Когда царица, а вслед за ней члены царской семьи, бароны и различные послы заняли свои места, один из гвардейцев Эддиса пересек зал и остановился позади ее трона. Двор наблюдал, как он наклонился и тихо заговорил с царицей. Королева слушала неподвижно, бросив один-единственный взгляд в дальний конец длинного стола, где сидел ее дядя, также являвшийся военным министром. Королева сказала несколько слов гвардейцу и отпустила его, а затем повернулась к столу.

— Прошу моих министров присоединиться ко мне. Мы вернемся в ближайшее время. Пожалуйста, наслаждайтесь ужином, — объявила она спокойно.

Потом она встала и пересекла зал решительной походкой, которая так не соответствовала ее наряду. Через узкую дверь она прошла в Малый тронный зал, сердце древней твердыни ее предков. Министры следовали за ней, когда она спустилась по трем невысоким ступеням и пошла по расписному полу к помосту. Старый тронный зал был меньше нового и древний трон скромнее, чем торжественный престол в Большом зале. Украшенный каменной резьбой и расшитыми подушками, старый трон был очень скромным. Будучи, в свою очередь, скромным человеком, Эддис предпочитала его позолоченному великолепию нового трона. Из Старого зала она правила своей страной, оставив Большой зал для банкетов и торжественных приемов.

Нетерпеливо подобрав длинные юбки, она уселась на подушку.

— Евгенидис арестован в Аттолии, — сообщила она своим министрам. — Из столицы приехал торговец с новостями. Я попросила стражу привести его сюда.

Она не смотрела на военного министра. Ее советники обменялись обеспокоенными взглядами, но продолжали молча и терпеливо ждать.

Гвардеец ввел аттолийца в зал, не спуская с него бдительного взгляда на случай, если тот окажется менее безвредным, чем кажется, но гонец только молча стоял перед троном, нервно теребя подол рубашки. Он знал, что принес плохую новость. Заехав так далеко, чтобы доставить ее, и надеясь на щедрое вознаграждение, он все же опасался сурового приема.

— Что тебе известно об аресте моего Вора? — спросила царица, и торговец откашлялся, прежде чем заговорить.

— Они обнаружили его во дворце и гнались за ним через весь город. Он успел выбраться за пределы городских стен, прежде чем его поймали.

— Его арестовали за городом? Он был ранен?

— Они использовали собак, Ваше Величество.

— Понимаю, — сказала царица, и торговец нервно переступил с ноги на ногу. — И как ты узнал, что это был мой Вор?

— Дворцовые стражники говорили о нем в винном погребке. Все слышали, как его арестовывали, уж мы-то с женой точно, но все происходило посреди ночи, и мы не знали, кто это мог быть, пока гвардейцы не начали болтать на следующий день в таверне. Они сказали, что царица поймала вора из Эддиса и что… — торговец смутился и снова начал прочищать горло.

— Продолжай, — спокойно сказала царица, стараясь казаться доброжелательной, хотя ей очень хотелось встряхнуть его так, чтобы зубы застучали, как сухие горошины в детской погремушке.

— Они сказали, что она заставит его заплатить за насмешки и маленькие подарки, что он оставлял во дворце в свои прежние визиты.

Веки царицы опустились и медленно поднялись. Это Евгенидиса ей хотелось бы трясти так, чтобы стучали зубы. Она сказала:

— Ты проделал большой путь за столь короткое время.

— Да, Ваше Величество.

— Тебя вознаградят должным образом.

Торговец молчал. Он почти загнал коня и поднимался по узкой горной тропе пешком, торопясь первым добраться до Эддиса с новостями.

— Дайте ему двойную драхму серебра, — царица посмотрела на настороженного лейтенанта. — И накормите, прежде чем отправить домой. Давайте серебряную драхму каждому, кто принесет новости сегодня, — добавила она. — Я хочу разговаривать со всеми, кто принесет свежие известия.

Когда торговец вышел, она некоторое время сидела, глядя в пространство перед собой и хмурясь. Ее министры ждали, пока она размышляла.

— Я была неправа, послав его в Аттолию, — сказала она наконец.

