— Люди вечно недовольны, — вздохнул Вратислав.

— И то правда, — поддакнул Радуз, — они жалуются всегда, когда меняется режим. Вспомните сорок восьмой год.

— Пишут, что растет преступность, — молвил Моймир, заглядывая в одно письмо.

— Это дело полиции, — откликнулся Крутинога.

— Много жалоб на растущее влияние мафии, — поведал Моймир.

— Типичная проблема свободного рынка, ничего не поделаешь, — изрек Кветослав, в свободное ото сна время почитывавший иностранную прессу.

— Многие переживают, что у молодежи плохо с моральными устоями, — продолжал Моймир.

— А когда было хорошо? — вскинулся Анастас. — Нравственность военной операцией не поднимешь.

Моймир перебрал очередную пачку писем и почесал в затылке.

— Нарастает-де расизм.

— Это вопрос воспитания, — рассудил Зруд.

— Вообще-то я бы особо не напрягался, так как договор четко определяет, когда мы должны покинуть пещеру и идти на помощь, — промолвил Православ.

— Когда станет совсем худо, — хором отозвались несколько рыцарей из глубины пещеры.

— Вопрос только в том, что под состоянием «совсем худо», в сущности, понимать, — осведомился Мната, который своим философствованием подчас действовал всем на нервы.

— Совсем худо — это когда голод, а сейчас народ не голодает, — провозгласил с набитым ртом Хрудош.

— Необязательно быть голодным, чтобы ощущать несовершенство бытия, — воспротивился вдумчивый Мната.

— Нечего умничать, — разбранил его Гневса, — люди не голодают, могут путешествовать и говорить, что думают.

Слово взял Православ:

— Договор строго устанавливает положение, при котором мы должны вмешаться. Когда народу будет совсем худо. Разумеется, правовое наполнение условия может произойти только в том случае, если мы сами придем к заключению о том, что настала инкриминируемая ситуация. Что касается народа, последний может просить о помощи как в индивидуальном порядке, так и в форме коллективных обращений, но ни в коем случае не вправе таковую требовать… Речь идет, по сути, о договорном обязательстве на время действия упомянутого договора.

— Ничего не понял, — проворчал Страхош.

— Сейчас растолкую, — продолжал Православ, глядя в какие-то бумаги. — Речь идет об обязательстве, которое не может быть расторгнуто нами в одностороннем порядке, но которое вместе с тем не подлежит опротестованию противной стороной, то есть чешским народом, его представителями или же доверителями. Так что, в случае невыполнения обязательств, народ не может подать иск или взыскать неустойку.

— А если мы как бы выступим на подмогу, то получим, типа, вознаграждение? — вопросил Дласт.

Православ глянул в документы:

— К сожалению, в договоре об этом ничего не сказано. Он составлялся в сжатые сроки.

— И тут нам ничего не светит, — проворчал Гневса.

— А ведь мы служим уже не одну сотню лет, господа, — опечалился Змлат.

— Без права на пенсию, — присовокупил Далимил.

— Договор надо менять, — порешил Цтирад.

Завиш предложил внести в грамоту дополнение. Православ выступил за временные ограничения, которые бы определяли срок действия обязательства по отношению к народу. Поскольку некоторые коллеги его не поняли, он разъяснил, что имеется в виду:

— Допустим, мы ограничиваем срок двухтысячным годом. Если до этого времени народу со всей очевидностью не станет совсем худо, наша часть обязательства по защитной операции, равно как и договор в целом утрачивают силу.

— Ну, хорошо, а мы-то что получим за свою службу? — вспылил Кршесомысл.

И остальные рыцари вознегодовали, заявив, что не собираются вечно ждать, когда же потребуется прийти на выручку, да еще и безвозмездно.

— Спокойствие, господа, мы найдем какую-нибудь лазейку, — успокаивал разгоряченных коллег Православ.

Моймир хотел было зачитать вслух остальные письма, но его никто не слушал. Гневса предложил начислять народу за каждый день рыцарского служения абонентскую плату.

