Автокат повернул голову к Суэво.

— Я запомнила этот голос. Это был твой голос, собрат-машина. А сейчас покажите мне Арродеса.

Прежде чем Гренцлин успел ответить, мейстер сунул обе руки в машину и перекрыл вентили пароснабжения головной трубы и вычислительного аппарата.

Чуть ли не все разом предохранительные клапаны взвыли и забили фонтанами пара. Суэво отскочил.

— Слишком горячо даже для меня, — проговорил он. — Ничего, сейчас атанор сам остановится. Клапос вас побери, Гренцлин! Зачем вы встряли? Допрос машины — моя работа! У неё явный сбой в прескрипте, она несёт ахинею, в этом должен разбираться знающий человек, а не…

Гренцлин указал пальцем на атанор.

— Смотрите, мейстер. Так оно и должно быть?

Суэво глянул и вытаращил свой человеческий глаз.

Берилловые скрижали не открывались, чтобы приостановить трансмутацию. Напротив. Они закрывались, ускоряя её. Предохранительные клапаны выли, извергая пар, его струи били в самый свод, темня потолок расплывающимся пятном влаги.

— Клапос! — Суэво схватился за рычаг ручного управления скрижалями. — Нет, застопорено! Как она это сделала? Троорлова задница! — Машина дышала огнём, как печь. Он схватил свой ящик. — Уходим, это цепная трансмутация! Сейчас она либо сольёт рассол, либо разлетится на куски! Для вас то и другое — смерть! — выкрикнул он уже из-за двери.

Гренцлин колебался лишь секунду.

Эта кассета… В этой кассете — вся память Севенны, вся её украденная душа.

Он подскочил к машине и сдёрнул кассету с оси, вырвал хвост пергаленты — воск уже размягчился, но ещё не потёк — и сквозь султаны пара успел заметить, что заклёпки котла дрожат, готовые вылететь.

Сливной клапан атанора открылся. Философский рассол из-под брюха автоката ударил в стол такой мощной струёй, что машина перевалилась на бок. Жёлтая с прозеленью струя кипящего яда, бурля и шипя, взлетела, хлестнула воздух в каком-то вершке от Гренцлина. В лицо — он успел рефлекторно зажмуриться — брызнуло адским огненным дождём.

Вопя от боли и ужаса, Гренцлин выскочил из каморы, захлопнул дубовую дверь. Сполз на пол, держась за обваренное лицо, и только тут пришёл в себя.

Сюртук, камзол, кюлоты, чулки и башмаки — всё было усеяно жёлтыми брызгами рассола. Лицо нестерпимо горело. Гренцлин понимал, что это означает. Каждая попавшая на него капелька источала невидимую люцию, корпускулы первоматерии, несшие всему живому медленную и страшную смерть.

— Дурак, — сказал мейстер Суэво. Он открыл маленькое отделение ящика и протянул Гренцлину склянку с чёрной мазью. — Смой всё немедленно, от одежды избавься, смажь лицо этой мазью, глуши водку жбанами — может и выживешь.

Гренцлин оттолкнул склянку.

— Прочь. Вы пытались меня убить. Вы же прекрасно знали, чем всё кончится, когда перекрыли вентили? Одним ударом уничтожить её и меня, да? Всех свидетелей разом?

Суэво уже вставил на место фальшивый человеческий глаз и натягивал на стальные скелеты кистей фальшивые человеческие руки.

— Хотел бы убить — убил бы прямо сейчас. — Он не глядел на Гренцлина. — Но, к сожалению, ты мне нужен. Не будь ослом, бери мазь и лечись. Доживёшь до завтра — поговорим серьёзно.

Вдоль дорожек горели лампионы, освещая выровненный песок и зелёные стены боскетов, но их свет не проникал в перголу, густо заросшую плющом. Только вблизи, да и то с трудом можно было различить в ней два человеческих силуэта. Вдалеке над лабиринтом боскетов сияли окна дворца. Сквозь плеск фонтанов и шорох листвы ночной ветерок доносил нежные звуки блокфлейты, лютни и бассетгорна.