Эти слова были единственным выражением того ужаса, который она испытывала при мысли о своей ошибке. Евгенидис намекал, что риск возрастет, если он вернется в Аттолию так скоро после своего последнего визита. Она не прислушалась. Ей были нужны только сведения, которые он мог добыть, и она была уверена, что вор, так легко перехитривший своих противников в прошлом, сможет делать это снова и снова. Она послала его, и он пошел, не колеблясь. Эддис повернулась к своему военному министру. Это его сын оказался в тюрьме по ее вине.

— Мне очень жаль, — сказала она. — Аттолия не примет выкупа.

Коротко кивнув головой, отец Евгенидиса согласился.

Эддис продолжала:

— Он слишком ценен для нас и слишком опасен для нее, чтобы она могла отпустить его. Она не склонна принимать решения в спешке, но если он дразнил ее, и она рисковала потерять лицо в глазах своих придворных… то, скорее всего, она захочет его наказать. Мы должны подумать, — сказала она. — Мы должны подумать, что мы можем предпринять.

Евгенидис лежал в своей камере. Когда боль в голове будила его, он ненадолго открывал глаза и засыпал снова. Иногда ему казалось, что кто-то зовет его из глубины сна, он выталкивал себя на поверхность сознания, но только для того, чтобы обнаружить себя, лежащим в одиночестве в темноте. Когда воду и пищу проталкивали ему в камеру через отверстие под дверью, он просыпался и полз, чтобы напиться. Иногда это усилие казалось ему непосильным, и он отказывался от воды.

Постепенно камни пола перестали вздыматься под ним, а жестокая головная боль утихла, сменившись чуть менее нестерпимой. Со временем ему стали приносить больше еды и воды. Наконец, в замке заскрежетал ключ и дверь камеры открылась. Когда его подняли на ноги, ему снова стало плохо, но он не знал, от боли или от страха. Он опирался на стражников и пытался собрать обрывки мыслей, пока его вели из тюрьмы в царский дворец.

Окруженная великолепием своего двора, царица Аттолии слушала завуалированные оскорбления посланников Эддиса, прибывших из горной страны для ведения переговоров об освобождении вора. Эддис прислала своих лучших и, как она считала, самых умелых дипломатов. Аттолия слушала, сохраняя внешнее безразличие и все больше распаляясь гневом в душе. Она не отправляла официального уведомления в Эддис о задержании Царского Вора. Она просто ждала, обдумывая свои дальнейшие действия и ожидая, что Эддис приложит некоторые усилия для освобождения Вора, и совсем не ожидала посольства, которое явится на порог ее дома, чтобы дразнить ее, как злую собаку.

Она взошла на трон после убийства ее отца, и часть страны до сих пор не смирилась с ее царствованием. Ее армия хорошо оплачивалась и потому была верна царице, но казна почти опустела. Аттолия ждала хорошего урожая, чтобы заполнить ее снова, но посол Эддиса грозил уничтожить урожай.

Сначала, конечно, он предложил выкуп, который, как он знал, царица не примет. Затем он несколько раз вежливо оскорбил ее в своей приветственной речи, и наконец сообщил, что шлюзы водохранилища Хамиатеса закрыты и останутся таковыми до тех пор, пока Вор Эддиса не вернется домой. Вода из горного водохранилища попадала в реку Арактус, а оттуда в систему каналов, которые орошали самые плодородные земли ее страны. Без воды посевы погибнут во время летней жары.

Она послала за Вором. Представший перед ней Евгенидис моргал по-совиному, словно ночное животное, извлеченное из своей берлоги на свет божий. Под спутанными волосами на лбу проступал желто-зеленый синяк. Рана над бровями затянулась коркой, но лицо все еще было покрыто засохшей кровью, а черные круги под глазами казались еще темнее синяка на лбу. Грязь на его разорванной одежде была еще сырой.

— Посол твоей царицы предложил выкупить тебя, вор, но я не согласилась.

Евгенидис совсем не удивился.

— Ты тайно бродил по моему дворцу и оставлял мне записки под блюдами для завтрака. Я сказала послу твоей царицы, что не приму никакого выкупа, и ты знаешь, что он ответил?