Воспитанники гимназий, поступившие в университет, были распропагандированы в противоправительственном духе и направлении еще в гимназиях и совершенно ни к чему подготовлены не были, в большинстве были не только полуграмотные, но безграмотные на русском языке, которого совершенно не знали; приходилось мне производить допросы этих гимназистов-политиканов, поступивших в университет, и они не в состоянии были не только изложить свои показания на бумаге, но даже не могли писать под диктовку и делали такие ошибки в правописании, что в ужас становился от мысли, что этот студент, бывший гимназист, мог получить гимназический аттестат. Видимо, что в гимназиях ни на что не обращалось внимания, и преподавание шло плачевным порядком, если не сказать более. Большинство студентов университета совершенно далеко стояло от получения высшего образования и к науке относилось более чем презрительно. Мне приходилось знать массу студентов лично, но весьма немногие из них относились серьезно к науке и занимались; большинство же только числилось в числе студентов, находя это даже выгодным в материальном отношении, через получение денежных пособий, а другое большинство ровно ничего не делало и время проводило праздно, при этом непременно занималось политикою, что считалось молодцоватостью и непременным условием пребывания в студенческой среде, в которую врывались агитаторы и вносили полное разложение студенчества как в товарищеском обществе, семейном быту, так и по отношению к науке.

Перед днем празднования университетского юбилея в 1884 году университет был полон прокламаций от всевозможных политических партий и фракций, ведших к беспорядкам студентов и рекомендовавшим освистать высочайший рескрипт, которым в ознаменование 50-летнего юбилея жаловалось 200 тыс. рублей на устройство клиник при университете[280]. Подобного содержания прокламации несомненно вели студентов к беспорядкам в здании университета в день юбилея, а попечитель учебного округа Голубцов[281] и университетское начальство во главе с ректором университета Ренненкампфом[282], ставились в невозможное положение в разрешении вопроса — допустить ли в день юбилея в здание университета всех студентов, или же не допустить вовсе в университетское (здание) студентов, или допустить лишь часть студентов по рекомендации профессоров и других известных университетскому начальству лиц. Генерал-губернатора генерал-адъютанта Дрентельна[283] в Киеве не было, он прибыл в Киев вечером накануне юбилейного дня. Киевский губернатор С. Н. Гудим-Левкович, для совместного разрешения этого вопроса, пригласил себе на совещание попечителя Голубцова, ректора Ренненкампфа и меня. На совещании этом было постановлено доложить обо всем генерал-адъютанту Дрентельну и поступить согласно его указаниям и решению.

Накануне юбилея, вечером, Дрентельн прибыл в Киев, был встречен нами на станции железной дороги, и в помещении императорской половины было ему доложено обо всем, и прокламациях, и испрашивалось, как поступить со студентами. При этом попечитель Голубцов категорически доложил, что он поставлен в затруднительное положение, как поступить, что делать в случае беспорядков в университете и в особенности в тот момент, когда он будет остановлен при чтении высочайшего рескрипта свистом студентов, на что имеются указания в прокламациях, распространенных среди студентов. На все эти доклады генерал-адъютант Дрентельн не возразил ни слова, повернулся, пошел к экипажу, сел и уехал домой. Докладчики, попечитель, ректор остались на месте и обратились к губернатору с вопросом, как поступить и что делать? Губернатор ответил, что молчание генерал-губернатора выражает, что он предоставляет им право поступить в этом деле по их непосредственному усмотрению. Голубцов ответил, что в таком случае он не решится впустить в здание университета всех студентов, а [впустит] лишь тех, которые будут рекомендованы с благонадежной стороны, что и было сделано в день юбилея по распоряжению попечителя Голубцова, а вовсе не ректора Ренненкампфа, на голову которого впоследствии накинулись общие порицания и бедствия за невпуск в здание университета в день юбилея всех студентов, чрез что произошли последующие беспорядки.

День юбилейного акта[284] прошел сравнительно благополучно; насилия студентов, не впущенных в здание университета, на улице не сопровождались ни драками, ни ранениями, ни кровью. Большая толпа студентов, стоявшая на Бибиковском бульваре, имевшая в руках камни, поленья дров и яблоки, пыталась лишь прорваться в здание через сильный полицейский наряд, поддержанный войсками, но не достигла этого, была удержана, но проезжавших на акт должностных лиц ругала и бросала предметы: так, в карету генерал-губернатора был брошен камень, на что генерал-адъютант Дрентельн пригрозил пальцем; в карету попечителя Голубцова было брошено полено от дров, но ни камень, ни полено не попали в генерал-адъютанта Дрентельна и Голубцова. Проезжавший же в университет обер-прокурор синода Победоносцев[285] был освистан толпою студентов, а брошенный в него предмет не долетел до экипажа.

Юбилей в здании прошел относительно благополучно, но беспокойно для присутствовавших, ожидавших ежеминутно врыва в помещение студентов, рвавшихся через цепь городовых и войск. Во время произнесения речи ректором на завтраке и поднятия бокала за здравицу студентов, стоявший около генерал-губернатора чиновник генерал-губернаторской канцелярии, бывший студент Киевского университета, сын не безызвестного в Киеве художника, Рабчевский, добавил: «За студентов, стоящих на улице», и тотчас же выбежал из университета. Генерал-адъютант Дрентельн приказал мне задержать его и выдержать под арестом.

Этим день юбилея и окончился днем, но вечером того же дня студенты и толпа, пользуясь темнотою, подойдя к квартире ректора Ренненкампфа на Кузнечной улице, произвели нападение на дом, выразившееся лишь в разбитии стекол и бросанием в них камнями внушительных размеров, кои падали в квартиру, где находилось семейство Ренненкампфа и приглашенные на обед профессора Романович-Славатинский, Сидоренко[286], Субботин[287] и др.

Получив сведения о собравшейся большой толпе у дома ректора, я заехал к губернатору, прося вызвать полицмейстера Мастицкого для принятия мер, так как полученные мною сведения сопровождались указаниями на готовившееся ночное нападение на дом Ренненкампфа, причем доложил губернатору, что полицмейстер Мастицкий, несмотря на сделанное ему при мне категорическое указание обеспечить дом и квартиру Ренненкампфа от пожара и нападения, не предупредил этого, и дом Ренненкампфа и ворота накануне юбилея были вымазаны дегтем и каким-то составом. Прибывший полицмейстер Мастицкий отстранял возможность нападения на дом, и при мне докладывал, что это неверные сведения и указания, клонящиеся лишь к запугиванию Ренненкампфа, которого студенты ненавидят. Но губернатор Гудим-Левкович приказал полицмейстеру ехать к дому Ренненкампфа и там находиться. Только что полицмейстер выбыл из губернаторского дома, как к губернатору прибыл в квартиру генерал-губернатор Дрентельн и, пригласив меня в кабинет к губернатору, сказал, что только что у него было несколько профессоров университета, привезших каменья, коими бомбардировался дом Ренненкампфа, и в крайне раздраженной форме выражавших ему неудовольствие по поводу нападения на дом и бросания камней вовнутрь квартиры.

Дрентельн растерянно спрашивает:

— Что делать?

Я отвечал, что я тотчас же поеду в дом ректора для принятия предупредительных мер во избежание убийства, каковое может быть в виду наступающего уже ночного и притом темного времени.