— Ты меня огорчаешь, — послышался тихий и ровный голос. Тихий голос человека, привыкшего, что все замолкают, как только он открывает рот; ровный голос человека, знающего, что любой его интонации может быть злонамеренно приписано нежелательное политическое значение. — Твоя работа поглощает всё больше денег. И мне всё труднее тебя прикрывать. Мне нужен результат, Арродес. Хоть какое-то открытие, которое ослабит мою зависимость от алмехаников. Хоть что-то, и побыстрей.

— Ваше величество, послушайте…

— Что за вздор! Я не настолько на тебя сердит. Пока ещё не настолько.

— Хорошо, Вратко, послушай. Мы уже многого достигли. У нас есть детали машин. Мы воспроизвели некоторые узлы, и они работают. Ещё год, самое большее два…

— Год? Два? Ты спятил? Позволь тебе кое-что объяснить. Вся страна затаив дыхание ждёт, когда я тебя убью. Алмеханики пустили мерзкий слух о клятве мести, и все эти недоумки в него поверили. И что самое скверное, поверила матушкина родня с Солёных Озёр, а с этими людьми нельзя не считаться. Мне пришлось распустить контрслух, что я поклялся убить тебя собственноручно, иначе ты давно лежал бы в гробу. Но теперь все ждут, когда я исполню клятву, ты понимаешь? Ещё немного — и меня начнут считать трусом, слабаком, клятвопреступником. Ты представляешь, сколько голов мне придётся рубить каждый день просто для поддержания авторитета? Прости, Арродес, ты мой друг, но я лучше убью тебя одного.

— Вратко, дай мне три месяца. Хотя бы три месяца. У нас будет простенькая, но работающая машина, клянусь Троорлом!

— Три месяца. И это последний срок. На этот раз действительно последний. — Силуэт двинулся к выходу из перголы. — Я пошёл. Выжди минут десять. Вернёшься во дворец со стороны больших фонтанов. Сколько мне сегодня проиграть?

— Десять… нет, лучше пятнадцать тысяч дукатов, этого хватит.

— Клапос тебя дери. Придётся опять отложить ремонт западного крыла. Королева будет в ярости, но чего не сделаешь ради науки…

* * *

— Вы всё слышали, ваше величество.

Синдик Гильдии алмехаников в красном таларе и высокой шапке, похожей на митру епископа, стоял перед столом королевского кабинета. На его благородном лице застыло выражение скорби. По столу были аккуратными рядами разложены одинаковые вощёные цилиндры, и тут же стоял фтегмограф с изящно выгнутым рупором.

— Надеюсь, ваше величество, — проговорил синдик, — теперь вы убедились, что арродисты не только вопиющим образом нарушают привилегии Гильдии, но и намереваются её уничтожить. Уничтожить нас, вернейших слуг вашего величества, самую надёжную и незаменимую опору престола.

— Да, я убедился, — тихо и ровно произнёс король Вратислав.

— Эти записи — неопровержимые доказательства измены доктора Арродеса. Я не смею ни указывать, ни советовать вашему величеству, но хотел бы заметить, что удержать это в тайне не удастся. Позвольте сказать с полной откровенностью: если вы ждали предлога, чтобы исполнить клятву мести — вот он, предлог. И в глазах всех ваших подданных он более чем оправдан.

— Вы несколько выходите за рамки, синдик. — Король не повысил голоса и не изменил выражения лица.

— Прошу простить, ваше величество. — Алмеханик приложил руку к сердцу и отвесил низкий поклон.

— Но вы правы. Арродес заслужил смерть, и он умрёт. Жаль, не смогу отыграться.

— Простите, не понял, ваше величество?

— Я проиграл ему в тарокко пятнадцать тысяч дукатов полгода назад. Неважно. Я хотел бы заказать у Гильдии автоката.

— Со всем вниманием выслушаю пожелания вашего величества.

— Пусть это будет не обычная машина-палач. Сделайте машину в человеческой маске, подобную вам самим. — (На лице синдика мелькнула тень удивления, но он, разумеется, промолчал). — Пусть у неё будет облик прекрасной женщины и подлинная человеческая память. Пусть она сама себя искренне считает человеком и ведёт себя настолько естественно, чтобы у Арродеса не возникло и тени сомнения в её человеческой натуре. Месть должна соответствовать характеру оскорбления. Пусть машина его соблазнит, и распутник падёт жертвой собственного распутства.