При этом разговоре Чертков сказал государю, неужели он располагает и имеет в виду назначить генерал-губернатором быв. с.-петербургского градоначальника генерал-адъютанта Клейгельса?[74] На это государь ответил: «Почему же нет?» После чего Чертков замолчал. Мне же Чертков передавал, что, когда Клейгельс был назначен генерал-адъютантом, то старые генералы-адъютанты считали себя обиженными этим, так как они считали недостойным Клейгельса носить генерал-адъютантский аксельбант.

Вспоминаю рассказ Черткова следующий.

В 1900–1901 гг., за обедом, однажды, у государя в присутствии императриц Марии Феодоровны и Александры Феодоровны зашел разговор о настоящем политическом положении и об общем недовольстве действиями министров, вчастую идущих в разрез в докладах по одним и тем же предметам, по коим не согласуются предварительно между собою, чрез что результатом является разъединенность правительственных действий и распоряжений, исходящих иногда от сложившихся между министрами личных неудовольствий, сопровождающихся полною несолидарностью друг к другу. Чертков решился выразить государю ту мысль, что для заглушения недовольства против министров и установления между ними связи, а также добрых отношений, по его мнению, необходимо было бы государю решиться на избрание главы всех министров, в лице одного и первого министра, который бы лично докладывал, в присутствии соответственного министра, дело государю, или же, чтобы личный доклад каждого министра непременно сопровождался присутствием первого министра, который должен быть ознакомляем предварительно с докладом. При этом императрица Мария Феодоровна не изволила одобрить предложенную мысль Черткова, отозвавшись, что избрание первого министра ведет к умалению значения власти императора; государь же император с супругою изволили пройти это предложение молчанием.

Вообще М. И. Чертков представлял собою одного из преданнейших, надежнейших людей престолу и благожелательных правительству; он не дожил до времени нашей внутренней смуты и ужаса переживаемой эпохи самого последнего времени, и за год до смерти своей еще не придавал особого значения общему революционному течению в России, а внутреннее положение в вверенном ему Варшавском крае признавал не только спокойным, во всех отношениях, но даже благожелательным по отношению к России и, главным образом, как он высказывал, потому что Привислянский край находится под твердым его управлением, как администратора. К бывшим его предместникам последних годов он относился с уважением только к одному Гурко[75], к князю же Имеретинскому[76] и графу Шувалову[77] относился неуважительно, признавая, что они, в общем, ничего не делали, делами не занимались, придерживались популярности среди поляков, а граф Шувалов без церемонии предавался пьянству и оргиям в замке, куда на ужины приглашались актрисы и танцовщицы. Таков отзыв был об этих лицах Черткова, почерпнутый им после установившейся жизни его в Варшаве, от русского служилого люда. Князь Имеретинский водился с женщинами, имевшими влияние на общее управление краем и в назначениях на должности.

Закончив службу на Дону, я Чертковым был лично рекомендован шефу жандармов генер. — адъютанту графу П. А. Шувалову для службы в корпусе жандармов. Граф Шувалов принял меня отменно и выдающе внимательно и любезно, предложил мне должность личного при нем адъютанта, каковую должность я не принял, в чем сделал величайшую ошибку для себя по службе; но не принял я предложенную должность потому, что чувствовал недостаток средств для проживания в С.-Петербурге, требовавшего известной представительности, сопряженной с неизбежными расходами, после чего мне предложено было графом Шуваловым первое назначение на открывшуюся вакансию на должность начальника губернского жандармского управления, на каковую должность я и был назначен, согласно моего желания, в Тамбовскую губернию в 1874 году.

Таким приемом и назначением я всецело обязан М. И. Черткову, особо лично рекомендовавшему и аттестовавшему меня графу Шувалову, который, в то время представляя из себя самое близкое лицо к императору Александру II, в то же время представлял собою наиболее выдававшуюся личность над всеми министрами и генерал-губернаторами, которые и насаждались по указаниям его.