— Тариф должен составить определенный процент от национального дохода, — подхватил Бивой.

— Будет вам, опомнитесь, ведь у народа неисчислимые долги, — взывал к рыцарям Мната.

— Пусть займут, — вскричал Божетех, вспомнив, что в Южной Чехии у него есть замок, за который ему кое-кто задолжал арендную плату за пару-тройку столетий. Здислав призывал не забывать об инфляции. Хрудош подсчитал прибыль, потерянную из-за вечного ожидания. Стремглав решил добавить к сумме проценты. Радобыл требовал доплату за разлуку с семьей и вредные условия жизни. Моймир пытался утихомирить рыцарей, но на него никто не обращал внимания.

Все столпились вокруг стола и погрузились в расчеты, вознамерившись изрядно посчитаться с народом за пару-тройку столетий.

Один Мната сидел в стороне и ворчал: «Какой народ, такие и рыцари…»

Кто-то насвистывал в трубку мотив из «Оды к радости». Оказалось Нивлт. Я поинтересовался, где он сейчас работает.

— В симфоническом оркестре менеджером. — Он промурлыкал несколько тактов из «Итальянского каприччио» Чайковского.

— Я не знал, что ты разбираешься в музыке.

— Не просто разбираюсь, я ее чувствую, — просвистел он в ответ кусок из «Кампанеллы».

Я спросил, в чем заключается его новая работа.

— Не успел я прийти, как сразу уловил — не так играют. Поэтому в темпе проверил отчетность, финансовые показатели и выявил, что оркестр располагает совершенно неразыгранным потенциалом.

— Что это значит?

— Прибыль он дает, но далеко не ту, которая бы отвечала его составу и возможностям на современном музыкальном рынке.

Я заметил, что в случае с художественным коллективом успехом можно считать уже то, что оркестр существует. Но Нивлт не согласился. Мол, я понятия не имею о международной конкуренции, которая в эпоху глобализации становится просто беспощадной. Согласно исследованиям музыкальных экономистов в ближайшие десять лет прекратит существование более шестидесяти процентов симфонических оркестров, так как произойдет насыщение музыкального рынка.

— А чешскому оркестру такая опасность тоже угрожает? — спросил я.

— С той минуты, как менеджером стал я, его будущее в надежных руках, — успокоил меня Нивлт.

Он подготовил ряд мер, которые повысят эффективность оркестра. План был такой. Оркестр поделят на два секстета, три квинтета, четыре квартета, пять трио, два дуэта и восемь солистов. Тогда музыканты смогут небольшими группами выступать на нескольких концертах одновременно. Попутно снизятся и дорожные расходы, потому что ездить музыканты будут на личном транспорте или микроавтобусах. С этой целью будут оформлены новые договоры.

Всех членов оркестра, включая дирижера, обяжут иметь водительские права. Рынок услуг расширится за счет свадеб, корпоративных вечеринок, карнавалов, траурных обрядов и похорон. Такая реорганизация повысит оборот.

— Но тогда это уже не будет симфонический оркестр, — возразил я.

Нивлт сказал, что я реагирую так же, как большинство наивных интеллектуалов, не имеющих понятия о спросе и предложении. Или как музыкальные теоретики, в жизни своей не слыхавшие о гибких экономических механизмах.

— Нет, можно, конечно, выступать и в полном составе. В том случае, если предложат реальную цену.

Но тут же добавил, что цена на весь оркестр теперь поднимется. Ведь восемь больших свадеб, как он подсчитал, доходнее одного Яначека[1]. А пятнадцать похорон гораздо выгоднее одного Малера или Дворжака. Я был так потрясен его экономическими планами, что забыл с ним попрощаться.

Недавно он позвонил снова. На этот раз он не высвистывал мелодии в трубку.

Оказалось, что он больше не работает менеджером.

— Как же так? — удивился я.

— Музыканты выступили против меня. Вот и верь им после этого, — прошипел он.

Я напомнил ему старую поговорку: «Что ни чех, то музыкант».

Он моментально переиначил ее в ответ: «Что ни чех, то дирижер».