами коридора от шагов вошедших. Пётр внимательно всматривался в стену.

   — Вот здесь, кажись.

   — Ну, ребята, принимайтесь за работу! — скомандовал Симский.

Грузно ввалился лом в стену. В один миг с грохотом посыпались кирпичи. Стала видна дверь, и из-за неё послышался не то задавленный крик, не то тяжёлый стон.

Этот тяжкий звук, однако, вернул Солнцева к жизни.

   — Жива! — крикнул он, осеняя себя крестом.

Дверь, однако, была заперта. Дружинник, выхватив у холопа топор, принялся за работу. Искрами летели щепки; не прошло десяти минут, как дверь рухнула. Схватив в руки свечу, Солнцев бросился в подвал. В углу, с широко раскрытыми глазами, в одной изодранной сорочке, с обнажёнными плечами и грудью, протянув руки вперёд, как бы защищаясь, стояла боярыня. Она была словно поражена параличом. Она узнала Солнцева и, принимая его за привидение, пришла в ужас.

   — Миша! Михайло?! — шептала она в страхе.

   — Я, я, родимая, солнышко моё красное! — задыхаясь, бросился Солнцев к боярыне.

Вошли остальные и не без ужаса смотрели на ополоумевшую почти женщину.

   — Обманул, обманул, — говорила между тем боярыня, — сказал, не придёт, а он меня в могилу с собою унёс, в склеп запер!

«Четыре дня, — бормотал Симский, — как с голоду то не померла, а маленько, кажись, рехнулась. Что же с ней теперь делать, куда девать её? Здесь оставить нельзя, вернётся сам, ещё хуже наделает, убьёт, пожалуй».

   — Михайло Осипович, а Михайло Осипович! — окликнул он Солнцева. — Боярыню держишь в одной сорочке в подвале, нещто это дело! Одеться ей нужно, а там дальше подумать, что делать с ней. Мы уйдём в покои, а ты проводи её и к нам приходи, там что ни на есть придумаем.

И Симский с холопами начал подниматься наверх, в хоромы.

Вскоре к нему явился и Солнцев.

   — Что же теперь делать? — спросил его Симский.

   —  Не знаю, — в раздумье заговорил он, — только мнится мне, что здесь её оставлять нельзя.

   — Вестимо, из могилы добыли да опять старому дьяволу на растерзание отдавать? А он, того и гляди, явится.

   — Нетто к посаднику её отвести, пусть он вступится.

   — К посаднику?.. Вестимо, он должон вступиться, на то он и посадник, только ладно ль это будет?

   — Почему же не ладно-то?

   — А то что посадник должон будет дело разобрать, шум подымется; сам узнает, где его жена, волей иль неволей опять возьмёт её для измывания. А по-моему, так сделать, чтобы он не знал и не ведал, где боярыня! Пропала, мол, без вести, украли её лихие люди — и конец; пускай ищет ветра в поле.

   — От него, старого, не укроется, что это мы с тобой взяли боярыню.

   — Что ж он, дух свят, что ли?

   — Не дух свят, а старуха выдаст.

   — Старуха отродясь меня и не видывала и не ведает, кто я.

   — Меня видывала.

   — Что ж за беда? У тебя её не найдут, да опять как ему и шум-то поднимать? Ведь не одни мы ослобоняли боярыню, народу с нами не мало было, зашумит ежели, так на свою же голову.

   — Да нетто холопам против боярина поверят? Скрыть-то её, я сам знаю, следовало бы, только, коли не к посаднику, уж и не знаю куда, ума не приложу.

   — Постой, погоди! — вдруг оживился Симский. — Погоди, Михайло Осипович, никак, я придумал!

   — Что такое? — встрепенулся дружинник.

   — К посаднику ни мы с тобой не пойдём, ни боярыню ни пустим, а метнёмся мы с тобой да с нею совсем в другую сторону.

   — Куда такое? Говори!

   — Пойдём мы ко владыке да и поведаем ему всё.

Солнцев при имени владыки невольно вздрогнул; он понимал, что, рассказывая о Всеволожском, нужно будет рассказать о себе, о своём грехе. Как взглянет ещё владыка на их проступок, не осудит ли он их больше, чем Всеволожского.