Вскоре Грэм уперся в первых вестников грибницы – островки каменных деревьев, название которых говорило само за себя. Они разбивали стройные ряды гигантских сосен, как иноземные захватчики, покоряя лес. Похожие на гигантские вьюнки серые ветви закручивались спиралями, вспахивая землю и выкорчевывая коренных обитателей. Они были способны прошить насквозь столетний дуб, разорвать его на куски и скрутить в клубок.

Все тело каменных деревьев, кроме молодых побегов, покрывали маленькие листочки. На сильном ветру, стукаясь друг о друга, они издавали громкий стрекочущий звук, далеко разносящийся по лесу. Сейчас же стояла тихая погода. Кусты и деревья, поглаживая мягкой листвой, тихо ласкали серые тела, в надежде разжалобить бессердечных завоевателей убаюкивающей шелестящей песней.

Старики считали, что грибницы со временем разрастаются. Высказывались мнения об их соединении в одну всемирную грибницу. Что в будущем человечеству придется научиться жить вместе с постоянно меняющимися видами существ и растений. Что человек переродится и выведется новый приспособленный, универсальный организм или исчезнет вовсе.

Возникали целые течения сторонников таких идей, с многочисленной армией последователей. Некоторые добровольно уходили в грибницы и исчезали там навечно, становясь невиданными муталюдами и мутантами.

Это была первая волна мутаций. Узнав больше о грибницах и их свойствах, страх поубавился. Главное открытие доказало, что грибнице для жизни необходимо наличие обильной влаги – чаще всего это обширные болотистые территории. Правда, исследователи также доказали, что грибница способна удерживать воду, делая запруды и плотины.

Долговременные наблюдения за этим странным живым организмом показали, что она выращивает определенные виды растений в проблемных местах своего огромного тела, улучшая и защищая себя. Захватывает новую территорию, высылая вперед каменные деревья – своих воинов-разведчиков.

Грэм свернул налево, в обход болота, не углубляясь в заросли и стараясь держаться высокого леса по краю грибницы. Хатка находилась с противоположной стороны, а без надобности и снаряжения соваться в это опасное место не было смысла.

Обходя очередные крученые заросли каменных деревьев, панголин наткнулся на переродыша, который спрятался под нависшим кустом и был практически не виден, если не считать проступающего сквозь зелень серовато-синюшного кожистого пузыря.

Переродышем называли мутанта в процессе изменения. Это прочный, упругий кокон с телом, покрытым тонким слоем вязкой строительной субстанции. В ее мутных водах и происходит таинственное превращение и формирование нового вида.

Грэм подошел ближе, присел на корточки и положил ладонь на теплую шершавую поверхность. Под ней пробивались пульсирующие частые удары нового сердца. Несколько небольших потеков крови от разорвавшихся сосудов, бурыми полосками вытянулись вдоль тела – процесс был в самом разгаре.

Сквозь мутную жидкость невозможно было разобрать, что за животное скрывалось в упругом яйце размером чуть больше человека. Первоначальная форма кокона уже деформировалось. Но еще было заметно, что животное свернулось калачиком – это естественная поза переродыша. Все шло правильно, без видимых ошибок.

Грибы заставляют принимать самую подходящую позу уже сразу после отключения организма. В таком положении он замирает и начинается самый загадочный и удивительный процесс перерождения. Все волосы выпадают практически сразу после оцепенения. Температура тела резко повышается. Кожа отслаивается, превращаясь в тот самый пузырь-кокон. Подкожный и внутренний жир растапливается и разбавляется влагой, образуя мутную прослойку. Все это происходит за два-три часа – в зависимости от размеров организма. Далее следует десяти-пятнадцати часовое изменение костей, мышечных тканей и внутренних органов. На это тратится большая часть запасов жира. И это самая опасная часть. При больших трансформациях нередко рвутся кровеносные сосуды, что может привести к смерти еще не сформировавшегося мутанта.

