Он был уже почти уверен, чьё лицо увидит, и когда оно открылось — посиневшее, с крупным носом, косматыми бровями в густом инее, с глубокой складкой между бровей — губы инвестигатора изогнулись в слабой улыбке.

— Погибший опознан мною как доктор Арродес, — сказал он в рупор, — persona extra jure, враг государства. Приговорённый к смертной казни посредством автоката согласно чрезвычайному ордонансу его величества.

Эти уродливо оттопыренные уши, этот простецкий нос картошкой, эти гневно взъерошенные брови, разрезанные морщиной посредине, эти сощуренные глаза, полные ума и огня, Гренцлин впервые увидел в пятнадцать лет — гравированный портрет на фронтисписе толстого фолианта «Theatrum naturae». Гренцлин, тощий и прыщавый школяр, отличался таким усердием в учёбе и таким благонравием, что сам отец схолиарх в виде исключения дозволил ему работать в зале запрещённых книг. Знаменитый трактат Арродеса был первым, на что Гренцлин набросился — и был поражён тем, что не нашёл в нём никакой крамолы, ничего еретического. За что запретили это учёное сочинение, не касавшееся ни политики, ни вопросов веры?

Гренцлин стал искать ответ в биографии Арродеса, но не нашёл и там. Знатный вельможа и богач, Арродес посвятил жизнь наукам. Он основал Вольное философское собрание, куда привлёк всех видных учёных королевства; он на свои деньги основал обсерваторию, кунсткамеру, анатомический театр и богатейшую в стране библиотеку, но не ограничился меценатством, а самолично предался учёным изысканиям. Он добился докторского звания, презренного в светских кругах, и носил его с гордостью, вопреки насмешкам других нотаблей. Он не занимал государственных должностей, но был принят при дворе, и не приходилось сомневаться в его благонадёжности. Почему же была запрещена его книга?

Отец Мерцедоний, наставник Гренцлина, рассеял его недоумение. Наставник рассказал, что во времена публикации «Театра природы» естественными науками можно было заниматься свободно. Но затем в стране появились алмеханики. Никому неведомо, откуда они пришли, но знали и умели они безмерно больше, чем Арродес и всё его Вольное философское собрание. Оказав неоценимые услуги короне, Гильдия алмехаников добилась монополии на любые промыслы алхимические (то есть сопряжённые с трансмутацией философских солей) и собственно алмеханические (то есть относящиеся до умных машин). Всем, кто не принадлежал к Гильдии, исследования сих предметов были запрещены, и книги о них изъяты, в том числе и трактат Арродеса, ибо он содержал чертежи счётных машин и рассуждения об электризующем действии смоляной обманки. Оставалось только гадать, как смотрит на всё это сам Арродес. Во всяком случае, он не протестовал открыто. Вольное философское собрание было официально распущено.

Живого Арродеса Гренцлин увидел только через четыре года. Юный выпускник схолариума прибыл в столицу на крыше казённого дилижанса, в своём единственном залатанном кафтане, сгорая от жажды служить королю и отечеству. Благодаря прекрасным рекомендациям от теосевитов его охотно приняли на службу в Тайную коллегию. Но, к величайшему разочарованию, назначили на самую жалкую и недостойную его способностей должность — простым филёром. Сменяясь с другими такими же бедолагами, Гренцлин должен был днём и ночью шляться по столице и следить за Арродесом. Да, именно за ним.

В первый же день Гренцлин узнал об этом человеке больше, чем из всех его опубликованных биографий. Прежде всего выяснилось, что Арродес — враг короля. Нет, он был по-прежнему принят при дворе, удостаивался высочайших аудиенций и даже приглашений к ломберному столу его величества — а за этим столом сходилось самое избранное общество в королевстве. И всё-таки весь город откуда-то знал, что король Вратислав ненавидит Арродеса — ненавидит как никого другого. Собирание слухов (как и распускание оных) принадлежало ведению Тайной коллегии, а слухи твердили, что Арродес был одним из последних фаворитов стареющей королевы-матери Роксандры, и что имел нескромность всё разболтать друзьям, за что и навлёк её смертельную ненависть. Что королева-мать, будучи родом с Солёных Озёр, свято чтила тамошние обычаи мести за оскорблённую честь. Что по этим обычаям женщина не могла мстить сама, а должна была поручить эту обязанность ближайшему родственнику-мужчине.

