За ужином было подано вино, и когда он допил свою первую порцию, его чаша мгновенно наполнилась снова. Это был керамический канфар[1] с высокой узкой ножкой и широкой чашей. Евгенидис восхитился рисунком, нанесенным вдоль внутреннего края. Кентавры[2] гнались друг за другом по кругу, их луки были натянуты, и стрелы готовы поразить врагов. Две руки — правая и левая, подумал Евгенидис, и поставил на стол пустой кубок.

Ужин закончился, царица встала, Евгенидис поднялся вместе со всеми придворными. Три растопыренных пальца с побелевшими костяшками, которыми он упирался в стол, помогли ему не упасть. Его соседи извинились и отправились спать, а он все стоял перед своим стулом. Подошел отец и мягко подхватил Евгенидиса под здоровую руку. Евгенидис удачно переместил свой вес и оперся на отца.

— Разве сегодня не разбавляли вино? — спросил он.

— Как обычно. Две трети воды на третью часть вина.

Да, как и принято у цивилизованных людей. Когда зал опустел, отец помог Евгенидису выйти из-за стола и подняться по лестнице в свою комнату.

— Сегодня опиум не понадобится, — заметил Евгенидис, подойдя к двери комнату. — Вино оказалось более приятной заменой. — он почувствовал, как затвердела рука отца. — Я пошутил, — сказал он, не уверенный, что это была шутка.

Второй ужин прошел почти так же. Мясо Евгенидису порезали небольшими кусками, а вместо сыра поставили маленькую миску оливкового масла, чтобы окунать в него хлеб. Если не учитывать, что ему приходилось тянуться к маслу над своей тарелкой, все прошло хорошо. Разговор шел все о том же. Урожай и погода. На дальнем конце стола говорили вполголоса, трудно было расслышать. Евгенидис пил меньше и упорно смотрел в свою тарелку, опасаясь встретить взгляд царицы.

На третий вечер он не явился. Его место за столом осталось пустым. Когда ужин закончился, и отец поднялся наверх, чтобы посмотреть на него, Евгенидис ждал, полностью одетый, сидя на своей кровати. Он сидел, прислонившись к спинке кровати, и смотрел на носки сапог. Пустой рукав рубашки безвольно лежал на коленях. Он посмотрел на своего отца, его лицо было мрачно.

— Я не смог смотреть на них снова, — сказал он.

Он опять опустил глаза.

— Я уже знаю, что урожай был хорошим, а погода стоит холодная. Я смогу попробовать еще раз весной.

— Завтра, — решительно сказал отец и вышел.

Евгенидис клонился вбок, пока его лицо не зарылось в подушку.

Во сне он видел царицу Аттолии, которая танцевала в своем саду в зеленом платье, вышитом вокруг ворота белыми цветами. Потом закружился снег, собаки мчались за ним во тьме, и клинок, красный в свете очага, вздымался над его головой и падал вниз. Королева перестала танцевать и смотрела на него. Он проснулся от собственного крика, все еще лежа в одежде поверх покрывала.

Он бросился в библиотеку и уселся перед холодным очагом. В комнате было зябко. Еще месяц назад здесь неизменно дежурил один из помощников Галена, всегда готовый накапать в чашку опиума, изгонявшего кошмары из-под век, и Евгенидис проваливался в глубокий сон до утра.

Он просидел несколько часов в холодной библиотеке, не пытаясь раздуть огонь из потухших угольев. Только на рассвете он вернулся в теплую спальню, где, так и не раздевшись, растянулся на кровати и снова заснул.

— А вор?

— Вор, Ваше Величество?

Аттолия барабанила пальцами по подлокотнику кресла. Она вышла в маленькой приемной, чтобы поговорить с человеком, собиравшим для нее сведения из разных источников. Официально он именовался Секретарем архивов.

— Вор, Релиус. Он выздоравливает?

— Наш посол в Эддисе сейчас может обеспечивать нас только общими сведениями, но он сообщает, что Евгенидис, кажется, медленно выздоравливает. Он примерно раз в неделю принимает участие в официальных ужинах. Он также кажется мало заинтересованным в политической ситуации. В его присутствии она не обсуждается. Он почти не покидает свою комнату.

