Идея пришлась мне по душе. И я тут же ее опробовал.

Первая попытка не удалась вовсе. Вот что записалось: «Дождь пошел. Рядом! Слышишь? Ты будешь слушаться? Сейчас же ко мне! Ай, молодец». Потом послышался шум мотоцикла.

— А ты включай диктофон только тогда, когда тебе что-нибудь придет в голову, — посоветовала жена, услышав запись.

Ее замечание меня задело. Я сказал, что во всем виновата собака. Сказал громко. Это записалось на диктофон, который я в раздражении забыл выключить.

На очередной прогулке я вдруг поймал себя на том, что думаю не столько о замысле, сколько о том, надолго ли хватит новой батарейки и осталось ли место на кассете.

Я размышлял об этом и на следующей прогулке, во время которой даже подсчитал, сколько стоят новые кассеты и батарейки и во что примерно обходится один сюжет.

Всю бухгалтерию я наговорил на диктофон.

Возвращаясь из леса, я подсчитал заодно, сколько афоризмов могло бы уместиться на кассете, если записывать и вдох перед ними, а сколько — если диктофон на вдохе выключать.

Меня порадовало, что на кассету вошло бы сто восемьдесят афоризмов. Но мне на ум не пришел ни один.

Через некоторое время я почувствовал, что становлюсь каким-то ходячим бухгалтером. Я решил бросить расчеты и вернуться к творчеству. Несколько последующих прогулок я провел, наговаривая контрольную фразу, так как был недоволен своим голосом. А еще тем, как дышу.

Я не стал ходить с собакой по старой дороге, поскольку она шла в гору и мои записи сопели и пыхтели.

Каменистая дорога меня тоже не устраивала, потому что один лирический сюжет грохотал так, словно записывался в каменоломне.

Когда начались дожди, оказалось, что резиновые сапоги издают в слякоти весьма противный и отталкивающий звук.

Один очень удачный сюжет я не смог понять, потому что во время записи лаяла собака, другой смешался с шумом вертолета. Идею остроумного рассказа перекричали малыши из детсада.

Когда подробный замысел оригинального фельетона заглушил человек, который — видно, впервые в жизни — пытался играть на волынке в лесу, новый метод вывел меня из терпения.

Я опять вернулся к старой системе.

Первая идея пришла в овощном. Я записал ее на пакете с помидорами.

Жена выбросила пакет в мусор. Я быстро побежал вниз, но было поздно. Мусорщики отвезли мою идею на свалку.

Но иногда мне везет.

Например, сюжет этого рассказа я записал на квитанции штрафа за неправильную парковку.

Должен заметить, что впервые воспользовался для этого ручкой полицейского.

Если кто-то думает, что сочинять телепрограммы для детей легко, то он сильно заблуждается.

Ведь что детям нравится и что им годится, решают не дети, а редакторы. Хотя многие редакторы тоже были когда-то детьми (некоторые, похоже, родились прямо в редакции) и во рту у них была соска вместо сигареты, а в руке погремушка, которую позднее сменил телефон, свое детство они явно забыли. Об этом свидетельствует тот факт, что они то и дело проверяют программы на пригодность по справочникам и методичкам.

Книги эти написали люди, которые тоже когда-то играли в песочнице, но в один прекрасный день подались в конторы, где пишут книги о том, как должны писать для детей другие.

Когда недавно я сдавал новый телевизионный сценарий, меня, как всегда дружелюбно, приняла молодая редакторша. Она сообщила мне, что текст уже прочитала, что в принципе ей нравится, и не без юмора, и что у нее всего несколько замечаний, которые надо обсудить.

— Прежде всего, надо будет переписать сцену, где заяц стрижет траву ножницами, — сказала она, заглядывая в сценарий.

Заметив мое удивление, она пояснила, что ножницы — опасный инструмент, дети могут пораниться, если захотят подражать зайцу.