Говорили далее, что Роксандра на смертном одре взяла с сына клятву убить Арродеса, и ныне король только и ждёт удобного случая, ибо обычай Солёных Озёр обязывает убить оскорбителя собственной рукой, не доверяя ни палачу, ни наёмнику; а кроме того, Арродес слишком знаменит и влиятелен, чтобы расправиться с ним без веской причины. Говорили, что учёные друзья Арродеса, вопреки запрету, втайне занимаются алхимией, алмеханикой, а то и чем похуже. Что Вольное философское собрание вовсе не было распущено, а преобразовалось в тайное общество, что его адепты-арродисты проникли в самые высокие сферы, заранее узнают обо всех замыслах Вратислава, а может быть, и готовят против него заговор.

Одним словом, у Тайной коллегии были все причины следить за Арродесом, и потому Гренцлин имел сомнительное удовольствие видеть его каждый день. Видел он объект наблюдения в основном со спины — широкой сутуловатой спины, затянутой то в придворный кафтан с позументами, то во фрак для верховой езды, то в шубу с бобровым воротом. Целыми днями таскаясь за ним по городу, вечно простуженный, как все филёры, Гренцлин ненавидел Арродеса, должно быть, не меньше, чем сам король. А за ним следила не только Тайная коллегия, следила и Гильдия, и Гренцлин нередко видел её механических соглядатаев — то стальную горгулью, примостившуюся на углу кровли, то ящерицу, зависшую над окном. Замечать их было не принято, обсуждать не рекомендовалось.

В ночь, когда Гренцлин последний раз видел Арродеса живым, тот направлялся к очередной любовнице. Эта девица была не из простых. Несколько дней назад она появилась при дворе, решительно никому неизвестная, а жила в скромном особнячке, куда король обычно селил своих фавориток. Неудивительно, что Арродес принял меры предосторожности: выехал один, без слуг, наёмным фиакром, остановил его за несколько кварталов до особняка и дальше пошёл пешком, пряча под низко нахлобученной треуголкой лицо, а под плащом — букет роз. Гренцлин следовал за ним в паре со Спалатто, другим филёром. Когда Арродес вошёл в дом, Спалатто занял наблюдательную позицию у парадного входа, Гренцлин у чёрного, и приготовился провести ещё одну тоскливую, бессмысленную бессонную ночь.

Но ждать долго не пришлось. Не прошло и пяти минут, как Арродес сломя голову выбежал из парадного. Следуя инструкции, Спалатто помчался за Арродесом, а Гренцлин ворвался в дом. Слуг не было. Быстро оглядев пустые комнаты нижнего этажа, он взбежал наверх, в будуар хозяйки.

Горели свечи. Златокудрая девушка лежала на ковре перед зеркалом, обнажённая, с вертикально распоротым животом. Рядом валялся ланцет, у порога — разбросанные в беспорядке розы. Никакой крови, не считая редких капелек на клинке ланцета. Удивительно ровный, аккуратный разрез. Голубые глаза с кукольной безмятежностью глядели в потолок, расписанный виноградными лозами и амурами. Это был первый труп, увиденный Гренцлином вблизи, и первая женщина без одежды, и впоследствии он сам удивлялся, что осмотрел место преступления в полном спокойствии, дотошно и методично. Закончив осмотр, он опечатал дом и поехал с докладом к начальнику, инспектору Дваричу.

Разбуженный среди ночи Дварич вышел в колпаке и шлафроке. Он выслушал не перебивая, даже когда Гренцлин окончил доклад и осмелился присовокупить к нему свои собственные соображения. По его твёрдому убеждению, произошедшее не было убийством. В суматохе борьбы Арродес не смог бы провести столь аккуратный разрез; если же девица была перед тем усыплена, одурманена или убита иным способом, зачем он стал бы убегать так поспешно? Итак, она сама разрезала свой живот, а Арродес бежал, став невольным свидетелем самоубийства. Хотя если быть точным, это и самоубийством не назовёшь, ведь девица не была живой. (При этих словах инспектор потянулся за нюхательным табаком). Внутри у неё не обнаружилось ни костей, ни пищеварительных органов, а сердце и лёгкие оказались крошечными, как у младенца; кровеносные жилы имелись только под самой кожей; ноги и руки на ощупь не отличались от человеческих (говоря это, Гренцлин покраснел), но легко гнулись во всех местах, что выдавало отсутствие костей. Итак, тело девицы было пустой оболочкой, маской, внутри которой пряталась алмеханическая машина. Она-то и приводила маску в движение, и она-то, машина, по неизвестной причине решила себя вскрыть и покинуть оболочку, чем напугала и обратила в бегство Арродеса. Выслушав это, Дварич сухо поблагодарил Гренцлина и отпустил.