После этого происходит образование кожи за два-три часа. К концу перерождения на организме остается только тонкая оболочка. Она высыхает и лопается, словно старая змеиная кожа. Мутант еще какое-то время находится в коме, пока к нему не возвращается полноценное дыхание. Еще несколько часов, в зависимости от изменений в организме, он привыкает к переменам: как к внешним превращениям, так и к новому восприятию мира. И первое осознанное чувство нового мутанта – это всегда голод и жажда.

Панголин поднял клок кабаньей щетины.

Дикие свиньи очень часто становятся мутантами из-за своей всеядной наглости, смелости и беспокойной жизни. Некоторые образовали устойчивые виды, сохраняющиеся и процветающие уже несколько сотен лет. Из их породы вышло пять разновидностей свиней, в большинстве неопасные и вполне съедобные. Только черные храки были грозными хищниками. Но их уже давно не встречалось в здешних лесах.

Грэм собрал в пучок щетину, крепко обмотал сорванной травинкой и сунул в карман.

Среди панголинов и охотников найти правильного переродыша считалось хорошим знаком. Отчасти по тому, что это указывало на наличие в грибнице родников слезы. Из волос, найденных возле кокона, делали амулеты. Церковь разрешала эти небольшие вольности тем, кто ежедневно рисковал жизнью в диких лесах.

Не останавливаясь на отдых и поиски еды, к вечеру Грэм подошел к заветному домику. Уже почти стемнело, когда показалась знакомая изгородь из омертвевших веток каменных деревьев. На длинной жерди пусто – верный знак, что хатка свободна. По давней традиции, если внутри кто-то есть, он обязан вывесить флаг своего прихода или города, если панголин не церковный, но таких свободных искателей давно вывели. Не заходя за ограду, следовало громко назваться и попросить разрешения войти – жест скорее предупредительный, чем вежливый: отказа не звучало никогда. Если этого не сделать, то можно угодить в смертельную ловушку или капкан.

Грэм постоял немного в кустах, всматриваясь в черные окна.

 Бывали случаи, когда в хатках селились бандиты, беглые солдаты или разбойники одиночки. Эти постояльцы не вывешивали флаг, они забредали случайно и оставались только на ночь: вблизи грибниц жить не хотели даже они.

Никого. Дернув за ручку, охотник с усилием открыл калитку, пригладив буйный ковер травы: по-видимому, в доме давно никто не появлялся. Дверь была не заперта.

Он не бросился в шкаф с едой, не растянулся на соломенном матраце, не упал на колени в молитве. Грэм припал к крышке сундука с амуницией.

По традиции каждый панголин, гостивший в хатке, кроме еды и снадобий, оставлял в «тревожном сундуке» часть своего оружия или доспехов. Со временем набирался довольно неплохой комплект снаряжения, а то и не один. В этом неприветливом месте заветный сундучок не раз спасал жизни.

Протяжным скрипом крышка извинилась за содержимое ящика. На дне валялись: старый рваный плащ, кухонный нож, кожаные перчатки, грязные тряпки, драная сумка и еще какой то хлам. Было похоже на то, что тут уже побывал такой же бродяга. Однако обноски нищего были не самой плохой находкой, может даже лучше любого снаряжения воина. Наверняка его ищут как панголина в чешуйчатых доспехах.

Грэм закутался в лохмотья. Огляделся. Прошелся по комнате – окаменелый от налипшей грязи грубый материал загромыхал по полу. Охотник вынул кинжал и укоротил низ плаща быстрым движением. Еще раз огляделся и растянул рот в улыбке. Не так давно сюда вошел бродяга в лохмотьях, а вышел в одежде панголина. Теперь вошел панголин, а выйдет нищий оборванец. Капюшон и наплечная сумка окончательно превращали в обычного странствующего бедолагу. Таких искателей куска хлеба на дорогах шатается столько, хоть режь – все равно меньше не станет…

Рассвело. Лес уже проснулся и на все лады распевал свои утренние песни. Грэм потянулся и нехотя вернул мысли к реальности. Ленивый отдых с поджариванием курочек на вертеле не входил в планы.