—Хорошо, хорошо. Идите, уста.— Ариф-ата подошел к Батыру, прижал его к себе, а затем, чуть отстранив, поцеловал в лоб.

—До свидания, сынок! До скорого свидания!

Джигиты и девушки, окружив Батыра плотным кольцом,

вышли на улицу. Соседи стояли у своих калиток, прощались с Батыром, желали ему доброго пути.

Мехриниса не выдержала и громко зарыдала. Женщины начали утешать ее, да только от их утешений пользы было мало. Они и сами всхлипывали, слезы душили их.

Батыр, все еще окруженный джигитами и девушками, дошел до угла, когда Мехриниса вдруг выскочила на середину улицы и закричала во весь голос:

—Батырджан, сынок! Виноград возьми! Забыла я!

Один из джигитов хотел вернуться и взять виноград, но Батыр остановил его и подбежал сам.

Взглянув Мехринисе в глаза, Батыр вдруг увидел, как удивительно похожа она на его мать, и понял, как она дорога ему. Словно малый ребенок, он бросился в ее объятия, сам крепко обнял тетку и, чувствуя на лице своем ее слезы, с минуту стоял не шелохнувшись, потом решительно снял со своих плеч ее руки и, не оглядываясь, быстро пошел к друзьям, молчаливо ожидавшим его на углу улицы.

Глава пятая

Салтанат все не возвращалась. С наступлением вечера Кандалат-биби начала беспокоиться: она то и дело выходила за калитку, пристально вглядывалась в даль безлюдной улицы. Сумерки быстро сгущались, и вскоре все вокруг погрузилось в темноту. Кандалат-биби охватила тревога. «Где же она ходит? Не попала ли под поезд? Не задавила ли ее машина? Не стала ли жертвой хулиганов?»

В голову лезли разные мысли, одна страшнее другой. Кандалат-биби хотелось закричать, позвать людей, но она медлила, прислушивалась к звукам, доносившимся с улицы. Наконец, потеряв терпение, она вышла за калитку, стала вглядываться то в один конец улицы, то в другой. Темнота непроглядная, ничего не видно.

Вот она — судьба матери! С той минуты, как зашевелится дитя под сердцем, подавая первые признаки жизни, все мысли матери о ребенке, все заботы о нем. Для матери ее дитя останется ребенком всегда, независимо от того, сколько ему лет. Стоит ему удалиться с глаз, мать сразу начинает тревожиться, теряет покой, не находит себе места. Все матери такие, а уж Кандалат-биби особенно беспокойная мать.

Вот и сейчас Кандалат-биби прекрасно ведь знает, куда, зачем и с кем ушла Салтанат. Знает она и то, что время отправления воинского эшелона никто не скажет заранее. Сама все это пережила, когда провожала мужа. Тогда говорили, что поезд отправится днем,— он не ушел; сказали — вечером, но и вечером он не отправился; перенесли отправление на ночь. В конце концов поезд ушел только на рассвете. Мать и дочь, опухшие от слез, не в силах двинуться, остались на вокзале и ждали, пока пойдут первые трамваи.

Но теперь Кандалат-биби точно забыла все это: то сядет, то ходит — волнуется, придумывает слова, какими укорит дочь за позднее возвращение.

Вдруг раздался стук в калитку. Кандалат-биби вздрогнула, почувствовав, как задрожали колени, опустилась на супу^[27]. В полумраке двора она увидела силуэты двух мужчин. Сердце ее словно оборвалось, но тут послышался знакомый голос.

—Ассалому алейкум, янга^[28],— сказал Абдухафиз. Вторым был Ариф-ата. Он также почтительно поздоровался с женщиной.

Кандалат-биби не сразу овладела собой: язык у нее заплетался, она говорила что-то невнятное. Ариф-ата и Абдухафиз смущенно переглянулись.

—Напугали мы ее,— прошептал Ариф-ата.

—Где Салтанат? Где моя дочь? — Голос Кандалат-биби дрожал.

—Все в порядке, янга, все в порядке,— пробасил Абдухафиз и подошел к женщине. Обеими руками взял Кандалат- биби за плечи и посмотрел ей в глаза.

—Что с вами, янга? Мы просто зашли к вам. Навестить. Салтанат на вокзале вместе с друзьями. Скоро придет.

Ариф-ата тоже подошел к Кандалат-биби, чтоб она его лучше рассмотрела.

—Вы сами видели ее? Да?

—Мы возвращаемся оттуда,— сказал Ариф-ата.