— Видится ли он с царицей?

— Не часто. Конечно, она очень занята.

— Он видится еще с кем-либо?

— Его время от времени посещает отец, но больше он никого не приглашает. По слухам, он страдает от ночных кошмаров, — добавил секретарь.

— В этом я не сомневаюсь, — деликатно фыркнула царица.

Релиус бросил многозначительный взгляд через ее плечо. Аттолия обернулась, чтобы увидеть мидийского посла, входящего в комнату без доклада.

— Нахусерех, — сказала она, подвинувшись на стуле и протянув обе руки, которые он взял с глубоким поклоном.

Он был бы очень привлекательным мужчиной, внезапно подумала она, если бы не его борода, окрашенная в ярко-красный цвет и разделенная на две смазанные маслом пряди. Живя в Аттолии, он мог бы отказаться от мидийского стиля в одежде, но на самом деле он достаточно долго пробыл при ее дворе и не проявлял ни малейшего желания адаптироваться.

— Что заставило вас присоединиться к нашему обществу? — спросила она.

— С моей стороны было непростительным преступлением пробираться сюда, как вору, — сказал мидянин. — Я прошу Ваше Величество снизойти до прощения.

Он снова наклонился и поцеловал ее пальцы.

— Конечно, — улыбнулась царица. — Но отдайте мне мои руки. Очень неудобно сидеть в такой позе.

Мидянин рассмеялся и выпустил ее.

— Вы, кажется, очень заинтересованы в благополучии этого эддисийца, Ваше Величество, — заметил посол. — Он теперь безвреден. Что он может сделать одной рукой?

— Много лет назад я знала его деда. Он объяснил мне, что главным достоинством Вора, как и царя, является его ум.

— Он говорил слишком самоуверенно, — с неодобрением сказал Нахусерех.

— Пожалуй. Но тогда я еще не была царицей. Я даже не была наследницей трона.

— Вы могли бы убить этого вора.

— Могла бы, — согласилась Аттолия. — Это было бы так же эффективно и, может быть… приятно.

Она задумалась. Она уже жалела о том, что лихорадка не убила Евгенидиса. Аттолия повернулась к секретарю.

— Царица по-прежнему называет его своим Вором?

— Она делала это несколько раз в присутствии двора, — сказал Релиус.

— Простите меня, Ваше Величество, — сказал мидянин. — Я знаком не со всеми вашими обычаями, и остается еще много непонятного для меня. Могу ли я спросить, он действительно украл древнюю реликвию, а затем отдал ее царице Эддиса?

— Да.

— Это была ваша реликвия? — настаивал мидянин.

— Из храма в моей стране.

— И ее уничтожили в жерле Священной горы?

— Боже мой, Нахусерех, вы неплохо осведомлены о наших делах. Что из этого вам непонятно? — засмеялась царица.

— Как она смогла отказаться от талисмана? — спросил он.

— Царский титул передавался в Эддисе по наследству уже на протяжении многих лет, — задумчиво ответила Аттолия. — Теперь трон может перейти ребенку одной из ее сестер. — она повернулась к секретарю. — Как его называют при дворе?

— Евгенидисом, — ответил секретарь.

Царица кивнула.

— Конечно, — сказала она.

— Я не понимаю вас, — жалобно протянул мидянин.

— Воры часто принимают имя своего бога, так что это не только имя, но и титул.

— Вот как, — кивнул мидянин.

— На сегодня достаточно, Релиус, — сказала Аттолия и отпустила секретаря движением пальцев. Когда он подошел к двери, она окликнула его. — И еще один вопрос.

— Да, Ваше Величество. — он знал, о чем она спрашивает.

— Вы позаботитесь о нем?

— Сразу же, Ваше Величество.

Шеф шпионов Ее Величества поклонился, прежде чем выскользнуть в дверь и отправиться на поиски охранника, позволившего мидянину войти к царице без доклада.

Вскоре после него Нахусерех извинился и вернулся в покои, отведенные ему и членам его миссии. Его собственный секретарь уже ожидал его.

— Гонец из Трех городов привез вам сообщение от императора, — предупредил секретарь. — Оно лежит на вашем столе.