Вот как я знал графа П. А. Шувалова и как понимал его как своего шефа и человека. Он был бесспорно одарен большим умом и по уму был государственным человеком, что устанавливается тем, что он поработил себе всех и вся и приобрел громадное значение, власть и силу в государстве, чего без ума достичь невозможно; он был честолюбив, искателен и вкрадчив по характеру; отец его был обергофмаршалом двора императора Николая I и женился на богатой вдове фаворита Екатерины II князя Зубова[78], виленской по происхождению шляхтянке Валентинович[79], внесшей польско-католические тенденции в семью; вот почему в лице графа П. А. Шувалова признавали лицо, поддерживавшее Польшу и поляков; он рос и воспитывался с детьми императора Николая I и этим был, конечно, не мало обязан своей быстрой карьере; он был особо приближен к наследнику, впоследствии императору Александру II; при заключении мира по Крымской войне он находился в Париже, в качестве не посла, а флигель-адъютанта; по возвращении из Парижа был сделан с.-петербургским обер-полицмейстером и внес первым, если не полное преобразование столичной полиции, то громадное улучшение в личном составе ее чрез перевод в полицию на службу офицеров гвардии: затем сделан был генерал-губернатором остзейских провинций, а после покушения на жизнь императора Александра II Каракозова[80], занял место шефа жандармов, сделавшись в этой должности всемогущим во всех делах не только внутренней, но и внешней политики и стал громадною силою в России, что чувствовалось всеми и каждым, а в особенности ему подчиненными; воспитанный в польских тенденциях матери своей, он нес с собою либерализм; польское дело в западных губерниях ведено было им на политике примирения, за что и нес упрек от русских; при нем корпус жандармов окреп не только в административном значении и влиянии, но и в области законодательной, изданием закона в 1871 году, который вывел действия чинов этого корпуса из замкнутой области в открытую по исследованию государственных преступлений; в этом состоит громадная заслуга графа П. А. Шувалова, каковую необыкновенно высоко ценил корпус жандармов, особо сожалевший об оставлении им должности шефа жандармов.

Между тем голос общества и особо интеллигентного люда — был против графа Шувалова, который по России не был любим, и особо стал ненавистен после Берлинского трактата, по которому, как говорили, он предал интересы России. Я полагаю, зная Шувалова и имея с ним несколько бесед в С.-Петербурге, когда уже он не находился на посту шефа жандармов, а отбывал службу члена государственного совета, что вся неудача его действий на Берлинском трактате[81] исходила от неполученного им высшего образования, в каковом он, несомненно, уступал Биконсфильдам и Бисмаркам, с коими он справиться не мог в смысле познаний исторических и дипломатии; природного ума был большого граф Шувалов несомненно, но дарования эти не были поддержаны и закреплены получением высшего образования. Назначение на пост посла в Лондон графа Шувалова последовало, по слухам, с целью произвести успокоение англичан, обеспокоившихся походом России на Хиву[82], и в целях устройства брака великой княжны Марии Александровны[83] с герцогом Эдинбургским[84]. Сверх того это назначение состоялось вследствие появившегося единственного противовеса влиянию на государя со стороны наследника, глубоко ненавидевшего графа Шувалова, в то время, когда наследник стал принимать участие в государственных делах. Одною из причин ненависти и нерасположения наследника к графу Шувалову, как говорили, было то, что одно из частных писем наследника содержанием своим сделалось известным государю, чрез перлюстрацию писем на почте, каковая производилась, по убеждению наследника и многих частных лиц, чрез графа Шувалова, как шефа жандармов, что совершенно и безусловно ошибочно и неверно. Перлюстрация писем производилась распоряжением министра внутренних дел, которому были подчинены почта и телеграф, но не шефом жандармов. Император Александр II, как мне говорил М. И. Чертков, очень интересовался перлюстрацией писем, которые каждодневно, в 11 часов утра, препровождались министром вн. дел. Тимашевым[85] в особом портфеле, на секретный замок запираемом, государю, который некоторые тотчас же сжигал в камине, на других собственноручно излагал заметки и резолюции и вручал их шефу жандармов для соответственных сведений и распоряжений по ним секретного свойства, надзора, наблюдения и установления авторов писем и указываемых в них лиц. Наследник Александр Александрович перлюстрацию писем, хотя и составлявшую драгоценно-верный агентурный источник для политических дел в особенности, не одобрял, хотя и в последующие годы таковая практиковалась чрез особых доверенных почтовых цензоров, которые никакого отношения и сношения с чинами корпуса жандармов никогда не имели.