—Не беспокойтесь, янга, с вашей дочерью ничего не случилось,— подхватил Абдухафиз.

—- Ой, спасибо вам, спасибо! Все они вместе, что ли? — Только сейчас женщина начала приходить в себя.

—Напрасно вы так тревожитесь! Она с подругами, их много.

—Девушка же она... Ой, усохнуть моей памяти! Что же я сижу? Проходите, садитесь.— Кандалат-биби расстелила курпачу.— Ну, пачча^[29] Абдухафиз, проходите, я сейчас соберу угощение.

—Погодите, янга. Остановитесь, прошу вас,— сказал Абдухафиз и кивнул Арифу-ата: — Давайте.

Ариф-ата прочитал поспешно молитву и, помолчав, сказал:

—Слышали мы, что от муллы Шахабиддина пришло письмо, янга. Очень обрадовались, но закрутились с делами, поэтому ни я, ни Абдухафиз не смогли сразу зайти навестить вас.

—Я не в обиде. На вас лежат заботы обо всех. Спасибо вам. Муж передает большой привет...— Кандалат-биби поднялась.— В котле у меня есть готовый суп. Посидите минуточку.

Абдухафиз и Ариф-ата встали и, перебивая друг друга, заговорили:

—Мы торопимся. Надо еще по делам зайти. Спасибо вам. Спите спокойно, янга, не тревожьтесь. Салтанат скоро вернется.

—Значит, поезд еще не отправился?

—Пока нет. До свидания!

Кандалат-биби проводила гостей до калитки и не уходила с улицы, пока не умолк стук костылей. «Добрые люди. Благословение им. Пришли навестить меня! Хоть и успокоили немного, а пища все-таки в горло не лезет». Разговаривая сама с собой, она прошла на кухню, открыла крышку котла и вместо супа увидела густую, разваренную картошку. Суп выкипел. «Хорошо, что не задержались гости, как бы я подала им такое?» — подумала Кандалат-биби.

Она не знала, конечно, что Ариф-ата и Абдухафиз очень голодны и с удовольствием съели бы ее загустевший суп.

Ариф-ата в другой раз непременно задержался бы здесь. Это не чужой дом — дом близкого друга, где он часто бывал. Но теперь спешил уйти из опасения, что Абдухафиз возьмет да и скажет про совещание в исполкоме, про то, что для эвакуированных решено искать жилье. Получилось бы, что они пришли к Кандалат-биби с корыстной целью, а не просто навестить жену фронтовика.

Ариф-ата и Абдухафиз направились прямо в чайхану. Был уже поздний вечер, и, кроме двух стариков, сидевших на топчане у цветника, других посетителей не было. Стариков обслуживал Тура, по прозвищу «Муйлав» — «усатый», немолодой помощник Арифа-ата.

—Эй, магазин твой обокрали!..— весело пошутил Абдухафиз.

—На это осмелится только тот, у кого десять голов, председатель! — засмеялся в ответ Тура-муйлав. Он встал и из кладовой принес миску, завернутую в дастархан.— Вижу, что вы изрядно проголодались.

—Откуда тебе это известно, Тура-ака? — удивился Абдухафиз.

—По Арифу-ата с первого взгляда видно.

Ариф-ата отвернулся, сделал вид, что не слышит, и, заваривая чай, с трудом сдерживал смех.

— Не угадал ты, Тура-ака! Мы только что ели плов. Разве стал бы Ариф-ата заваривать чай, если б был голоден!

—Про вас я не знаю. А что ака покушал — непохоже.

—Почему?

—Нос повесил и слова вымолвить не может.

Абдухафиз расхохотался.

—Составь нам компанию, куда ты уходишь? — сказал Ариф-ата, обращаясь к Туре-муйлав, и развернул дастархан.

—Кушайте сами. А я, знаете ли, ел лагман и пожадничал. Съел лишнее и никак не могу переварить,— простодушно пояснил Тура-муйлав, поглаживая живот.— Принес младший из ваших внуков. А это вам. Успело остыть. Не разогреть ли?

Ариф-ата молчал. У Кандалат-биби он тоже был немногословен и по пути не промолвил ни слова.

—Я восхищен тобой, Тура-ака. Ты действительно хорошо знаешь Арифа-ата. Он молчит, словно наелся воску,— заметил Абдухафиз.

—Много лет мы близки, как отец и сын,— хвастливо сказал Тура-муйлав, бросив под язык нас^[30]

—Хватит болтать! Бери побыстрее пиалу, чай остывает.— Ариф-ата протянул чайник Абдухафизу.