Я возразил, что заяц ловкий, а ножницы могут быть опасными только для тех детей, чьи родители не научили их обращаться с подобными предметами. Редакторша улыбнулась, покачала головой и достала справочник. Затем зачитала мне следующую информацию: семь процентов детей порезались ножницами, шесть — ножом, и при этом девяносто процентов таких детей смотрели детские передачи. Еще я узнал, что пятьдесят один с половиной процент пострадавших составляют мальчики, остальные — девочки, причем на юге Германии травмированных мальчиков на три процента больше, чем на севере. Я пообещал вернуться к сцене с ножницами.

Редакторша заглянула в свои записи и обратила мое внимание на следующий неподобающий эпизод, где заяц зажигает в норе свечку.

— Свечка, — заявила она с серьезным видом, — также опасна, как зажигалка или спички.

Мою реплику, что дети зажигают на Рождество свечки на елке, она парировала тем, что они делают это под присмотром родителей. Добавив, что сценарий можно переделать так, чтобы заяц жил не сам по себе (все зверушки должны жить в коллективе), а с родителями. И тогда в целях воспитания заяц-папа и зайчиха-мама смогут объяснить зайчонку, как опасен пожар и сколько зайчиков и других зверушек погибает ежегодно в лесу по вине непогашенной спички или сигареты.

Я боялся, что редакторша, чего доброго, еще заставит старого зайца просветить молодого, что курить вредно, а ездить на машине по шоссе опасно.

Когда она предложила заменить свечку на лампу, я напомнил, сколько героев Жюля Верна, Александра Дюма или Даниеля Дефо пользовались в фильмах не только свечками, а лучинами, факелами и, страшно сказать, пистолетами и шпагами и что фильмы эти показывали по телевизору. Но услышал в ответ, что это было неправильно и по сегодняшним меркам их не мешает переделать. Вдобавок ее озарило. С помощью лампы можно будет объяснить детям, как опасно электричество.

— Об электричестве пусть скажет белочка, — произнесла она с энтузиазмом.

— Но белки в сценарии нет вообще, — заметил я.

— Пусть будет, — сказала редакторша, — белки ведь в лесу тоже живут.

Лишь когда я предупредил об опасности, таящейся в штепселе, мне удалось переубедить редакторшу и спасти зайца от лекции о небезопасном электричестве.

Тем временем редакторша нашла другую неподходящую сцену, когда заяц идет в поле есть морковку.

— Сначала он должен почистить зубы, — объявила она решительно.

И, сверившись со справочником, сообщила, какой процент детей забывает чистить зубы перед едой и какой после еды (на юге Германии процент детей был выше, чем на севере, опять преобладали мальчики, которые играли с ножницами вместо того, чтобы чистить зубы) и сколько процентов детей вообще не чистят ни зубы, ни обувь.

Я сказал, что проблема мне ясна, только вот заяц зубы уже почистил. Но редакторша стояла на своем. Она говорила, что на экране должен быть отражен процесс, так как специалисты установили, что дети подражают своим любимым героям из телевизора. Заглянув теперь уже в другой справочник, она сообщила, что чаще всего дети подражают собакам, обезьянам и кошкам, реже мышам, слонам и птицам.

Пока она зачитывала очередную статистику, я представил как моему ушастику, который собирался радостно скакать по полю и петь песенку, придется взять с собой зубную щетку, пасту, стаканчик («Подобные действия ни в коем случае нельзя стилизовать, зверушки должны пользоваться предметами, которые имеются дома и в продаже», — писал специалист в методичке), и решил, что не уступлю, даже если это будет стоить мне заманчивой карьеры звериного сценариста с продолжением. Я сказал себе, что не дам своему зайцу делать то, что ему несвойственно, потому что это должен быть веселый заяц, а не заяц-демонстратор или заяц-учитель. Я решил, что не пущу его к тем зверушкам, которые ежедневно нагоняют скуку на детей с экрана. К кенгуру, которые носят в кармане ключи и паспорт («Полезные привычки с детства», глава методички), к собакам, которые ждут на перекрестках зеленый свет и моют лапы после туалета (гигиена тела), или к барсукам, пылесосящим свои норы.

Мой внутренний голос говорил мне чуть громче обычного, что я, в конце концов, имею на это право, потому что сам придумал этого зайца. У меня на него авторские права, и он моя интеллектуальная собственность.